ИЖ №31 (2009) Аркадий Коган

Аркадий Коган

Человек тональности соль-мажор

Стремительно уходят люди… Пронзительно кричат года… Кричат о тех, кто есть мир, чье бытие неповторимо и чей уход невосполним.

Впервые довелось услышать ее выступление еще в ту пору, когда я был студентом мехмата ХГУ, а она – доцентом Иняза. Уже тогда она очаровала меня своим волшебным даром рассказчика. Это было страшно и завораживающе. Именно так: страшно и завораживающе. Она владела аудиторией абсолютно. Ее голос гипнотизировал. Стоило ей захотеть, и все в зале замирали, сопереживая героям ее рассказа, стоило захотеть, и на лицах играли улыбки. Она умела говорить перед большой аудиторией. Мне тогда она казалась существом небесным, которое столь далеко не только от меня, но и вообще от существ, питающихся чем-либо кроме амброзии и нектара.

Через много лет я оказался в Беэр-Шеве. Начал преподавать в одном из учебных заведений. Каково же было мое удивление, когда выяснилось, что там же преподает Рената Муха! Более того, оказалось, что мы живем рядом – наши дома расположены в соседних кварталах. Пользуясь случаем, я подрядился к Ренате шофером – после работы подвозил ее домой. Это была самая высокооплачиваемая работа в моей жизни – всю дорогу Рената рассказывала, рассказывала, рассказывала… Надо ли говорить, что я в этот период своей шоферской службы никогда не превышал дозволенной скорости, ни разу не проехал не то что на красный – даже на желтый, а пешеходов пропускал просто к вящему их изумлению. Иногда мне особенно везло – мы попадали в дождь, а потому Рената продолжала рассказ, даже когда я останавливался возле ее подъезда.

Много раз видел, как слушают ее стихи дети и как слушают ее стихи взрослые. И странное дело: дети будто взрослели на глазах, а взрослые – возвращались в детство. Для ребенка осознание, что слово обладает сразу несколькими смыслами, что словом можно играть, что оно может быть и вкусным, и нежным, и дрожать, как осенний лист, и быть холодным, как льдинка, и.. и… для ребенка – это потрясение, это открытие Вселенной. Взрослые же неожиданно для себя видят в строчках вроде бы безобидного детского стишка глубокий, иногда совсем не детский смысл.

Но все же мне представляется, что как рассказчик она еще более талантлива. Хотя очень обидно, что в этом качестве ее знают меньше. Много раз издатели предлагали ей записать ее рассказы. И она очень хотела этого, но каждый раз натыкалась на собственную требовательность. Уж кто-кто, а Рената понимала всю сложность перенесения интонации, выражения лица, жеста рассказчика на лист бумаги. Надо сказать, что английским она владела не по-учительски, а в совершенстве, как родным. Я упоминаю об этом потому, что она является обладателем уникального титула Победителя конкурса устного рассказа, который получила в Америке.

Рената писала трудно. Она была невероятно требовательна к каждому слову. Может быть, поэтому среди ее вещей нельзя найти ни одной слабой.

Однако талантливость Ренаты проявлялась не только в поэзии, но и в “прозаической” составляющей жизни. Например, она отличалась особенным хлебосольством. Она любила – редкий по нынешним временам талант! – готовить и, что встречается еще реже, умела это делать. А если учесть, что кроме соусов, обед был обязательно приправлен изысками ее остроумия – а это, согласитесь, вам не предложит ни один ресторан в мире, то кормление у Ренаты было действом необычным.

…Как-то она пригласила меня на обед и показала свою недавно вышедшую книжку “Недоговорки”.

– Я вам дарю эту книжку, но не даю, – сказала она.

– !?

– Не могу же я вам ее дать, не подписав. Писать же банальности не хочется, так что ждите.

Что делать, я ждал.

Прошел примерно год, я снова оказался за столом в доме Ренаты. Когда все вкусности были съедены, Рената таинственно объявила:

– А теперь – десерт.

И она торжественно вручила мой экземпляр “Недоговорок”, краткая надпись на котором была, по сути, историей наших отношений, от моего шоферства до ее кормлений: “Рулевому от Кормчего”…

Она запомнилась мне как солнечный человек. От нее исходила удивительно теплая, добрая энергия. Да, она была добрая, но не добренькая. Когда вопрос казался ей принципиальным, сам Громыко мог бы позавидовать ее “нет”. А уж насколько тонко, почти всегда эмоционально, порой иронично – но никогда не грубо! – она умела сказать и о человеке, и о книге, и вообще обо всем, что происходило вокруг! Да, она была остра умом, а словом владела, как мало кто. После разговора с ней всегда оставалось дивное, удивительно светлое чувство. Я не могу вспомнить ни одной встречи с ней, которая бы прошла в миноре. Нет, конечно же, ее тональность – соль-мажор!

Она была необычайно мужественным и стойким человеком. Все четырнадцать лет, которые мне посчастливилось общаться с Ренатой, она тяжело болела. И никогда не показывала слабости. Она всегда говорила о своей болезни с иронией. Она умела бороться и делала это красиво. Она вообще была удивительно красивой женщиной и человеком.

Родятся еще, обязательно родятся на Земле интересные люди. Но они будут другие. Ренаты же уже не будет. Хотя…. Может быть в том, что новые люди станут интересными, сыграет роль то, что они прочтут стихи Ренаты Мухи. Например, эти:

Потомки бывают умнее, чем предки,
Но случаи эти сравнительно редки.