Мириам Гамбурд

…Но напишут диссертации
сто болванов обо мне

Если бы я писала диссертацию, то выбрала бы тему «Игорь Губерман и Талмуд» по примеру исследования Ефима Курганова, специалиста в области современной западной русистики, «Достоевский и Талмуд». В отличие от Курганова, который сплел сложную узловатую нить и протянул ее от гуманизма фарисеев (прушим) к гуманизму и «интеллектуальному сладострастию» Ивана Карамазова, мне куда проще: губермановские гарики сами охотно включаются в перекличку с репликами мудрецов Талмуда.

Предварительная моя работа над этой статьей заключалась в следующем: я разделила листы вертикальной чертой надвое и поместила с одной стороны четверостишия Губермана, с другой – аналогичные места в Гемаре. Вот что получилось. Губерман: Нет на свете лучше дела, / чем творить живую плоть. / Наше дело – сделать тело, / а душой снабдит Господь. В трактате Килаим Иерусалимского Талмуда читаем о том, что первый человек был создан Богом и только Им одним, а вот в создании каждого последующего принимают участие трое: мужчина вносит свою долю, женщина вносит свою (кто бы спорил?), а душу дает Господь. «Когда приходит час кончины, Господь Пресвятой берет Свою часть, а часть отца и матери кладет перед ними, и они плачут. Сказал Господь: что вы плачете? Разве Я взял ваше? Я взял Свое»[1].

Комок живой разумной слизи / так покорил и даль и высь, / что создал множество коллизий, / чтоб превратиться снова в слизь. – Так о начале и конце земного пути у Губермана. Ему вторит таннай Аккавия бен Махалалель, живший приблизительно в I веке до н. э.: «Знай, откуда ты пришел, и куда ты идешь, и перед кем тебе предстоит дать ответ. Откуда ты пришел? Из зловонной капли [слизи, спермы]. Куда ты идешь? Туда, где прах, тлен и слизь. Перед кем тебе предстоит дать ответ? Перед Царем над царями царей, Пресвятым, Благословен Он»[2]. Вопрос о том, в какой форме дать ответ, когда придется предстать перед Ним, заботит и поэта: Если я перед Богом не струшу, / то скажу ему: глупое дело – / осуждать мою светлую душу / за блудливость истлевшего тела. Та же тема красочно развернута на листах Талмуда. Вот отрывок из беседы Антонинуса, судя по имени, человека, принадлежавшего к эллинистическому миру, с р. Иегудой а-Наси, кодификатором Мишны: «Прежде чем спрашивать меня о нечистом теле, спроси о чистой душе», и далее: «Сказал Антонинус: тело и душа могут отвертеться от суда, но как? Тело говорит: душа грешила, и с того дня как она отошла от меня, лежу я в могиле смирно, как камень. Душа говорит: с того дня, что оно отошло от меня, парю я в воздухе, как птица. Сказал Рабби: расскажу тебе притчу. На что это похоже? У царя из плоти и крови был прекрасный сад, и давал он прекрасные плоды, и поставил он там двух сторожей, калеку и слепого. <…> Взобрался калека на слепого и так сорвали они плоды, и съели их. Однажды пришел хозяин пардеса[3]. Сказал им: прекрасные плоды-первинки, где они? Сказал ему калека: есть ли у меня ноги, чтобы ходить? Сказал ему слепой: есть ли у меня глаза, чтобы видеть? Что сделал? Посадил калеку на спину слепого и судил их вместе как одно целое. Так и Пресвятой, будь Он Благословен, приводит душу, бросает ее в тело и судит их вместе, как одно целое»[4]. Раввины эпохи ХАЗАЛ не расчленяли человека на душу и тело, поэтому для них было важно все, что связано с чистотой плоти: половая жизнь в рамках брака, соблюдение кашрута, омовение в микве. Не случайно великих таннаев называли «святое тело». Когда свернуло стрелки на закат, / вдруг чувство начинает посещать, /что души нам даются напрокат / и лучше их без пятен возвращать. (И. Г.)

Есть люди, – их кошмарно много, – / чьи жизни отданы тому, / чтоб осрамить идею Бога / своим служением ему, – это, как читатель уже догадался, Губерман, а вот Гемара: «Некто, тот, кто учил Тору, глядите, как извращены его дела и как безобразны слова! О нем Писание говорит: “Такие осрамили Имя Мое”»[5]. И потому: Ощущение высшей руки / в нас отнюдь не от воплей ревнителей; / чувство Бога живет вопреки / виду многих священнослужителей. (И. Г.)

Устав от евреев, сажусь покурить / и думаю грустно и мрачно, / что Бог, поспешив свою книгу дарить, / народ подобрал неудачно.Другие народы не хотели нести ношу заповедей и потому Тору не брали. Господь предлагал Тору «…каждому народу и племени, но они не приняли ее, пока не явился Израилю, и тот принял ее»[6]. «Сказал р. Авдими, сын Хамы бен Хасы: поднял Святой, будь Он Благословен, над ними гору, как корыто, и сказал им: Если примете Тору – хорошо, если нет – здесь вам и крышка»[7]. (В оригинале не «крышка», а «могила». Вольный перевод мой. – М. Г.) Есть, конечно, в Гемаре отрывки, содержащие мнение о даровании Торы, противоречащее приведенному выше и «свидетельствующее» об абсолютно добровольном принятии Торы. Без таких противоречий Талмуд не был бы Талмудом. А вот что о выборе народа: «Владыка мира! Вся вселенная – Твоя, поменяй их на другой народ. Сказал Господь: <…> иди, возьми себе жену-шлюху и нарожай с ней детей блуда, а потом Я скажу: разведись с ней. Если сможешь это сделать – то Я расторгну союз с Израилем»[8].

У Губермана: Навряд ли Бог был вечно, / Он возник / в какой-то первобытно древний век / и создал человека в тот же миг, / как Бога себе создал человек. В трактате «Хагига»: «Господь Пресвятой сказал Израилю: вы сделали Меня единственным в мире, и Я делаю вас единственными в мире».

Заметьте, Израиль первым «сделал» Бога.

Не обойти нам и тему Мессии. Губерман: Когда однажды, грозен и велик, / над нами, кто в живых еще остались, / появится Мессии дивный лик, / мы очень пожалеем, что дождались.Здесь идентичность с высказываниями мудрецов Талмуда почти полная. «Сказал р. Йоханан: пусть придет, но я его видеть не желаю. Сказал Реш Лакиш: почему же? Не потому ли, что написано: “Как будто бежал человек от льва и столкнулся с медведем, и добрался домой, оперся о стену – и укусила его змея”»[9]. Современник р. Йоханана вавилонский аморай Рав вторит ему: «Да, пусть придет, но лучше мне его не видеть»[10]. Р. Иосеф в мессианском экстазе возражает обоим: «Пусть придет, и да удостоюсь я чести сидеть возле кучи навоза его осла!»[11].

На страшный суд разборки ради / эпоху выкликнув мою, / Бог молча с нами рядом сядет / на подсудимую скамью.Аналогию этому губермановскому стиху я встретила в книге «Еврейские народные сказки», изданной в Санкт-Петербурге в изд-ве «Симпозиум» в 2000 году. Составители сборника в свирепой форме предупреждают – не копировать тексты из их книги. Неловко даже как-то, ведь сказки никому не принадлежат, они – устное народное творчество. Выходные данные антологии я указала и могу спокойно перейти к хасидскому преданию. Оно рассказывает о цадике и чудотворце ребе Элимелехе, который вызвал в суд самого Господа Бога. Дело было так: польский царь издал указ о выселении всех евреев из своих земель. Но «великий ребе Элимелех» призвал Бога к ответу, предварительно покопавшись в Священных книгах и найдя там серьезные показания к подобной дерзости. В чем обвиняли Бога, нетрудно догадаться: Он, де, «обрек на неимоверные страдания целый народ» – вот ведь какая новость… Суд не принял возражений и оправданий Шехины, земной эманации Бога и, в нашем случае – Его адвоката, и обязал Всевышнего отменить приказ о выселении. И решение суда было уважено.

Самое время сменить серьезный тон на шутливый и фривольный. Губерман: В сей жизни краткой не однажды / бывал я счастлив от того, / что мне важнее чувство жажды, / чем утоление его. И еще: …само ожидание женщины – лучше, / чем то, что случится при встрече. Аморай Реш Лакиш совершенно согласен с Игорем: «Созерцание женщины лучше, чем то самое дело с ней»[12]. Реш Лакиш – один из интереснейших персонажей Гемары, до прихода к Торе он был главой разбойничьей шайки и однажды даже «продался (нет, не большевикам – М. Г.) гладиаторам»[13]. Ему принадлежат яркие парадоксальные высказывания, например: «Велико раскаяние – злые дела оно превращает в заслугу»[14]. Ох, в какие этические дебри может завести подобная сентенция! Губерман это прекрасно понимает: Вся история – огромное собрание / аргументов к несомненности идеи, / что Творец прощает каждого заранее; / это знали все великие злодеи.

Целая россыпь замечательных «гариков» – я выхватываю еще два из них – посвящена теме преступления и наказания и извечной дихотомии добро-зло. Наш век в уме слегка попорчен / и рубит воздух топором, / а бой со злом давно закончен: / зло победило, став добром. Добро здесь и впрямь выглядит оборотнем, и потому: Разуму то холодно, то жарко / всюду перед выбором естественным,/ где душеспасительно и ярко / дьявольское выглядит божественным.

Я хотела взять шутливый тон, не вышло – шутки все попадаются какие-то горькие, например: Здесь еврей и ты и я, / мы единая семья: / от шабата до шабата / брат наёбывает брата. Не меньшей, чем губермановская, горечью окрашены слова старейшины храмовых первосвященников р. Ханины, сказавшего: «Молитесь за царство (Римскую Империю – М. Г.), если бы не страх перед ним, мы сожрали бы друг друга живьем»[15].

Быть незаметнее и тише – / важнее прочего всего: / чем человек крупней и выше, / тем изощренней бес его. Параллель этому гарику находится в трактате Сука: «Чем крупнее человек – тем крупнее и бес, сидящий в нем» или «По масштабу личности – и бес». В оригинале не «бес», но «йецер», излюбленный термин мудрецов Талмуда, ускользающий от точного перевода; это – дьявольское наваждение, злой гений, бесовская страсть, греховный порыв, злой импульс. Перечень можно продолжить, но до точного смысла слова добраться трудно, потому что оно содержит в себе изрядную долю положительного компонента.

Мидраш считает даже, что «греховное побуждение – хорошо весьма»[16].

В одном из своих четверостиший поэт пишет: Я Богу докучаю неспроста / и просьбу не считаю святотатством: / тюрьмой уже меня Ты испытал, / попробуй испытать меня богатством. Богатством Всевышний испытал главу ешивы в Вавилонии и духовного лидера эпохи, которую ивритоязычные исследователи называют «кромкой Древнего мира», – Рава. У него были виноградники, поместья, галеры, рабы – «богатство и почет»[17], и ничего, остался верен Торе. Другому герою Талмуда р. Эльазару бен Харсоме достались в наследство «тысяча малых городов на суше и тысяча кораблей на море»[18], но большого впечатления это богатство на него не произвело – как был верен Торе, так и остался ей верен. Мне кажется, Игорь выдержал бы подобное испытание, непременно бы выдержал!

Постмодернистскую игру нанизывания на один и тот же шампур разных сортов словесности можно продолжить. В запасе осталось еще много неиспользованных гариков. Легче всего объяснить многочисленные совпадения между ними и сентенциями талмудистов еврейским складом ума поэта. Такое объяснение в общем-то верно, но… банально. Я предлагаю другое. Мудрецы Талмуда вольно обращались с хронологией. «Нет прошлого времени и нет будущего времени в Торе»[19] – такова их точка зрения. В Гемаре праотец Авраам учил Тору до того, как она была дана еврейскому народу, и за неимением других, учителями его были… его собственные почки. Иосиф Прекрасный со страниц мидраша Берешит Раба то и дело цитирует Псалмы, которые были написаны много позже эпохи Патриархов. И даже сам Всевышний творил мир, заглядывая в Тору!

Представим себе такую картину: Эрец-Исраэль, первый век нашей эры, знатоки Торы сидят в бейт-мидраше[20]. Глинобитный пол, на столах – множество пергаментных свитков, простой керамический кувшин с холодной водой. Одеты мудрецы в холщевые хламиды и разношенные кожаные сандалии. Утром один из них запасался провизией на рынке и в рыночной толпе, может быть, задел плечом кого-то из апостолов, ни тот, ни другой об этом никогда не узнают. Раввины проговаривают галахическое постановление (такая дискуссия носит название пильпуль[21]) или смакуют Агаду. Перед каждым лежит томик Губермана. Время от времени раввины листают их. Книгопечатание еще не изобретено, и им непривычно держать в руках эти странные шелестящие предметы, но названия звучат понятно: «Иерусалимский дневник», «Второй иерусалимский дневник», «Третий иерусалимский дневник»… Они с удовольствием извлекают из книжек Губермана афоризмы, пробуют их на вкус – перца не занимать! – и включают в тексты Гемары, немного переиначив для порядка.

Ничего, как мы видим, нет странного в признании поэта: …Нынче мысли свои очень часто / я встречаю у древних мыслителей.