Елена Аксельрод

А что же осталось

*   *   *

В каких отчаянных усильях будущее
пытается прорваться сквозь торосы
сегодняшнего, тонет, как Титаник –
дрейфуют шлюпки, мечутся матросы –
но сколько этот Голливуд протянет,
какие нам понадобятся траты
на иллюзорный мир, когда иллюзий
цена все убывает, и пираты,
объединившись в безымянном шлюзе,
весь плавающий мир и весь пернатый
гуртом загнали в тонущий ковчег –
и оттолкнули в двадцать первый век.

НЕ ПИШЕТСЯ

1

В расплавленное олово,
иль головой с моста –
всё лучше слова голого
на паперти листа.
В тряпье из рифм корячится
и молча клянчит смысла.

С ног валится раздатчица,
и варево прокисло.

2

Как стекло судьбы протрёшь,
обретений ни на грош.
Как напялишь окуляры,
влезешь в свой письмовник старый,
в свой рифмовник – тары-бары –
и отвалишься, замрёшь –
черной зелени амбары,
подорожник, а не рожь.

ОПЯТЬ ПРО СУББОТУ

Отмолились близнецы Господни,
гомоня, идут из синагоги.
Звездный плат по расписанью поднят
и светильник вывешен двурогий.
Расстаются белые сорочки,
исчезают с улицы прохладной,
ждут их дома сыновья и дочки,
стол, накрытый скатертью нарядной.
Слышно пенье вместо телефона,
лишь одна патрульная машина
шарит вдоль по улицам бессонно
и напоминает ночью длинной,
что назавтра встретим на экране
чьи-то судьбы, каждую отдельно…
Как спокойно этой ночью ранней
мы толкуем суть главы недельной…

ЗДЕСЬ ВСЁ НАВЫВОРОТ НАДЕТО

1

Включила люстру спозаранку,
надела блузку наизнанку
(что обнаружила потом) –
и в парк тишком сквозь темный дом.

Уткнулась в марево парное,
в молочную подстилку зноя –
он – сам большой – придёт вот-вот
и ливнем мне в лицо плеснёт.

Два колпачка – две земляники,
две перехожие калики
краснеют в зелени кустов,
кивают мне из детских снов.

Для пленницы другого лета
здесь все навыворот надето,
здесь августовская жара
не по-израильски мокра.

Но мне навстречу по аллейке
шажками мелкими к скамейке,
стряхнув последки забытья,
идёт-бредёт другая я.

2

Лес за окном – зеленая заплата
на платье, прохудившемся когда-то,
мне сшитом в детстве из льняных лоскутьев…
Но мой язык соскучившийся скуден,
как деревце ленивое граната,
надумавшее вдруг на третий год
краснеть и зеленеть, да вяжет рот.
О чем я? Как сравнить густой настой
июньской зелени в оправе голубой
с тем морсом розовым, в бутылке разведенном,
клен неуемный с тем ро-до-ден-дроном,
что чувствовать спешит, покуда жив,
и жить торопится, скупой воды испив…

Переделкино, 2007

*   *   *

– Сгорели помойка, и мойка, и стройка.
– И койка моя? – И подушки, и койка.
– И письменный стол, и рисунки, и книжки?
– А как же? И стены, и крыша, и крышки
кастрюль, задремавших в пузатом буфете,
и все макароны в бумажном пакете.
– А что же осталось?
– Осталась лишь дымка,
лишь облачко-мысль
и строка-невидимка.

*   *   *

Глицинии, скромны, как никогда,
прикрылись пятипалым виноградом.
Цветы, морская тихая вода,
вскипевшая от судорог – всё рядом.
И первые слова, и первая строка
всё хочет жить, всё хочет сохраниться.
Как прихотливо вьются облака,
рисуют бледные, родные лица.
И каждый голубеющий сорняк,
и придорожный камень грузно-серый –
всё ловит в небе ободренья знак,
как я сегодня – с безнадёжной верой.

*   *   *

– Хочу домой!
– Домой? Куда?
– На гору на Кудыкину!
Как пыль, как пепел, как вода
запрятала следы она.
– На кой же ляд она нужна,
кого в потёмках сыщешь?
Сложи-ка лучше новый дом,
да с расстановкой, да с умом,
забудь про пепелище.
– Забыл, и дом завёл я свой,
живу в нём с новою женой,
тепло, и вдоволь пищи.
– Так что ж твердишь ты, как чумной,
«Хочу домой! Хочу домой…»?
Чего ты, братец, ищешь?

СОНЕТ МАРГИНАЛЬНЫЙ

Здесь русские непрошеные строки
В привычный ямб улечься норовят.
В два такта вырос мой нерусский сад,
В два такта суховей мостит дороги.

Влюбленной парой прибегают слоги.
Бывает, что и третий лишний рад.
Наверное, нелеп на здешний взгляд
Сонетов старомодных голос строгий.

И заключительные две терцины
Мне, право, неохота сочинять,
А то мне давний друг – эстет и циник,
Со всей суровостью начнет пенять:
– Поверь мне, мать, проблема медицины,
Зачем в свой фрак рядишься ты опять.

*   *   *

О шорохе лет, о хворях
Всё известно. Зачем повторять?
Вот бы строчек оборванных ворох
Разгрести и собрать в тетрадь…
День прошёл… Завтра станет лучше.
Жар смягчится, на шаг отойдя.
И надежды стремительный лучик
вколет в плоть мою пляска дождя.

НОВОГОДНЕЕ

Чуть розовеют фонари,
округлые, как луны.
За тонкой стенкой – раз-два-три –
подросток мучит струны.

Не спит мой музыкальный пёс,
Равелю подвывает.
В окошке шарканье колёс.
Над книгой муж зевает…

За дверью в небе светляки
молчат, и немы луны.
Вдоль улицы, как вдоль реки,
январь струится юный.

В тишайшем запахе зимы
неспешной, долгожданной
забуду, что на грани мы,
что радоваться рано.

И, право же, на что роптать?
Прелюды, книжек груда –
не почитать, так полистать,
но в сотне верст отсюда…

Играй, солдатик, – раз-два-три.
Пусть непослушны звуки,
спокойно в нотный лист смотри –
в прелюдию разлуки.