Марк ВЕЙЦМАН*. «Оператор сновидений». – Киев, издательство журнала «Радуга», 2007.
Нас с Марком прежде не связывали дружеские отношения – связала поэзия и то, что я больше всего ценю в ней: точность слова, глубина, достоверность и заразительность переживания. В русской поэзии Израиля голос Вейцмана звучит властно и независимо, еще раз подтверждая неиссякаемые возможности традиционного русского стиха.
Самое заметное качество стихов Вейцмана – энергия, темперамент. Каждое стихотворение призвано к жизни серьезным душевным побуждением, отчего и рождает благодарный отзвук. У меня при чтении книги Вейцмана неоднократно комок подступал к горлу, с чувством узнавания и удивления я спрашивала себя: «почему же я не сумела этого сказать?»
Я верю поэту, когда он говорит, что «жизнь разменял на печатные строки». Верю его поэтическому кредо: У меня, чтобы справиться с монстрами /, есть надежное средство – не лгать.
Не вызывает сомнений не только честность жизненной позиции Вейцмана, но и честность отношения к своему делу, неуступчивое мастерство. Ни одним словом он не пытается угодить читателю, сказать «красиво», отсюда прямота и жесткость некоторых высказываний.
…Меж дюн шафранных рыщет скарабей.
вопит осел, пустыня зноем пышет.
– Шма, Исраэль! – А Исраэль не слышит,
не видит и не слышит, хоть убей!
«Шма, Исраэль»
Марк Вейцман свободно владеет поэтическими жанрами, и сюжетным, и лирическим стихом. Шестнадцать строк (к примеру, стихотворение «Когда все сошлось – городок у Полярного круга…») вмещают в себя фабулу романа или новеллы. В «Тетраптихе», любовном и беспощадном, – вся драматическая и противоречивая жизнь Иосифа Курлата, друга поэта. Выдергиваю одну строфу из-за невозможности цитировать все. Но и в этой одной – «прозы пристальной крупицы», образ и характер.
Его запальчивые мысли
с державной догмой не в ладу.
Штанцы сиротские провисли
на аскетическом заду.
В трех стихотворениях цикла «Дурдом» поразительное умение поэта погружаться в чужую беду, преображаться и в страждущего, и во врачующего. Частный, казалось бы, случай отношения больного и санитарки рождает мощное обобщение.
…Проще считать, что обои
мне повезло вам с раскладом
(Люди с тяжелой судьбою
часто находятся рядом),
или, – что ангел матёрый
в роли бесхитростной бабы
прибыл, чтоб стать вам опорой,
символом веры хотя бы…
В пределах одного стихотворения поэт, или, как нас учили в школе, «лирический герой» свободно перемещается во времени и пространстве, вовлекая читателя в отчетливо увиденные подробности пережитых и переживаемых печалей и – реже – радостей:
Когда дождь или ветер ночами
атакует дырявую крышу,
на своем стариковском топчане
колыбельную песенку слышу.
«Не старушкой была моя нянька»
В поэзии Вейцмана органично сосуществуют, казалось бы, несовместимые пласты языка, что достигается не только особенностями дарования и слуха, но и целеустремленной работой, напряженным поиском единственного слова. В стихотворении «Горн и барабан» газетная советская фразеология («приватизация», «организация» и «роль неблаговидная общественных наук») помогает расслышать «живой и чистый звук»:
…ко мне же, лаптю серому, из прошлого доносится
лишь листьев околесица да птиц разноголосица
да ритмом окантованный живой и чистый звук.
Стихи Вейцмана изощренно и экономно построены, композиция всегда выверена, неожиданные концовки придают сказанному дополнительный смысл. Не могу не процитировать стихотворение «Дробь», где образ, метафора говорят о поэте больше, чем любая декларация.
– Дятел, ты спятил? Неужто тебе
место на этом бетонном столбе?
Что же долбишь ты ни свет ни заря
твердый латунный колпак фонаря?
– Что-то меня заставляет долбить.
Знаю, что корму мне здесь не добыть.
В пору тотального краха знамен
мню достучаться до лучших времен…
– Милый! Повсюду разлад и разброд.
Стоит ли злить озверевший народ?
Он ведь к единственной дроби привык –
к той, что вмещает его дробовик…
Но дробовик дробовиком, а стихотворение завершают строчки: «И невесомое, в духе Коро / ветром несомое птичье перо». Это невесомое перо парит и над стихами о детстве, и над одухотворенными пейзажами Украины и Израиля, над непрошенной, неодолимой ностальгией и трудностями вживания в «зычно, хрипло и картаво» говорящую страну, которую автор все-таки ощущает «своей». Афористичные и горестные строки мгновенно запоминаются.
– Старенькая тётенька,
скажи, где ты была?
– Летала в самолётике
в тот город, где росла.
– Где лепят бабу снежную
и пьют с вареньем чай?
– Где даже молвить некому
ни «здравствуй», ни «прощай».
«– Старенькая тетенька…»
Невесомое перо становится вполне весомым, когда им управляет ироничная, острая наблюдательность, свойственная многим стихам Вейцмана.
…Снуют детишки, как мальки,
блестят очки, сверкают спицы.
В панамках белых – старички,
с пупками голыми – девицы.
Как здесь мгновенно блекнет мысль,
как моментально чувство вянет!
Толпа как омут. Берегись!
Чуть зазеваешься – и втянет!»
«Моцаэй-шабат»
Небольшой, скромно изданный сборник позволяет судить о «нескромности», широте диапазона поэта. В поэзии Марка Вейцмана гнев и боль органично уживаются с нежностью, целомудренным, бережно хранимым чувством:
И если это ты со мною рядом
дремала утомленная, то кто
под плотным пробирался снегопадом
в давно из моды вышедшем пальто?..
«Снегопад»
В книге «Оператор сновидений» сновидения и явь легко, естественно смещаются, пересекаются, вливаются друг в друга, сновидения вещественны и осязаемы, явь, испещренная тенями, устремлена в «горние пределы».
Деление книги на разделы «Зимнее время» и «Одинокая земля» условно. Зимнее холодное прикосновение одиночества так же, как открытость, непосредственная причастность к многообразию жизни – во всех стихах Марка Вейцмана.