* * *
Вильям Александров действительно из того, опаленного войной и осененного яркими ташкентскими встречами времен среднеазиатской эвакуации поколения. В пятидесятые и шестидесятые они общались в том же Ташкенте с опальным К. Симоновым, с заезжими знаменитостями – Вознесенским, Ахмадулиной… Несмотря на годы лишений и так называемой “безотцовщины” (имеется в виду наглый бандитизм и откровенное шпанство), они, и в частности – именно он, – несли в себе столь положительный заряд, что, наверное, больше ни одно поколение писателей и поэтов не было таким цельным, хотя, возможно, и более активным, даже громким.
Мое знакомство с Вильямом Александровичем состоялось в 1978 году и было одновременно и очным, и литературным. Едва приехав в Ташкент, стал искать книги тамошних писателей, и одной из первых прочел повесть В. Александрова, написанную около 1960 года. Столько романтики, лирики, столько пронзительности в простой молодежной истории – естественно, истории любви…
Вот как надо писать! – немедленно дал себе установку: начинающий поэт и прозаик, я думал, что есть некий литературный секрет, освоив который, напишешь сразу шедевр. Откуда знать двадцатитрехлетнему оболтусу, что писатель, помимо таланта, должен быть еще не обязательно незаурядным, но обязательно – хорошим человеком! Подлинные произведения пишутся не на фокусах, и тем более не во имя чего-то и даже кого-то, и ни в коем случае не на голых сюжетах, – а на человеческой любви.
Именно таким я его и увидел, впервые придя к нему на семинар при СП Узбекистана, куда меня направил Вадим Новопрудский, в то время редактор альманаха “Молодость” издательства “Ёш гвардия”. Позже узнал, что как раз Александров и отстаивал потом мои стихи перед тем же Новопрудским, и в немалой степени под его влиянием Вадим Давыдович через несколько лет отказов все-таки дал ход моим прозаическим пародиям, публиковать которые прежде категорически не хотел.
Несомненно Вильям Александрович является одним из моих Учителей, и это не громкое, и тем более не проходное, определение. Вероятно, только он один мог сказать о написанном тобой всего пару слов, но их интонация немедленно указывала тебе и отношение к тому стихотворению, о котором шла речь, и путь развития: “Да так как-то, знаете ли… Может, нужно… Хотя нет, не нужно, и так хорошо”.
И ты делаешь после таких вот слов гигантский шаг вперед, на самом деле желая и это переделать, и лучше написать. А самое главное – знаешь теперь точно, как НЕ НАДО.
Через какое-то время к руководству семинаром присоединился Эдуард Эдуардович Орловский, и Вильям Александрович, несмотря на то что мы были его семинаристами, поэтической частью поступился, занимаясь как бы только прозой, однако никого из нас при этом все же не бросил, а потом не выбросил из поля зрения, и в результате прогресс этой бывшей его группы не замедлил воспоследовать: редчайший случай, когда из двадцати членов семинара лет через пять выплеснулся целый букет поэтов – человек десять активно публикующихся и весьма оригинальных. К началу 1990-х в Ташкенте складывалась разнообразная группа ярких и, главное, настоящих поэтов – не менее пятнадцати авторов. И если бы не “перестройка”, разбросавшая нас потом по городам и весям…
Эту группу можно было с полным правом считать детищем В. Александрова, Э. Орловского и А. Файнберга (очередность по вкусу). Отнюдь не собираюсь забывать и Николая Красильникова, и Федора Камалова, и Станислава Кулиша, и внимательную к молодым Зою Туманову, отвечавшую за поэзию в “Звезде Востока”, но все же Вильям Александрович был и остается одним из первого ряда.
Немногословный, всегда спокойный, очень умеющий сформулировать в простых словах любой вывод, в том числе и приговор графоману, он, думаю, был любим и этими самыми графоманами, составив, кстати сказать, нередко безапелляционному Э. Орловскому полезную альтернативу. Этакий “сомневающийся, но твердый” интеллигент, коим симпатизирует М. Жванецкий, который и сам теперь немолод.
Много лет не видавшись с Вильямом Александровичем, вдруг обнаружил на книжной полке его фантастический роман. Поразился, пожал плечами: ему-то зачем?
Но понял: Вильям Александров своими книгами доказывает, что фантастика – тоже не чтиво, а литература.
Александр Варакин
* * *
Вильям Александров умер. Ему было восемьдесят два года. Событие прошло почти незамеченным. Несколько коллег съездили в его дом, посидели…
Субтильный, небольшого роста, с сохранившейся седой шевелюрой этот человек был очень гордым. На дружбу ни к кому не напрашивался, о себе говорил мало. Тоскуя по литературной работе, взялся составлять альманахи и составлял. Аккуратно и точно работая, не обижая авторов, не тыча своим мнением. Делал дело.
В справочнике русскоязычного союза писателей Израиля за 1999 год читаем: “Автор восемнадцати книг – трёх романов, двенадцати повестей, нескольких сборников рассказов. В Израиле с 1996 года”.
…Книг своих не дарил, не подписывал, в глаза, интересуясь мнением, не заглядывал. Да, написал, да – есть.
Из его рассказов, всегда ярких, которые он читал на литературных посиделках, знаю, что у Вильяма было трудное детство и отрочество – война, эвакуация, изматывающая трудная работа электриком, раннее одиночество в эти годы.
Тяжёлая судьба, но похожая на многие другие судьбы тех лет.
Потянуло в литературу, нашёл своё место, долго работал ответственным секретарём “Звезды Востока”. Но много сделать не мог – не те времена. Несколько раз пытался напечатать Стругацких, не получилось.
Вот такой человек… Никого не хлопал панибратски по плечу, никто не мог хлопнуть его плечо в ответ.
В последнее время Вильям увлечённо работал над циклом “Иерусалимские истории”, в которых каким-то очень домашним языком рассказывал о характерах людей, обыденных неприметных событиях, иерусалимской погоде, и благодаря его острому запоминающему взгляду отчётливо вырисовывалась сама жизнь – протекающий кран, необходимость на новом месте обзаводиться вещами, очередная интифада, когда пули со стороны ближайшей арабской деревни залетают в кухню…
Сильно болел сердцем в последние годы. Но когда мы спрашивали: “Почему вас не было? Случилось что, Вильям?”, сдержанно улыбаясь, отвечал: “Просто не получалось прийти. Просто не получалось”.
Есть дочь, есть сын. Был женат на женщине, которую очень любил. Вроде не достижение? Ну, это как посмотреть.
Умер и оставил её одну, хотя она надеялась умереть первой.
У них был тёплый дом, из которого он ушёл навсегда.
Долгая жизнь, тихая судьба.
А вот никто не мог хлопнуть по плечу – гордый.
Леонид Левинзон