Лорина Дымова

А втайне он мечтал…

НЕ СБЫЛОСЬ

Так и не сбылось.

Он не женился на ней.

Они не жили вдвоем у озера, и она по вечерам не отпускала на волю свои рыжие волосы.

Они не слушали дождь, стучавший по крыше.

У них не родились дети. Девочка и мальчик.

Они не провожали их по утрам в школу, а вечером не сидели все вместе за столом под оранжевым абажуром.

Они не справляли дни рождения друг друга, он не дарил ей кольца с бирюзой, которые она так любила, а она ему галстуки, которые он терпеть не мог, а ей нравилось…

Они не жили долго и счастливо и не умерли в один день.

Всё произошло наоборот.

Он женился на другой женщине с волосами, черными, как сажа.

Они жили в большом городе, на двадцать первом этаже высотки, и поэтому когда шел дождь, им было не слышно, что он стучит по крыше.

У них родилась дочка, но она жила у бабушки, и они видели ее только по выходным.

В день рождения он чаще всего бывал один, потому что у женщины с черными волосами была такая работа, что она все время ездила в командировки и могла поздравить мужа только по телефону.

Ей некогда было бегать по магазинам за галстуками, и поэтому он ходил в свитере и был этим очень доволен, тем более что ей было все равно, в чем он ходит – она думала о работе, а не о каких-то там галстуках.

Они не умерли в один день, а наоборот – все живут, живут и живут, и, наверное, будут жить вечно.

Так может быть, хорошо, что не сбылось?..

КО ВСЕМУ МОЖНО ПРИВЫКНУТЬ

– Ну, до свидания, дорогая, – наконец сказала тетя и взяла свою девочку за руку. – Мы уже везде опоздали.

– До свидания, – наконец сказала мама и взяла за руку Вовика.

И они пошли – тоже, наконец.

– Мам, а тетя художница? – спросил Вовик, когда они перешли дорогу.

– Художница! – удивилась мама. – А откуда ты знаешь?

– Она плохая художница? – не унимался Вовик.

– Очень плохая! – еще сильнее удивилась мама. – А кто тебе сказал?

– Никто не сказал, я сам вижу.

– Видишь? Как?

– Она себе лицо нарисовала очень некрасиво. – Вовик неодобрительно покачал головой. – Над глазами всё закрасила черным, а так не бывает. И губы слишком размазала. Они у нее стали, как у лягушки.

– У какой лягушки? – рассердилась мама. – Не говори глупости!

Вовик умолк и стал считать шаги. Но на двадцать пятом не выдержал.

– Мам, а правда, я смелый?

– Почему? – мама подозрительно на него посмотрела.

– Я стоял с ней рядом и не боялся.

– С кем рядом, с тетей? – на этот раз мама проявила сообразительность.

– С тетей. Хоть у нее над глазами все черное, как у Кощея Бессмертного.

– А ее и не нужно бояться.

– Ну… – Вовик неопределенно пожал плечами. – А знаешь, почему я не боялся? Я подумал, что даже эта девчонка, ну которая с ней была, даже она не боится, а я все-таки мальчик.

– Но она ее дочка, – неожиданно для себя мама ввязалась в обсуждение. – Она с ней живет, привыкла.

– И я привыкну! – убежденно сказал Вовик. – Вот еще раз встретимся, ты с ней поговоришь, и я совсем привыкну.

НУ ЧТО ЗА ЛЮДИ!..

– Скажите, пожалуйста, чем отличается вот эта желтая пачка печенья от синей?

Продавец с удивлением посмотрел на меня и сказал:

– Возьмите курицу на гриле!

– Вы не поняли, – улыбнулась я. – Я спрашиваю про печенье.

– Скоро закрываем, поэтому дешево, – ответил продавец. – Вкусная!

– Но я про печенье! – попыталась я все-таки прорваться сквозь курицу.

– Знаете, за сколько продаем? – сам удивляясь, проговорил продавец. – За двадцать шекелей! А?! Берете?

– Но я вас спрашиваю про печенье, – напомнила я.

– Про печенье? – удивился продавец. – А при чем тут печенье?

– Но мне нужно именно печенье…

– А-а, печенье… – разочарованно протянул он. – Ну так покупайте, кто вам мешает?

Он мгновенно потерял ко мне всякий интерес.

– Но я хочу знать, чем отличается вот это желтое от синего? – сделала я еще одну попытку.

– А кто его знает! – пожал плечами продавец. – Ну так берете или нет?

– Печенье?

– Курицу! Ку-ри-цу! Господи, боже ты мой! Ну что за люди! – проговорил он плачущим голосом. – Ничего не соображают!

И, горестно покачав головой, отвернулся.

Я положила пачку обратно на полку и тихонько вышла из магазина. Мне было неловко, что я его так расстроила.

И КОГДА ЭТО НАЧАЛОСЬ?..

Свои рецензии он непременно начинал фразой: «В этой книге мне не понравилось ни одно стихотворение, но особенно мне не нравится “Стихотворение о птицах”».

Жене на вопрос о новой блузке отвечал: «Было бы красиво, если бы только подбородок у тебя не переходил без предупреждения в шею».

Сослуживцам, приглашавшим его в гости, говорил: «Мы бы с удовольствием, но после вашей еды у нас изжога».

Знакомым женщинам сообщал: «То, что вы кокетливо называете женской логикой, на самом деле женская тупость, вы уж поверьте, я все-таки не слесарь какой-нибудь, а критик».

Но это всё то, что было видимо глазу. А втайне мечтал он о преданных друзьях, о благодарных товарищах-поэтах, о любящей жене и влюбленных в него женщинах. Но его не любили, не ценили, не приглашали, и ни один человек на свете не радовался, когда он переступал порог.

А как его могли любить, когда он говорил и писал такие гадости?

А как он мог петь нежные песни, если его не любили?

Вот и разберись, в чем тут причина, а в чем следствие.

А родился он, между прочим, спокойным белоголовым младенцем, который всегда и всем улыбался.

И когда это началось?..

ОН И ОНА

Серый помятый немолодой мужик. Идет, вернее, бредет по улице, глядя себе под ноги. И никому даже в голову не приходит, что на самом-то деле он смел, отчаян, остроумен и даже высок ростом – просто в его жизни не было случая это проявить.

И она, идущая по той же улице, немолодая, слегка расплывшаяся, с плохо покрашенными волосами, в старом немодном пальто.

Ах, и тут ошибка! Она совершенно другая! Ей просто не для кого встать на каблуки и накрасить губы.

Они входят в автобус, набитый до отказа, и волей судьбы оказываются рядом. Молчат, смотрят куда-то вдаль, не замечая друг друга, но тут рядом с мужчиной освобождается место. Прежде чем сесть, он автоматически оглядывается: не претендует ли на это место какая-нибудь женщина. Встречается взглядом с нашей знакомой и кивком показывает на кресло. Женщина нерешительно пожимает плечами, делает шаг, но в это время бойкая старушка бесцеремонно отталкивает ее и плюхается на вожделенное место.

Мужчина растерянно смотрит на женщину и виновато улыбается. Она тоже улыбается и говорит что-то ободряющее: дескать, ну что вы, вы ни в чем не виноваты, пустяки… Я просто рада, говорит, убедиться, что еще не перевелись мужчины, которые уступают женщине место.

– Ну что вы! – говорит теперь уже он. – Как можно!

Она взглядывает на его растерянное лицо и вдруг замечает, какие у него густые ресницы. Совсем как у юноши. Сам повзрослел, а ресницы нет.

Мужчина чувствует, что взгляд его спутницы потеплел, и тоже, наконец, смотрит на нее. Ух, ты! Какие губы! Он видел такие только у красоток на обложках журналов. Жалко, что она их не подкрашивает, а то бы дала фору всем этим свистушкам с голыми пупками.

Женщина тоже видит, что ее спутник смотрит на нее как-то иначе, распрямляет плечи, поправляет волосы.

Смотри-ка, а она высокая! – еще сильнее удивляется мужчина и тоже выпрямляется и подтягивает живот.

Через несколько остановок из автобуса легко выпрыгивает немолодой, но элегантный, хорошо одетый мужчина и протягивает руку женщине, выходящей из автобуса – стройной, молодой и чертовски привлекательной!

И СНОВА ОН, И СНОВА ОНА…

Молоденькая, на редкость симпатичная девушка, с лицом и фигуркой подростка.

И долговязый, бесцветный, унылый тип в очках. Сколько ему? Сорок? Сорок пять?

Ну на что он ей сдался?

Ладно, если бы никому, кроме него, она не была нужна. Так ведь нет, вон какой хвост желающих!

А он, конечно, мужик не промах. Какую женщину заполучил – даже обидно!

Гости на свадьбе только переглядывались: уж больно явным было несоответствие. А невеста взглядов будто и не замечала, счастливо улыбалась и становилась от этого еще более неотразимой.

…На серебряной свадьбе те, кто их знал не очень давно, недоуменно переглядывались: и как это такой обыкновенной, расплывшейся женщине удалось подцепить такого мужа? Известный писатель, талантлив, богат да и собой хорош! Высокий, подтянутый, с проблесками седины. Больше сорока ему не дашь ни за какие коврижки! Ну ладно, сорок пять.

…По солнечной стороне улицы идут старичок и старушка.

– Какой прекрасный день, ты не находишь?

– Да, замечательный. Но уже завтра обещают дождь.

Они идут в ближайший сквер на свою скамейку, и ничей, абсолютно ничей взгляд не останавливается на медленно бредущей паре.

Ну идут.

Ну старичок и старушка.

Они ведь, как китайцы, все одинаковые.

О чем тут говорить?