Не случайно, читая эту книгу, я вспоминал строки Б. Пастернака.
Поэзия,
я буду клясться
Тобой, и кончу, прохрипев:
Ты не осанка сладкогласца,
Ты пригород, а не припев.
Деревня, “поселок городского типа”, пригород – метафора особого угла зрения на мир. Такого угла, под которым естественное желание “пробиться” не заслоняет от человека устоявшиеся ценности непритязательной и честной народной жизни. Пригород, позволительно сказать, – это лирический герой произведения Елены Игнатовой.
В то время как многие обитатели Пригорода, набравшись ума, всеми правдами и неправдами рвутся “в город” и стыдятся клички “лимита”, иные из них, даже преуспев, продолжают чувствовать себя неприкаянными в новой среде. Неизжитый комплекс неполноценности? – скажете вы. Возможно. Неумение окончательно приспособиться? И это тоже. Но такое неумение порой многозначительно. За ним стоит неготовность к предательству.
С первых же строк книги перед нами предстает человек Пригорода – Венедикт Ерофеев, с которым Е. Игнатову связывала многолетняя дружба. Он существо особенное, но и “тип”, с которым мы уже встречались. Тип неизбежно противоречивый. Чувствуя в себе неоформленные духовные силы, он не знает, куда их девать (они перетекают за края предлагаемой действительности). И топит их в водке. А обнаружив в себе общепризнанное дарование, не усматривает в нем личной заслуги – это дар Божий (Бога не спрашивают, за что), либо откуда-то взявшееся везение. Из этого как-то неловко извлекать выгоду. Ну, не откажешься от славы и денег, если они сами плывут в руки (после всемирной известности поэмы “Москва – Петушки”), но в то же время точит неосознанный стыд за вознаграждаемое “мудозвонство” (цитата из Вен. Ерофеева), за навязываемую роль “мэтра”. От неловкости опять-таки уходишь в запой, а тут ни от каких денег вскоре ничего не остаётся, и пальтишко все то же, на рыбьем меху. Сильнопьющему вообще знакомо острое чувство вины – перед домашними, которым получку не донес, а мерзостей прибавил, перед приятелями, у которых занял, да не отдал, перед самим собой, исковеркавшим собственную жизнь, и спасение от этого – в очередном запое. Но оставим наркологам порочный круг психологии алкоголизма. Художник и мыслитель из Пригорода не может избавиться еще от одной вины. Он наделен врожденным недоверием ко всему показному (то же, заметим, у Шукшина). Художника смешат, раздражают, бесят маски значительности на “мудозвонах”, которыми со всей определенностью движут своекорыстие, угодливость и самозабвенная любовь к собственной персоне. Он казнит себя еще и за то, что попал в эту компанию и согласен плыть по течению. Реакция: “И немедленно выпил”.
Противоположный тип из того же Пригорода – поэт-начальник, холуй властей, держащий у ноги собственных холуев. Он, конечно, пьет – российская традиция, но меру знает, а “топит” свое человеческое начало в присоединении к дубовым формулам советской идеологии. Вот так оно, это начало и низводится до свинского. Удивительно приметлива Елена Игнатова. Вот краснодеревщик, изготовляющий сохи и бороны для краеведческих музеев – этот мнит себя “славянофилом”, ну не смешно ли? А вот диссиденты, робко сходящиеся на Сенатскую площадь, дабы, помянув декабристов, уподобиться им; и тут же – полчище сотрудников “из органов”, надзирающих за неразумной литературной молодежью. А вот “Клуб-81”, специально созданный КГБ, чтобы эту молодежь пасти и вовремя выдергивать из массы тех, кто не на шутку радикально настроен. Какой фарс! Как непригляден “андеграунд”, в котором сразу выстраивается иерархия по образцу Союза Советских Писателей – того самого, куда, в действительности, почти все мечтают прорваться. Вот видные поэтессы из упомянутого ССП, примеряющие чужие дорогие шубки в гардеробе Писательского дома. Вот поборники оригинальности, сочиняющие стихи о совокуплении слонов или бегемотов, стихи со строками типа “Это что за пупочка? Это чья-то пипочка”. Вот сочинители, убежденные, что раз человек не побывал в психушке, значит – “не гений”. Читая Игнатову, то и дело ловишь себя на хохоте. Не то чтоб она обладала так называемым злым умом – просто человеку с нормальным складом ума открывается не замечаемая другими анекдотичность окружающей действительности. Тем большее восхищение вызывают разбросанные в книге эпизоды встреч с подлинными умами, с блестящими образцами эрудиции, остроумия и проницательности. Тут автор книги “Обернувшись” вступает в тайный сговор с читателем, втягивает его в другую компанию, которая тоже существовала в те годы. Она была, антисоветской по существу: поскольку была антиидиотической. Игнатова скорее жалеет описываемых нелепых людей, чем смеется над ними. Она понимает, что произошло. Они Бога забыли. А точнее, и не знали – откуда им было узнать? Отсюда их нравственная и поведенческая неразборчивость, слепота разума, комическая претенциозность.
Поэт Елена Игнатова, формально приписанная к питерскому “андеграунду”, в действительности ни кому не примыкала – тошно ей было и с “западниками”, и со “славянофилами”, и с противниками, и с поборниками режима, объявившего себя “диктатурой пролетариата”. Без ее стихов, полных любви к родине и боли за ее судьбу, трудно сегодня представить хрестоматию русской поэзии. И такие вот стихи приходилось выносить на суд чиновников или осмотрительных литературных карьеристов. Приходилось браться за любую работу, требующую компетенции филолога и историка (это, собственно, ее профессия, ведь поэт – не профессия, а призвание), лишь бы что-нибудь платили. Пришлось, в конечном счете, вырываться из Советского Союза, пройдя через иезуитские пытки властей, знакомые многим “отказникам”.
Написанная Еленой Игнатовой книга – вовсе не мемуары. Это проза человека с отточенным вкусом, редким чувством слова, незаурядным объемом знаний, драгоценной цепкостью памяти. Проза, естественным образом огибающая речевые и фразеологические штампы. Полная красок, запахов и трудноопределимых состояний души. Являющая собой образец непривычной в наши дни скромности: собственные стихи Игнатова не цитирует ни разу (а кажется, как бы к месту они были, какой коллаж составили бы с прозой!). Из своих поэтических “мощностей” она дозировано черпает для прозы лишь завораживающую метафорику, словно даря ее от поэзии другому жанру. Эта позиция не случайна: Игнатова сама Человек Пригорода, причем, не столько биографически, сколько по сути. Россия, которую она несет в себе – это Пригород: скудно живущий, тяжко работающий, презирающий позерство, умеющий учиться, молиться и делиться последним. Это ее родня – и в переносном, и в прямом смысле. Любовь к этим людям и составляет “тайный двигатель” ее творчества.
Коль скоро такая – “пригородная” – Россия существует и способна к самовоссозданию вопреки извращенным режимам и уродливым временам, дело поэта делается.