По материалам русско-еврейской периодики,
преимущественно – 1910 года
«Спор языков» – заглавье статьи Ахад-Хаама (псевдоним Ашера Гинцберга, 1856–1927), философа и публициста, основателя и весьма авторитетного главы так называемого «духовного сионизма», ставившего во главу угла возрождение национального самосознания и духовной сущности еврейства. Статья была напечатана в февральской книжке еврейского (иврит) журнала «Ха-Шилоах», выходившего тогда – в 1910 году – в Одессе. «Спорящие языки» – это иврит (древнееврейский) и идиш (жаргон», язык «массы», язык «улицы»); язык культуры и культа, переставший быть разговорным более двух с половиной тысяч лет назад, и живой язык, родной язык преобладавшего тогда большинства евреев в Европе и, вероятно, все еще большинства выходцев из Европы и их потомков в обеих Америках. Предмет спора – право быть и называться «национальным языком».
Спор этот решило двадцатое столетие, решило кроваво, бесповоротно и совсем не так, как представлялось и грезилось спорящим в начале века. Если сионисты, поборники иврита, уповали на упадок и даже исчезновение «жаргона» в течение двух-трех поколений, как могли они предвидеть, что их упование сбудется соединенными усилиями Гитлера и Сталина? Об «идишистах» уж и говорить не приходится.
Спор о национальном языке еврейского народа принадлежит истории. Но история эта начинается не в 1910 году, а гораздо раньше. Оставим в стороне хорошо известную проблему диглоссии еврейских общин в древности и в средние века и обратимся сразу к началу нового времени для евреев – к эпохе т. наз. «еврейского Просвещения» (Хаскала), к последней трети XVIII столетия. В ту пору подавляющая часть европейского еврейства говорила на идише, и уже отцы-основатели Хаскалы (Мендельсон, Вессели), полагавшие себе целью вывести евреев из гетто и приобщить их к цивилизации страны обитания, одною из первых и самых важных задач считали отказ от «этого отвратительного жаргона» и усвоение языка «господствующей народности». Иначе говоря, предполагалось, что диглоссия сохранится, но место идиша в ней займет язык страны обитания – немецкий, французский, русский и т. д. В России Хаскала осталась движением сугубо интеллигентским и широких слоев населения не затронула: по переписи 1897 года, почти 97% евреев Российской империи считало родным языком идиш.[1] Что же касается интеллигенции, то она, просвещаясь, стремительно ассимилировалась и – частично – вообще уходила от еврейства, порывала с народом, из которого вышла. Ситуация меняется, начиная с 70-х и, особенно, 80-х годов прошлого века. Этому способствовали: 1) стремительный рост национального самосознания и национальных движений в разных странах Европы; 2) т. наз. «хождение в народ» русской интеллигенции, одна из ранних и мирных форм народничества, вызвавшая отклик и подражание в интеллигенции русско-еврейской; 3) т. наз. «Великие погромы» 1881–1882 годов, убедительно показавшие не до упора ассимилировавшимся просвещенцам тщетность их надежд на мирное и безболезненное «слияние с коренным населением». К этим факторам надо прибавить громкие, т.е. привлекавшие внимание и нееврейских читателей и критиков, успехи новой литературы на идише и позже, с конца века, еврейское рабочее движение (Бунд), для которого идиш был важнейшим, ничем не заменимым орудием агитации и пропаганды. По примеру европейских народов и вслед за ними еврейский народ ощутил себя нацией; а следовательно, вопрос о национальном языке не мог не встать. К началу нового столетия он уже стоял и достаточно остро. Приведем один пример.
В 1899–1904 годах в Петербурге выходил еженедельник «Будущность», симпатизировавший сионизму, но не уклонявшийся и от просвещения евреев в диаспоре, стремившийся к подъему «самосознания еврейской массы». В № 5 за 1900 год со статьей «По вопросу о нашем народном наречии» выступил весьма известный и авторитетный в ту пору педагог, ученый и публицист, составитель многих словарей и учебников О. П. (Иошуа) Штейнберг. Идиш, утверждает он, не просто скверен сам по себе как нелепая смесь разнородных «наречий», но и приносит еврейству громадный вред, поскольку отгораживает нас от окружающего мира и внушает ему недоверие к нам, а равно и нелепые подозрения, будто на своем непонятном никому жаргоне мы сговариваемся, злоумышляя против всех прочих. Штейнбергу возразил Моисей Перельман, убежденный приверженец Ахад-Хаама и, быть может, не меньший, нежели сам Штейнберг, патриот иврита. Его ответ, озаглавленный «О российско-немецком разговорном языке», напечатан в № 13 за тот же год. Вот наиболее любопытные аргументы Перельмана:
«Что было бы, спросим мы г. Штейнберга, если бы мы, евреи, вместо жаргона говорили между собою на древнееврейском языке, грамматику, логику и красоту которого г. Штейнберг, конечно, признает (и на котором мы, собственно, должны бы и говорить), – что было бы тогда? Разве еврейский язык не менее еще понятен господствующему миру, чем разговорный язык наш? Разве язык пророков не мог бы внушать ищущим такого внушения мнимые подозрения, которых некоторые так боятся? Почему члены всех народностей, куда бы они ни попадали, говорят меж собою открыто на своем наречии, для других непонятном, и никто упрекать их в этом не может, и только мы, евреи, должны непременно бояться говорить на нашем разговорном языке, чтобы другие не обиделись? …Я тоже не из поклонников жаргона и не стану ломать копья за его красоту. Но называть язык пяти миллионов людей унизительным, предосудительным и т. п. эпитетами я считаю невозможным. …Спору нет, наш язык необработан и неудовлетворителен, даже неудобен для выражения отвлеченной мысли и т. п. Но пока народ наш на нем говорит, с ним надо считаться».[2]
Любопытна и очень показательна также короткая реплика Штейнберга на возражение Перельмана: в ней видна пропасть, делившая просвещенцев старого закала (Иошуа Штейнберг родился в 1830 и умер в 1908) и молодое поколение, настроенное национально и демократически вне зависимости от политических убеждений каждого. Это они, старозаветные просвещенцы, восхваляли благодеяния начальства, насаждавшего «образованность» вооруженной рукой, восхваляли еще в 40-е и 50-е годы, еще при жизни Николая Первого, оставшегося в народной памяти, в фольклоре символом и воплощением великих бедствий, – и Штейнберг без какой бы то ни было оговорки вспоминает «мудрого царя просветителя Николая Первого». Это они начали и беспрерывно продолжали проклинать «жаргон», мечтали вытеснить его из народного обихода – и Штейнберг только повторяет: «Мы были бы вполне удовлетворены, если бы единоверцы наши могли со временем пользоваться каким бы то ни было языком правильным, достойным изучения и доступным каждому, желающему с ним ознакомиться. …Но мы никак не расположены ратовать за сохранение и увековечение в народе нашем этого чудовищного жаргона, …этого дикобраза [sic!], искалечившего и наш священный библейский язык превычурными выражениями…».[3]
Но, пожалуй, еще любопытнее отклик на эту полемику со стороны Семена Фруга (1860–1916), единственного русско-еврейского поэта, достигшего общероссийской известности, просвещенца «чистых кровей»; еще при жизни он был провозглашен «национальным поэтом», и притом не ассимиляторами, но будущими классиками новой поэзии на иврите – Хаимом-Нахманом Бяликом и Шаулем Черниховским. Он пишет: «Жаргонная литература у нас существует давно. …Между тем, говорить о жаргоне, порицать и поносить его стали только в последнее время, когда на этом ужасном жаргоне, на этом, по энергичному выражению г-на Штейнберга, языке-паразите, языке-дикобразе, стали выходить издания полезные, просветительные, будящие в еврейской массе ясную мысль и живое, доброе чувство. Неужели теперь жаргон стал более безобразен и более вреден, чем он был прежде?». Не ограничиваясь соображениями, так сказать, утилитарными, Фруг указывает именно на национальные качества идиша, на неразрывную его связь с еврейской ментальностью и еврейской историей: «…Только на жаргоне могу я услышать в удивительно забавной и шутливой форме рассказ еврея о собственном его положении, по существу, способном вызвать слезы, а отнюдь не смех и шутку. Это загадка, но надо ли искать ее решения в самом жаргоне? …Жаргон и еврей, на нем говорящий, – это одно неразрывное целое. Для того чтобы хорошо понять еврея, смеющегося и смешащего других рассказом, от которого на любом другом языке жутко бы сделалось, надо понимать этот жаргон, а для того, чтобы усвоить себе последний, надо сперва усвоить себе еврея…»[4] Замечательное наблюдение, очень часто и очень многими повторявшееся впоследствии!
Самым важным эпизодом в «споре о языках» была Черновицкая конференция 1908 года, созванная по инициативе литератора и философа Натана Бирнбаума (1864–1937), уроженца Австро-Венгерской монархии, прожившего значительную часть жизни в Германии. (Быть может, небесполезно напомнить, что провинция Буковина и ее столица входили тогда в Австрию). В повестке дня были проблемы собственно языковые (грамматика, орфография идиша), общекультурные (литература, театр, пресса на идише), частные (перевод Библии на идиш), но все они были оттеснены на задний план дискуссией о национальной роли идиша. Часть делегатов конференции требовала признать иврит единственным еврейским национальным языком, идиш же объявить одним из многочисленных печальных приобретений диаспоры, не имеющим никакого национального значения. Экстремисты на противоположном краю палитры утверждали, что национальным языком может быть только живой язык, звучащий в устах народа, иначе говоря, – идиш, тогда как иврит принадлежит исключительно прошлому и богослужению. Благодаря категории артикля была достигнута компромиссная резолюция: идиш – национальный язык еврейства (a national shprakh), имеющий право на политическое, культурное и социальное равенство с другими языками. Неопределенный артикль оставлял каждому возможность самостоятельно определить свое отношение к ивриту – считать и его национальным языком или же настаивать на исключительности в этой роли «языка разговорно-еврейского», т. е. идиша. Но и эта компромиссная резолюция (равно как и сама конференция с ее повесткой дня, с ее заседаниями и документацией (сплошь на идише) – вызвала бурю негодования в среде «гебраистов» вообще и сионистов в особенности.
О Черновицкой конференции и отзывах на нее писалось неоднократно[5], перейдем поэтому сразу же к спорам 1910 года, которые и составляют предмет нашего обзора и которые, сколько нам известно, никогда не были предметом специального внимания.
Причиною – а может быть, и поводом – послужили два события конца предыдущего, 1909 года: конференция гебраистов в Берлине и скандал на Гамбургском сионистском конгрессе. В Гамбурге российские сионисты отказались слушать доклад на идише и устроили докладчику обструкцию. Докладчик, редактор официального органа сионистского движения на иврите, заявил: «Передо мною стоял выбор между двумя доступными собранию языками: русским и еврейским. Отдавая предпочтение последнему, тому языку, который для большинства из нас является родным, я никак не мог ожидать возражений, тем более скандала. Посмотрим, посмеете ли вы взять на себя ответственность перед еврейским народом за столь возмутительное оскорбление того языка, на котором он говорит и мыслит. Презрение к народному языку равносильно презрению к народу». Корреспондент петербургского русско-еврейского еженедельника «Еврейский мир», у которого мы заимствуем приведенную выше цитату, продолжает: «Эти слова еще больше раздражают собрание. …С разных сторон слышатся возгласы: «Это ответ на Черновицы!»[6]
Преемственность дебатов 1910 года не вызывает сомнений. Защитники идиша сделали еще шаг вперед, провозгласив: кто не с нами, тот против нас! «Кто не отстаивает в диаспоре права еврейского языка (т.е. идиша), тот сознательно или бессознательно толкает еврейство на путь ассимиляции. В таком положении оказалась на Гамбургском конгрессе значительная часть русских сионистов. Их яростные выступления против ненавистного «жаргона», их явное предпочтение русского языка знаменует собой полный отказ от идеи национализации диаспоры…».[7] Но и защитники иврита непримиримы: на упомянутой выше берлинской культурной конференции подчеркивалось, что под еврейской культурой подразумевается лишь то, что «создано на древнееврейском языке».[8] Совершенно непримиримой была и позиция Ахад-Хаама в статье, ссылкою на которую и начинается наш обзор.
Ахад-Хаам полагает, что «идишисты» отрекаются от наследия отцов, уподобляются «Иванам, не помнящим родства». «Еврейский мир» противопоставляет этому обвинению два основных тезиса:
1. Борьба за идиш – лозунг демократии, стремящейся к полноценной культурной и национальной жизни. 2. «Родной язык массы» – самый надежный «оплот» против ассимиляции, «предохраняющий от потери связи с духовным прошлым», и потому «борьба за права этого языка есть национальное дело».[9]
Другой русско-еврейский еженедельник, также выходивший в столице, «Новый Восход», возражает против мысли Ахад-Хаама, что, если иврит, бесспорный национальный язык евреев, умер, то не остается ничего иного, как «кричать от душевной боли», потому что потеря эта невосполнима. «Допустим, что древнееврейский язык не умер… Но ведь и самые ярые гебраисты не станут отрицать, что древнееврейский не связан более с происходящими в душе каждого еврея процессами ассоциаций и апперцепций. Древнееврейский язык давным-давно утратил эту связь и совершенно отрезан от психической жизни еврейского народа. Языком объединяющим, объясняющим, упорядочивающим данный в сознании нации материал для семи миллионов евреев стал язык еврейский – «жаргон». Мы говорим, разумеется, не о раз и навсегда данном в познании нации материале, а о вечно обновляемом, творимом и творящем интеллектуально-психическом содержании, главным составным элементом которого и является язык. Психологическая роль в экономии национального мышления от древнееврейского перешла к еврейскому языку…» [10]
(Возразил Ахад-Хааму и Натан Бирнбаум: на страницах все того же «Еврейского мира», в №№ 17 и 18, появилась его статья под заголовком «К спору о языках (Возражение Ахад-Гааму)», подписанная обычным в ту пору его псевдонимом «Матиас Ахер». Однако, несмотря на публикацию в русско-еврейском периодическом издании, статья принадлежит журнализму на идише: на идише Бирнбаум и написал ее, и впервые напечатал – в своей газете, которую издавал в Черновицах. Отметим, кстати, что публикация русского перевода, по каким-то неизвестным нам причинам, осталась неоконченной).
Вполне естественно, что особый интерес вызывает участие в дискуссии известных имен русско-еврейской словесности; к ним относятся С. Ан-ский (1863–1920), прозаик, фольклорист, общественный деятель, автор знаменитой пьесы «Диббук», и Семен Дубнов (1860–1941), крупнейший еврейский историограф второй половины прошлого и первой половины нынешнего века.
Выступление С. Ан-ского, озаглавленное «Национализм творческий и национализм разговорный», было «спровоцировано» статьей Ш. Нигера (псевдоним Шмуэля Чарного, 1883–1955, литературного критика, писавшего преимущественно на идише) «О сочувствующих».[11] Нет сомнения, начинает С. Ан-ский, в верности лозунга: «еврейский народный язык как основа всего национально-культурного творчества. …Для созидания национальной культуры родной язык народной массы является, если не единственным, то одним из первых, основных факторов». Но нельзя сводить всю национальную жизнь к одному – к языку! «Вся еврейская история определенно свидетельствует: национальное существование народа языком совершенно не определяется». Между тем Нигер обвинил часть еврейской национальной интеллигенции в непоследовательности и даже в лицемерии за то, что на словах она признает своим родным языком идиш, а на деле, в жизни, пользуется чужими языками. И вот ответ С. Ан-ского на это обвинение: «…Г. Нигер имеет в виду, конечно, не одних только беллетристов и публицистов русско-еврейской литературы, но гораздо более широкий круг лиц, занимающихся либеральными профессиями. Сюда входят, конечно, и врачи, и адвокаты, и инженеры, и химики, и известная часть промышленников и т. д. Все эти лица вошли в разряд «интеллигенции» через русскую школу, через русский университет, через русскую культуру. Этой культурой они и продолжают жить, и не только духовно, но и материально. Не надо ведь забывать, что четыре пятых, если не девять десятых нашей дипломированной интеллигенции, работает на почве чужой культуры: служит в земствах, ведет в русских судах процессы, служит на русских фабриках и заводах, имея дело с русскими рабочими и т. д. У этой интеллигенции, совершенно независимо от ее национального настроения, вся жизнь, и духовная, и материальная, неразрывно связана с чужой культурой. …Интеллигенция может вернуться к родному языку, только вернувшись к родному народу. А это последнее будет осуществимо только тогда, когда в еврейской жизни окажется культурная почва, где эта интеллигенция могла бы приложить свои силы, свое знание. А такой почвы у нас пока совершенно нет, и огромная часть нашей дипломированной интеллигенции вынуждена идти к чужому народу, отдавать свои творческие силы чужой культуре». Более того: вся наша интеллигенция не в теории, а на практике, в действительности «удовлетворяет свои обиходные, культурные и высшие интеллектуальные потребности не еврейской, а русской, польской, немецкой и другими культурами».
Причина – элементарная: «нет еще такой еврейской культуры, которой интеллигенция могла бы жить. Живет национальной культурой ортодоксальное еврейство. Оно имеет не только свой культ, но и свою науку, и литературу, свое искусство, свои праздники и дни траура, свои учреждения, свою систему воспитания, свою школу, свои обычаи и формы жизни, до домашней обстановки и костюма включительно. На всем этом лежит определенная печать веками выработанной национальной культуры. Но совершенно отошедшая от этой культуры интеллигенция своей национальной, но проникнутой основами европейского универсализма культуры еще не выработала». И – выводы: 1. Само по себе возвращение к еврейскому языку еще не означает возвращения к народу – к народу ли, к языку ли нельзя вернуться иначе, как через творческую национальную деятельность. 2. Полуассимилированную интеллигенцию надо не обвинять и не изобличать, а всеми силами привлекать к еврейским интересам, «а делать это можно только на языке, который единственно ей доступен. Ведь вот г. Нигер, обращаясь к этой интеллигенции с призывом вернуться к родному языку, заговорил с нею не на родном языке, а на русском». [12]
Наблюдения С. Ан-ского, который сам писал и по-русски, и на идише, привлекают не только здравомыслием, основательностью, но и своего рода актуальностью – приложимостью, в значительной мере, к сегодняшней ситуации (например – в России).
Второе выступление С. Ан-ского в «Еврейском мире» за 1910 год, в круге споров о языке – тоже полемическое: он отозвался на статью Владимира Медема (1879–1923), одного из лидеров и идеологов Бунда, достаточно широко известного и при жизни, и после кончины, не забытого и сегодня, – еврейская библиотека в Париже носит его имя. Статья Медема называлась «Письма без адреса». Часть I была опубликована в № 23-24; на нее-то и отвечал С. Ан-ский. Медем требовал для идиша привилегированного положения среди языков, которыми пользуется российское еврейство: «Вечное пребывание защитников всех трех языков …под одной кровлей, вечная необходимость компромиссов, при которых всегда проигрывает младший брат… …Я не зову к бунту против тысячелетних ценностей… Но всему свое место. Прошлому место в прошлом. Пусть живет – в книжном шкафу – и жить даст другим. Не даст? Тогда борьба. …Мы полны уважения к старым ценностям многовековой культуры; мы не вандалы и не иконоборцы. И язык этой культуры тоже не встретит непочтительного отношения с нашей стороны. Пусть покоится в красном углу научной работы и исторической традиции. Но на большой дороге живой жизни место тому, чего требует эта жизнь. Надо расчистить путь».[13] Ответ С. Ан-ского озаглавлен «Письмо по адресу». Прошлое, утверждает он, живет, и не в шкафу, а в основании любой формы национальной еврейской культуры. Вступать в борьбу с древнееврейским языком, объявлять ему войну «равносильно подрубанию того сука, на котором сидишь».[14] Но Медем не уступает ни вершка. В «Письмах без адреса. 11» он формулирует еще яснее, еще решительнее: «…Идет борьба языков за место в культурной жизни масс. И здесь не может быть речи о терпимости, ибо все, что выигрывает один, теряет другой… Нельзя ли совместить? Нет, нельзя. Потому что совмещение означает для «жаргона» – отречение. …Сама идея совместительства – это идея национального убожества еврейского языка. И вот почему с этой идеей надо бороться, вот почему нетерпимость нужна».[15]
(Медему повезло: он не дожил до поры, когда принцип нетерпимости был приложен на его родине к обоим еврейским языкам – сперва к ивриту, а потом, на излете сталинского царствования, и к идишу.)
Своего рода эпилогом и поправкой к дискуссии должна прозвучать статья Семена Дубнова «Мысли о русско-еврейской журналистике. – По поводу пятидесятилетия (1860–1910)», опубликованная тем же «Еврейским миром» в следующем, 1911 году. Тема ее – иная, но актуальнейшей проблеме языка посвящена чуть ли не большая ее половина. Приведем отрывок из числа самых значительных и характерных:
«Многоязычие современной еврейской литературы вызывает боль в душе каждого национально мыслящего еврея. Тревожит усиливающийся процесс утраты национального и народного языков среди евреев в России, процесс, начавшийся в рядах передовой интеллигенции полвека назад и стихийно развивающийся с каждым годом. Нужно всеми силами бороться против этого национального бедствия, против всех видов ассимиляции… Но ведь мы знаем размеры достижимого в такой борьбе, знаем, что… в широких кругах общества … русский язык еще долго будет служить орудием еврейской литературы. Ведь и самую борьбу за национальную идею нам еще долго придется вести наиболее интенсивно в этой среде, на усвоенном ею языке; придется пропагандировать обязательность знания еврейского языка при помощи русской речи, будем стремиться расширить территорию еврейского языка за счет русского, но … если читающая по-русски публика будет сокращаться без соответственного эквивалента, это будет национальным бедствием.
Полвека изготовлялось и … совершенствовалось одно из сильных орудий еврейской культуры – русско-еврейская литература. Это орудие присоединено теперь к народному вооружению и направлено к укреплению нации в ее борьбе за существование. Выпустить это орудие из рук могут нам советовать только враги народа или друзья, ложно понимающие его благо. Нет, мы будем употреблять это орудие, доколе оно нужно будет, и сдадим его в архив только в тот идеальный «конец дней», когда наш единый народ будет иметь и единый язык».[16]
Дубнов был не только историком, но и плодовитым и весьма авторитетным публицистом; к его мнению прислушивались и единомышленники (сторонники национально-культурной автономии в диаспоре), и противники (сионисты и ассимиляторы разных оттенков). Он признавал непреходящее значение иврита («национального языка»), но чрезвычайно высоко оценивал и культурное значение идиша («народного языка»). Тем показательнее и, может быть, важнее, что он выступает в защиту «аутсайдера» в дебатах о национальном языке – в защиту русского. Не ставя «чужой народу язык» на одну доску, на один уровень со «своим», он утверждает: «Конечно, при равенстве условий национальное содержание более ценно в национальном сосуде, чем в чужом, т. е. на нашем языке, чем на языке окружающего народа… Но … при неравенстве содержания преимущество может оказаться не на стороне «национального сосуда».[17]
Надо признать, что Дубнов не первым в «споре» заговорил о роли и значении русского языка для российского еврейства. Ненавистники идиша, следуя по стопам просвещенцев минувшего столетия, прямо заявляли: русский язык несравненно предпочтительнее «жаргона».[18] С другой стороны, были и голоса, утверждавшие, что «для русско-еврейской интеллигенции родной язык – не «жаргон», а русский».[19]. Вытеснить русский язык с этих его позиций желают, по сути дела, и Ш. Нигер, и В. Медем. Известный этнограф и публицист, бывший народоволец Лев Штернберг (1861–1927) писал в «Новом Восходе»: «С социологической точки зрения совершенно неважно, победит ли жаргон или русский язык, ибо и на русском языке евреи могут творить чисто еврейские ценности».[20] Писатель и социолог Сарра Рабинович (р. 1880) рассуждает много тоньше: «Культурные опасности, связанные для нас с изучением русского языка, именно из того и вытекают, что русский язык не является для нас иностранным, чужим языком, что мы не можем выставить ему противовес родного языка, а наоборот, сами вынуждены пользоваться им как родным, что мы должны проникнуться его богатствами и глубинами для выражения всей совокупности нашей жизни и потому не можем допустить, чтобы они не были отделимы в нашем сознании от культуры русского народа, что такая неотделимость лишила бы нас всякой возможности воплотить в слове всю полноту нашей духовной жизни и привела бы к тому, что каждый шаг нашего развития заставлял бы нас все больше и больше растворяться в том народе, языком которого мы пользуемся для его выражения».[21] При различии подходов и оценок очевидно признание того факта, что, в принципе, русский мог бы вытеснить идиш и сделаться универсальным языком российского еврейства.
Минуло после того полвека и больше – и вот американо-еврейский прозаик Синтиа Озик высказывает mutatis mutandis сходную мысль: язык самой крупной и значительной еврейской общины мира, английский в его американском варианте, может и должен стать новой еврейской lingua franca, новым идишем, и не только в качестве средства общения, но и как носитель новой художественной выразительности.
В нашем обзоре будет существенная лакуна, если оставить без внимания статью Иосифа Бикермана (1867–1945), журналиста прогрессивного направления, постоянно полемизировавшего с сионистами и автономистами. Статья вышла в сборнике «Теоретические и практические вопросы еврейской жизни», подготовленном редакцией «Еврейского мира» в том же, 1910 году, и сопровождается полемическим ответом уже упоминавшегося Аарона Перельмана. В разделе, специально посвященном языку, Бикерман утверждает, что утрата языка обыкновенно равнозначна смерти народа, но что к евреям это неприменимо – еврейский народ «эмансипировался от языка» именно для того, чтобы уцелеть; что «жаргон» – обыкновенное просторечье, а отнюдь не национальный язык; что евреев в России ждет «обрусение в смысле языка». Как ни относиться к этим утверждениям, ради них не стоило бы настаивать на включении статьи Бикермана в поле зрения сегодняшнего читателя. Но вот пассаж из другого раздела, представляющийся нам капитально значительным: «Как бы быстро ни развивалась еврейская национальная культура в новой исторической обстановке, таким обособленным народом, как прежде, евреи не будут… Несомненно также, что еврейская культура не может быть для евреев тем же, что французская для французов, … и не в таком точно смысле, как немцы или французы, составляют и будут составлять евреи нацию… Живя не в своем особом государстве, входя в состав разных государств, еврейский народ по необходимости пропитывается культурой этих государств. …Но это вовсе не значит, что мы обречены на раздвоенную жизнь. Не раздвоенность, а удвоенность. В том, что стихийный рост огромного русского государства и стихийная же крепость, проявленная еврейским народом в рассеянии, дела Петра Первого и дела Маккавеев, образ Герцена и образ Исайи, в том, что эти два ряда явлений выделяются моим сознанием из всего остального содержания мировой жизни как более мне близкое, как родное, – в этом нет уродства, а есть только сложность, какая присуща вообще сознанию современного человека».[22]
Здесь – в зародыше, в лозунге – идея двойной (множественной) цивилизационной принадлежности еврея в новейшую, начиная с XX века, эпоху, идея, основанная, к тому же, не на концепции еврейской исключительности, уникальности, избранности, но на осознании возрастающей сложности условий человеческого существования в целом. Так в «рамках» спора о языке родилось одно из фундаментальных для сегодняшнего еврейства понятий, детально разработанное и введенное в круг совершенно необходимых американским раввином М. И. Капланом, звездою первой величины на еврейском интеллектуальном небосклоне нашего столетия. Но – спустя два десятка лет после Бикермана: книга Каплана «Иудаизм как цивилизация» (Judaism as Civilisation) вышла в Нью-Йорке в 1934 году.
Мы глядим на спор языков «из будущего», знаем, чем и как он завершился, знаем и блистательную, уникальную «карьеру» иврита – мертвый язык ожил на всех без исключения лингвистических и социальных уровнях, – и горчайшую участь идиша – живой язык не просто обратился в мертвый, стал предметом ученых разысканий, но, до того, был сожжен вместе со своим носителем в кремационных печах Освенцима и Треблинки, вытоптан сапогами «русских советских патриотов» при Сталине и его наследниках. Сегодня мы постигаем этот спор только умом, разумом, но не сердцем, как в начале века. И потому особенно важным нам кажется свидетельство самого знаменитого во всем мире, самого переводимого на все языки писателя-идишиста – Шолом-Алейхема, идишиста, который, случалось, писал и печатал и по-русски, и на иврите. Как раз в 1911 году (счастливое для нас совпадение) в Варшаве вышел первый том собрания сочинений Шолом-Алейхема в его же переводе на иврит, и в авторском предисловии читаем:
«…Хочу сказать, что во мне оба языка (т. е. иврит и идиш. – Ш. М.) отнюдь не враждуют, но питают друг к другу привязанность, живут мирно, спокойно, по-братски, по-дружески. Нет между ними, Боже упаси, ни ревности, ни ненависти, но каждый пьет из чаши другого.
Не удивляйся этому, читатель: ведь наша нация не схожа ни с одной другой в мире – живет в рассеянии больше двух тысяч лет, оторвана от своей земли, кочует из одной страны в другую, …и это только справедливо, чтобы у нас было два языка разом, и даже не два, а много. Вот почему, я думаю, мы должны принимать с любовью и тот, и другой. …
А что касается «спора языков», то я оставляю его моим друзьям из числа ученых знатоков. …Я же буду по-прежнему следовать своим путем – буду писать для своего народа, изображать сцены из его жизни на его родном языке, а потом переводить их на древний наш язык, и даже самые упорные противники вынуждены будут признать, что нет ему подобного среди всех языков мира: это язык вечный, язык прошлого и будущего, от начала и до конца времен».[23]
29 ноября 1995
- Подсчеты Б. Борохова («Язык разговорно-еврейский», в: «Еврейская энциклопедия», т. ХVI, СПб, б.д., столбец 376). ↑
- «Будущность», 1900, № 13, стр. 250. ↑
- Там же, № 15, стр. 295. ↑
- С. Фруг, «Язык-дикобраз». (Заметки профана)», в: «Будущность», 1900, № 18, стр. 370. ↑
- Несколько названий:Samuel Maurice, In Praise of Yiddish, New York, Cowles, 1971.
Miron, Dan, A Language as Caliban, in: «A Traveler Disguised», ed. by Dan Miron, New York, Shoken, 1973.
Goldsmith, Emmanuel, Architects of Yiddishism, Rutherford, Fairleigh Dickenson Press, 1976.
Rothstein, Jay, Reactions of the American Yiddish Press to the Tshernovits Language Conference of 1908…, in: International Journal of the Sociology of Language, 1977, Vol. 13.
Fishman, Joshua A., editor, Never Say Die! A Thousand Years of Yiddish in Jewish Life and Letters, The Hague…, Mouton, 1981 (copious bibliography).
На идише, прежде всего, надо указать капитальный труд Макса Вайнрайха в 4-х томах: Max Weireich, geshikhte fun der yiddisher shprakh, NewYork, YIVO, 1973. ↑
- И. Эфрон, «Еврейский язык перед судом русских сионистов», в: «Еврейский мир», 1910, № 2, столбцы 41-42. ↑
- А. Перельман, «Еврейский язык в диаспоре», в: «Еврейский мир», 1910, № 1, столбец 9. Аарон Перельман (р. 1878) – младший брат Моисея Перельмана, цитировавшегося выше. ↑
- Z. «Обзор еврейской печати», в: «Еврейский мир», 1910, № 6, столбец 14. ↑
- Z. «Обзор Еврейской печати. (Об Ахад-Гааме и о “непомнящих родства”)», в: «Еврейский мир», 1910, № 11, столбцы 14-16. ↑
- Gg. «Еврейская печать. Национализм и спор о языках», в: «Новый Восход», 1910, № 12, столбец 11. ↑
- Статья напечатана в июне 1910, в № 7 еженедельника «Еврейское обозрение», заменявшего закрытый властями на три месяца «Еврейский мир». ↑
- «Еврейский мир», 1910, № 19-20, столбцы 12-20. ↑
- Там же, № 23-24, столбцы 13-14. ↑
- Там же, № 26, столбец 15. ↑
- Там же, № 33, столбцы 7-8. ↑
- «Еврейский мир», 1911, № 16, столбцы 43-44. ↑
- Там же, столбец 45. ↑
- См., например, «Еврейский мир», 1910, № 2, столбец 41; № 6, столбцы 14-15. Ср. также Еремия Н-ский, «К вопросу о языке», в: «Еврейский мир», 1910, № 5-16, столбцы 6-10. ↑
- Там же, № 21, столбец 3. ↑
- Л. Ш-г, «Беседы с читателями. ХV», в: «Новый Восход», 1911, № 14-15, столбец 10. ↑
- «Еврейская хрестоматия на русском языке», в: «Еврейский мир», 1911, № 9, столбцы 16-17. ↑
- И. Бикерман, «Национализм и нация», в: «Теоретические и практические вопросы еврейской жизни», б.м., б.д., стр. 150-151. ↑
- Kithbhei Šalom Aleikhem, «Ha-Šahar», Warsaw, vol.1, 1d.Сообщил Аминадав Дикман, которому мы и приносим искреннюю благодарность. ↑