Галина Климова

Линия перемены дат

*   *   *

Давай до холодов махнём в Иерусалим
и через Львиные и Яффские ворота
возьмём его, и сделаем своим
до первого – от сердца – поворота,
до взгляда врозь,
до слова поперёк,
но вряд ли с нами приключится это.
Библейское не за горами лето,
и в наших паспортах ему отмерен срок.

Махнём, хотя б рукой… Какие пилигримы –
с буханкой чёрного и водкой ледяной –
нагрянем будто снег по адресу:
                                                      домой,
где наша жизнь без нас бежала мимо,
где по-людски меня ты отогрел,
безжалостно и не по-философски.

Махнём скорей!
Нас ждёт Наум Басовский
со стопкою стихов, с пучком поющих стрел.

*   *   *


Мене, текел, фарес –
исчислено, взвешено, разделено…

 Книга Пророка Даниила, гл. 5, 25-28

Быть полукровкой, не различая в себе горизонта,
черты оседлости, линии перемены дат,
за своих умирать на оба воюющих фронта,
откинув к западу ноги, к востоку – взгляд,
еще влажный живой зелёный, с зимой вразрез,
так просто расположивший к себе земную ось.
На каком языке зубрила: мене, текел, фарес, –
чтобы чисто по-русски буркнуть: авось…
Там ржаная горбушка – пустыни зажаристой корка,
тут похрустывал снег, будто праздничная маца.
Не счесть всех исходов и войн,
и тьмы, и казней, и торга,
не взвесить всей крови, рвущей сердца.

И я – подозрения, злобу и смех навлекая –
побочная дочь Сиона в семействе осин и берёз,
шевелю губами, как бабки мои – Феня и Хая.
Кровинкой меня называя, кто давился от слёз?

ТАШКЕНТ. ПАМЯТИ СКВЕРА

Уроженец Ташкента, малютка “мaтис”,
в шестьдесят лошадиных сил ломовой ишак,
тронулся в сторону сердца – налево и вниз –
пронюхав, что город стоял на ушах:
бездомные майны клевали бездомных грачей,
дозорные гнёзда разбиты до слепоты,
на пнях и на свежих спилах – цветы
для всех невинно убитых чинар и карагачей,
всех – царской выправки,
редких пород,
лет сто дышавших музыкой высших сфер.

Эхом разбился колониальный сквер.

На Алайском базаре задохнулись тмин и зира.
Не стало воздуха.
Но сколько сирот
с растительной памятью, притягивающей кислород!
В развороченном небе не всё заживёт до утра.

Убийственная в Ташкенте жара.

АЛЕКСАНДРУ РЕВИЧУ


1.

Сошью тебе небо из птичьих клиньев
на скорую руку,
на живую нитку собранных ливней
на всю округу…
Такое небо – как лоскутное одеяло,
чтобы пело, и летало, и сияло
под духовую музыку, под ветерок
от дудочки губ моих, под рэп и рок
до семи небес и с начала…
Даже месяц взыграл! Полон рог
молодого вина… Не пора ли виниться?
И ты – как юнец, и я – как юница.
И нимбом пернатым над нами венок –
зяблики, пеночки и вьюрок,
чтобы друг в друге нам пробудиться,
пока мир так нежен и так одинок.


2.

…и дожили до зимнего времени,
всякий снег узнавая в лицо,
будь он вождь африканского племени,
с голубиное – вдрызг – яйцо.
Он то падал, то шёл чуть живой
сечкой, хлопьями, пылью, пельменями,
сам в себя уходя с головой
по крутому пробору на темени,
по касательной всех, по косой,
чтоб за стрелкой успеть часовой,
разлетевшись до летнего времени…

 
3.

Ну, при чем здесь война?
Просто пёстрое лето,
Страна Девятнадцати Лет.
Было – и нет.

Александр Ревич

…не шёлковый – за версту видать,
в рубашке родившийся воевать,
с породистым бантом на шее,
с прискоком крапиву потешной саблей срубая,
дёру давал от злого бабая,
а ночью с портрета напуган Блоком
в космах как у бабы-яги…

Руки в ноги, беги,
поднимай рукопашный свой космос,
боец, огурец, шальной оголец,
под огнём и в плену 41-го летом,
а потом ползком по Азову зимой,
чтоб, варясь до костей в сталинградском котле,
вынырнуть – как из утробы – поэтом
и раненой волей дышать на земле
с осколком в боку, со стихами солдата
в составе штрафбата, в самом соку,
в Стране Девятнадцати Лет.

Было – и нет.

 
 
ИМЯ

В переводе с болгарского галя –неимя,
но глагол, и пишется со строчной,
а Вера, Надежда, Любовь – с прописной
разгуливали нагими.

Имя Галя гвоздем изгваздало моё детство,
грезились Злата, Земфира, Кармен, Евридика.

Парнишку, на даче скучавшего по соседству,
ввела в обман изощренно и дико,
представившись: Иоланта, короче – Ио,
иностранная, мифическая, золотая…
– “Иоланта” ведь опера?!
                                                      И ты не слепая…

Родители чуть не назвали Руфина,
за то что – девочка (ждали сына),
за то что денежная в стране объявилась реформа,
в созвучии с ней и росла бы Руфина,
если б не телеграмма от тёти на двух бланках:
“…за синие очи и чёрные волосы назовите Галка”.

Теперь на 8-е марта все, кому не жалко,
жалуют кубики от “Gallina blanca”,
хотя во мне ничего однокоренного с курицей,
галатами, галлами и гало,
но кое-что от тишины (повезло),
от милости её и смелости –
ядро молочно-восковой спелости
на вкус и на слух, и во взгляде.

Галя – болгарский глагол: ласкать, нежить, по головке гладить.