Марк Вейцман

На упраздненном языке

ОТЕЦ

Ввиду инсульта ставший стариком,
Отец не может справиться с замком,
И с бодростью прошу я напускною
Окно раскрыть, а ключик бросить мне –
Тогда я отомкну замок извне,
И сядем мы чаи гонять с халвою.

В окна проёме – не лицо, а лик
И солнечный смещающийся блик
На подбородок, вылепленный чётко, –
От губ, что раскрываются, шепча.
Но вместо вожделенного ключа
Летит в сухую пыль зубная щётка.

По лестнице взбираюсь приставной.
Но повернуться норовит спиной
Отец: он избегает взгляда сына
И знает, что виновен, ну а в чём –
Сообразить не может нипочём,
И плачет, и молчит…
Невыносимо…


 
ХОБОТКОВ

Пока листал Коран
Албанский офицер,
К нему залез в карман
Советский пионер
И бережно извлёк
Потёртый кошелёк.

Он слыхом не слыхал
Про дружеский визит,
Не сеял, не пахал
И жил, как паразит,
Ничем не дорожа.
Прости его, Ходжа!

Прости его, Энвер*,
Тем более что он
По воле высших сфер
Уже приговорён:
В расцвете юных лет
Сразит его стилет.

Смотри – его лицо
Расписано уже
Почище, чем яйцо
У Карла Фаберже:
Поддатые с утра,
Суровы мусора.

Гляжу на склоне лет
Сквозь толщу облаков:
Привет,– шепчу, – привет,
Володька Хоботков.
Явлюсь в надзвёздный Рим –
Встречай. Поговорим.


 
 
КРЕСЛО

В рощице, где в кайф соседским козам
Блеять и скакать, как Элвис Пресли,
Форвард, обезноженный артрозом,
Внука тренирует, сидя в кресле.

Учит, а беде своей внимает,
Школит, а судьбу свою итожит:
Всё-де он умеет-понимает,
А продемонстрировать не может.

Мальчик Марадоною не станет,
Но ему сгодится для зацепки
Лучик на пороге испытаний –
Мячик, трепыхающийся в сетке.

Как-то, подустав от жизни пресной,
Вдруг застынет он в нелепой позе,
Вспомнив это старенькое кресло,
К белой прислонённое берёзе.


 
ХУШИМ

Эсав, препятствуя захороненью брата,
Стоит у врат пещеры, как стена.
Мол, не была положенная плата
За вход туда, откуда нет возврата,
Покойным в своё время внесена.

Расписка, разумеется, в Египте.
Поэтому, как доводы ни гибки
Иакова скорбящих сыновей,
Но доказательств нет. Азохен вэй!

Меж тем Хушим из Данова колена,
Иакова внучок глухонемой,
Приходит к пониманью данной сцены
Путём простым, но верным – по прямой.

Он видит пот и пыль на лицах грубых,
Глаза, не устающие грустить,
Голодных псов, рабов, носилки с трупом
Не смеющих на землю опустить.

Он заключает, что в порядке бреда
Какой-то непотребный идиот
Ему родного праведного деда
Достойно упокоить не даёт.

Хушим не Гамлет. На сомненье права
Нет у него. Душа его проста.
И шмякается в пыль башка Эсава…

Да будь благословенна глухота!

*   *   *


Он жадно слушал, холодея.
О чём оратор говорит?!
Что это – русский иль иврит?!
И вообще, простите, где я?!
Пытался выйти из пике,
Что удалось ему бы вряд ли,
Когда б не мятый на песке
Обрывок “Вавилонской правды”
На упразднённом языке…

*   *   *


Шаганэ ты моя, Шаганэ,
Оттого что я с юга, пожалуй,
Мне тебя позабыть не мешало б,
А тебе – позабыть обо мне.

Вот гляжу на твою паранджу:
Что под нею – не смертницы ль пояс?
И дрожу, похвалы удостоясь, –
Не от страсти – от страха дрожу.

Мне теперь умирать не с руки,
Сумасшедшей любви не изведав.
Разве я, чёрт возьми, Грибоедов –
Чтоб разорванным быть на куски?!

На востоке полнеба в огне,
Не взорвался ль реактор в Бушире?
Не мочи меня – ладно?– в сортире,
Шаганэ ты моя, Шаганэ…


 
ИМЯ

– Как звали этого, который
заведовал заготконторой,
проворовался, был судим?
– Прохвоста звали Никодим.

– А дама в пончо и с шиньоном,
что подавилась шампиньоном
в буфете консульства Мали?
– Мими… Нет, кажется, – Лили!

Склероз не ведает пощады,
Как снайпер, лупит из засады
По опочившим и живым.
Свинец не делает различий
Меж тем, кто вам несимпатичен,
И кто – пожизненно любим.

Висит над жертвами склероза
Потери памяти угроза:

Настанет час – и нечем крыть.
Смогу ль пред горнею таможней
Твой взгляд запомнить понадёжней
И имя – имя! – зазубрить?

*   *   *


Старинный однокашник и приятель,
Увы, изобличён как злопыхатель,
Что прежде повлекло бы за собой
Скандал, переходящий в мордобой,
Презренье с возмущеньем вперемешку,
А нынче – лишь печальную усмешку.
Как сгусток ирреальности былой,
От коей откололся некий слой,
Душа отмежеваться не готова
От прошлого – хотя бы и худого…


 
ЛЕВАНТИЙСКИЙ БЛЮЗ

Запах весны
Разрывает семейные узы.
Долгу верны,
За стеной медитируют друзы,
Души свои,
Как шары в биллиардные лузы,
Предполагая в чужие вогнать телеса.

Близость войны
Распаляет сердца и желудки.
Бары полны
И работают круглые сутки.
В меру стройны,
Вдоль бульвара снуют проститутки.
Море, рыча, отрывает от суши куски.

Там, где струна
Загустевшую кровь разжижает,
Тем и сильна,
Что к земле небеса приближает,
Тем и страшна,
Что порог болевой понижает, –
Мы ей, родная, перечить с тобой не вольны.

Тише, гарсон!
Наступает черёд саксофона.
Труб унисон
Мы придержим для Иерихона,
Газы, Калькилии, Шхема, Рамаллы, Хеврона,
Ну и Ниневии, ясно –
              играть так играть!

*   *   *


Мы с этою играли в бадминтон
И драили в спортлагере кастрюли,
А с этой – легитимный вальс-бостон
Разучивали в школьном вестибюле.

Они теперь старушки. Лишь одна,
Чьё имечко доныне душу греет, —
Она, хоть и “другому отдана”,
Должно быть, никогда не постареет.

Всё так и будет, сидя в уголку,
Смущать народ своим нелепым бантом,
Пока не надоест мне, дураку,
Служить её бессмертия гарантом.

*   *   *


В городе детства, который стоит на юру,
Круты бульвары, а парки и стогны горбаты.
То же и в этом, в котором, должно быть, умру,
В смысле рельефа похожем на мини-Карпаты.

А между ними всё больше живал я в местах,
Плоских, как грудь записной феминистки, и в этом
Замысел некий, видать, состоял неспроста,
Коего смысл и доныне ещё под запретом.

В детстве высот перепад отнимает покой,
Лет на закате и воли лишает к тому же:
Знай ковыляй, подпираясь строкой, что клюкой,
Тем утешаясь, что, в общем, бывает и хуже.

Ангелов мимо, гуртом облепивших карниз,
Школы начальной – Гоморры – и средней – Содома –
Поступью шаткой когда ты спускаешься вниз,
Что тобой движет? Ужель предвкушенье подъёма?

ИДИШПИЛЬ

Здесь господствует милый пустяк,
Бородатый царит анекдот,
На серьёзный поскольку спектакль,
К сожаленью, никто не пойдёт.

Образец безысходности – зал,
В коем зрители сплошь старички,
Суматошной эпохи финал,
Разрывающий сердце в клочки.

Шьёт жилетку портной Нафтали,
Ладит борону Шайке-кузнец.
Что там робко мерцает вдали?
Может, это ещё не конец?

*   *   *


Ежели, усилия утроив,
Вторгнусь во владения твои,
Словно сумасшедший астероид –
В плотные воздушные слои,
Девушек на станциях слеженья
Вынудив от ужаса дрожать,
Хватит ли инерции движенья,
Чтобы столкновенья избежать?

Выйдет ли спастись от перегрева
Или столкновения с Землёй
Там, где огнедышащее Время
Чёрною рассыпалось золой,
И на сорок пятой параллели
Снова отыскать тебя легко –
С розовым кулёчком карамели,
Купленной за гривенник в сельпо? 

КАРТ-БЛАНШ

“Пиши! – из мрака донеслось.– Даю тебе карт-бланш.
За всё, что вынести пришлось, ты можешь взять реванш.
Отныне каждая судьба, бесхозная вчера,
Зависит только от тебя и твоего пера!”

И грянули колокола, и стены раздались.
И яблонь голые тела в багрянец облеклись.
И мощный выдало стило метафор фейерверк.
Да только мышцы вдруг свело, и свет в глазах померк.

“Ну что же ты, едрёна вошь! – ярился тот же бас. –
Народ клеймишь, на власти прёшь, а как до дела – пас!
Выходит, любишь, не любя, и помнишь – до поры!
Теперь весь мир из-за тебя летит в тартарары!”…

“Что это было?! – я вскричал, ступивши за порог,
Где тьму от света отлучал далёкий костерок, –
Прорыв к реальности иной? Распад сознанья? Бред?
Сигнал от шедших предо мной? Намёк идущим вслед?”


 
  ПРИВЕТ ОТ КАТУЛЛА

1.


Чую, боишься: вдруг
Мать обратится с просьбой,
Ну а тебе как раз
Некогда, как обычно.

Правда, и ей всегда
Времени не хватало.
Но, чтоб родить тебя,
Выкроила, однако.
2.


Быстро же мы, дружок,
Все исчерпали темы,
Фактов мартиролог
Сердце не насыщает.

В юности разошлись,
В старости повстречались.
Нет подходящих слов,
Чтобы навек проститься.
3.


Автор газетных од,
Мастер застольных спичей,
Статус поэта здесь
Ты обретёшь свободно.

Не потому, что рак
Тут, на безрыбье, – рыба.
Просто у нас никто
Их различить не может.
4.


Всюду порок царит,
Всюду измена правит.
В сердце тоска страшней
Львицы песков ливийских.

Друг не моргнув предаст,
Дева рога наставит.
Шансов на счастье нет.
Так что держись, Валера!