Григорий Трестман

В одиночку

Майя Каганская оставалась яростной девчонкой и после семидесяти. Когда она шла на свой индивидуальный костер (а это случалось ежечасно), не боялась наступать зрителям на больные мозоли. Она бытовала на духовном Эвересте и не позволяла никому из допущенных к ней небожителей «пасть ниже ее колен». Не всякий безумец мог выдержать градус общения, предлагаемый ею. Ее снайперские реплики нередко били собеседника по самолюбию, диалог с ней был подобен дуэли. На моей памяти не было смельчака, кто бы вышел победителем из подобного поединка.

Она не самоутверждалась, она жаждала большего: ей необходим был Идеал. Реальный человек, которому выпадала далеко не всегда завидная роль Идеала – сбегал от Майи: если не к подножью Олимпа, то в могилу. Ее искрометный талант, парадоксальное мышление и потустороннее зрение – на близком расстоянии – выдерживали разве что избранные.

Она – последняя из плеяды великих старух, таких, как Евгения Гинзбург, Надежда Мандельштам, Лилианна Лунгина…

Она до последнего вздоха тщетно искала, кому передать эстафету.

Люди тянулись к ней и тяготились ею. В конце жизни около Майи остались единицы. Когда Майя решила скончаться, я со всей болью осознал, что незаменимые люди существуют.

Ниша, оставленная Майей Каганской в современной культуре, – невосполнима.

*   *   *

«Живи я не на первом этаже,
я из окна бы выбросилась
»…
Спичка
взлетала к сигарете по привычке…
«Я собралась повеситься уже,
да руки не дошли
»…
Как в решето,
она смотрела в зеркало без рамы,
словно читала руны амальгамы:
«Мы живы между адом и “ничто”».
И завтра, и сегодня, и вчера
она сводила в гибельную точку:
«Я обживаю ужас в одиночку.
Не “почему”, не “как”…
Пришла пора
»…