* * *
Воротись к удачам и веселью.
Что за блажь – дружить с моей бедой?
Для тебя – гляди – в ночи весенней
Народился месяц молодой.
Так иди ж дорогою зеленой.
Слезы и печали позабудь.
Что тебе мой путь заговоренный?
Что тебе мой путь?
* * *
Все горше на сердцах у нас отметины.
Живем среди распадов и разрухи.
В день встречи нашей мы с тобой не встретились.
За что ж мы повстречались в час разлуки?
* * *
Кто вправду жив, не верует в обман.
У времени отсрочек он не молит.
Ты был рекою. Стал глубоким морем.
Вот-вот вздохнет огромный океан.
Взлетит волна, от бурунов седая,
На гордый необтесанный гранит,
Соленой, горькой свежестью ударит
И в вечности твой образ растворит.
* * *
В этой стране ли, на этой земле
что остается, любимая, мне?
Дерева тень. Птицы крыло.
Вера, что где-то легко и светло.
* * *
Тот, кого ты любишь в дальней дали,
не придет сквозь годы на свиданье.
Разве что случайно пара строк
забредут в случайный городок,
и твое сегодняшнее слово
кто-то вспомнит и забудет снова.
Так на что ж я жизнь свою потратил?
* * *
Во мгле предгрозовой до горизонта
Бич из огня пространство разорвал.
И тучи, разъяреннее бизонов,
Перевалили через перевал.
Когда б могла предгрозовая мгла
Предречь стадам исход грозы грядущей,
То молнии смертельная игла
Извечным страхом не пронзала души.
Неведенье – вот горе и беда.
И оттого ничтожны пред горами
долины, оглашенные громами,
и в панике бегущие стада.
* * *
Красные футболисты.
Осень.
Последние матчи.
В охапку кленовых листьев
не знаю, о чем
плачу.
* * *
Я знаю, мы уйдем за край земли.
Но в той, другой, неведомой дали
дай Бог, чтоб голос твой навеял мне
сон жизни. И любовь, как сон во сне.
* * *
Зло воюет с добром. Вековая игра.
Сколько зла на земле – ровно столько добра.
Мировые балансы. Но как это странно –
здесь – уран, динамит.
А на той стороне –
говорливый ручей, солнечная поляна,
золотой лягушонок
прыгает по траве.
* * *
Всю жизнь тебе хотелось позарез
прознать, что уродился ты великим,
ты ждал, что голос ангельский с небес
тебя хоть раз, но все-таки окликнет.
Но жизнь ушла. И ты стоишь в пыли,
уже не помня, был ты или не был.
А голоса зовут из-под земли,
и ни один не окликает с неба.
* * *
В. В.
Он гонит облаков отары.
Под ним клубится млечный мост.
А за плечом его – гитара.
Колки мерцают среди звезд.
Ты ж вдоль Ваганьковской ограды
Мчишь за наградой ко дворцу.
Ну для чего тебе награда?
А впрочем, все тебе к лицу.
* * *
Живя призванием певца,
В аду земном идя по звездам,
Не вздумай вызволять глупца
Из рая, что себе он создал.
Не омрачай глаза свои.
Не будь наставником незваным.
И словом правды не гневи
Живущего самообманом.
* * *
Ты любишь? Ну конечно. Беззаветно.
Ты говоришь: «Любовь не на крови».
Оставь. Не мне про это говори.
Любовь и кровь рифмуются от века.
Один – в петлю. Другой – ножом по венам.
И что ни делай, как тут ни крои,
Клыки такие скрыты у любви,
Что стынет кровь и в слове «сокровенно».
Не прав я? Ладно. Я всегда не прав.
Так что ж ты разрываешь свой рукав?
Брось лезвие. И прекрати рыданья.
Слышь? Ангел нам играет на трубе.
Я понимаю – ты одна страдаешь.
Но чья кровинка на твоей губе?
* * *
Не торопи, дорога, жизнь мою.
Дай надышаться травами и медом,
Снегами гор под знойным небосводом.
Не торопи. Я, правда, жить люблю.
Еще я об одном тебя молю –
Не затяни, дорога, мои годы,
Чтоб не стоял я у гнилого брода,
Как странник, воротившийся к нулю.
Не дай забыть мне слезы и восторги.
Не дай мне попрошайкою у стойки
Дрожащею рукой сжимать стакан,
Как тот вон одинокий и недужный,
От лишних лет согбенный старикан,
Постылый всем и никому не нужный.
ОСЕННИЕ ГИТАРЫ
Пропадаю в осени горящей,
в осени бездомной и гулящей.
Золотые песни на губах.
Винные бутылки в погребах.
Полыхают дни мои пожарами,
Женщиною, звездами, гитарами.
Напоследок ночи соловьиные.
Жизнь моя. Короткая ли? Длинная?
…Утром звездопады, листопады
дворники вздымают на лопаты.
Бродит осень дымчата, юна.
Золотоволоса и пьяна.
* * *
Пока убогие царьки
Страной забитою владели,
С Востока в небо не глядели.
Брусками правили клинки.
Пока вдавались в дележи
И грабили народ безбожно,
Уже, звеня, влетали в ножны
К боям готовые ножи.
Пока, свои прожрав края,
На Запад зло косили око,
Уже всходила ночь с Востока.
Ее не чуяли князья.
Они, дурные от вина,
Повстанцам обрубали крылья.
А там уж кони землю рыли.
Вставали ноги в стремена.
Когда ж за ум князья взялись,
Уже с Востока пахло гарью.
Все было решено богами.
И всадники уже неслись,
И стрелы бились о колчан.
И пять веков во мглу уплыло.
Все это было, было, было!..
Я сплю тревожно по ночам.
И с каждым днем не от любви
Глаза сужаются мои.
УРОК ТАВТОЛОГИИ
Звезд полно в небесном небе.
В море дно лежит на дне.
Словно невод, плещет невод.
Ты живешь собой в себе.
Вот сидишь, на стуле сидя,
Сочиненье сочинив,
На обиды не в обиде,
Горделиво горделив.
По-барачному в бараке
Спит в окне квадрат окна.
Пахнет брагою от браги,
Винно пахнет от вина.
На стволах смола смолиста.
И словесные слова,
Что на травке травянистой
Дрововидные дрова.
ХАРОН
От похорон до похорон
У нас в шинке сидит Харон.
Вот и сегодня он пришел
И сел, откинув капюшон.
Здесь дым столбом. И мы в дыму
Подсаживаемся к нему.
Для нас – живущих дураков –
Он травит байки всех веков.
Про нищих и про королей,
Про наших генсекретарей.
У нас уже не смех, а стон.
Нам по ладоням бьет Харон.
От вековечного весла
Ладонь Харона тяжела.
Но мы согласны с ним во всем.
Хохочем, курим, водку пьем.
Но вдруг, услышав чей-то зов,
Он сдвинул стул, угрюм и зол.
И в гробовую доску пьян,
Он об пол грохнул свой стакан.
И прохрипел, с досады лют:
«Да что они все мрут и мрут?!»
Но – непонятно почему –
Вдруг стало весело ему.
Отвесив каждому поклон,
Харон накинул капюшон.
И, водрузив на место стул,
Он, уходя, нам подмигнул.
* * *
Не голова, а продувной горшок.
Не сердце, а беспутная девица.
В пять обещал – к двенадцати явился.
Сказал «в двенадцать» – вовсе не пришел.
Поэт загульный, как я был смешон!
Разменивался. Думал – все простится.
Вот и простила, улетев, жар-птица.
Вот и пропел разлуку петушок.
Твою любовь сгубил я без причины.
Теперь с лихвой за это получил я.
Конечно же, тебя я потерял.
Но есть и круче плата за измены.
Сказав «Прости», я забывал тебя.
Сказал «Прощай» – ты стала незабвенной.
* * *
Клен стучится мокрой лапой
В одинокий дом.
Ты о чьей душе заплакал,
Дождик за окном?
«Счастлив будь и будь удачлив, –
дождик отвечал, –
А о чьей душе я плачу,
не твоя печаль».
Ты о ком там, ветер поля,
простонал во мгле?
О моей ли странной доле?
Просто ль обо мне?
Но в ответ мне крикнул ветер:
«Поумолкни впредь.
Без тебя на этом свете
есть о ком жалеть».
* * *
Снежок над Шереметьево. Снежок.
В порядке виза и готов твой «Боинг».
В руках у стюардессы над тобою
Американский вскинулся флажок.
Прости, подруга, болевой мой шок.
Я не с тобой прощаюсь, а с любовью
Ведь не на трап… Что трап?.. Ему не больно.
На сердце мне ступил твой сапожок.
Ты говорила: «Не про нас планета.
Арбат ли, Брайтон. Дело ведь не в этом.
Мы на счастливой встретимся звезде».
Во смех-то. Нет уж, милая, избави.
Я пью за «никогда» и за «нигде».
Вот только шапку не забыть бы в баре.
ФАНТОМ
Брату моему – Льву
Салар. Первушка. Двухэтажный дом.
Подъезд в окурках. Шаткие перила.
Сам Генка в карты режется с Гориллой
На лестнице под выбитым окном.
Вон двор, где между решкой и орлом,
Насвистывая, жизнь меня крутила.
А вон я сам в оборвочке спортивной
Бью по монетам ржавым пятаком.
– Эй ты, шпана с небесными глазами,
давай поспорим, что тебя я знаю.
Он подошел, вгляделся и сказал:
«Канай отсюда. Мы с тобой чужие.
Писатель, курва. Лучше б воровал.
Отец и мама до сих пор бы жили».