В декабре 1979 года лозаннское издательство «Л’Аж д’Ом» выпустило мою книгу «Эразм и евреи». Книжка вышла во французском переводе, и нет практически никаких шансов, что русский оригинал когда-нибудь увидит свет. Обстоятельство это, сказать по совести, меня мало тревожит и еще меньше огорчает, но оно, как мне кажется, дает мне некоторое право самому рассказать о своей книге – на том языке, на котором она была написана.
Эразмом из Роттердама я занимался почти всю мою профессиональную жизнь в Советском Союзе – переводил, редактировал старые переводы, комментировал, писал статьи и книги. Но, уезжая в 1970 году, я был не только готов к радикальным переменам в своей профессиональной судьбе – я их самым решительным образом желал и ждал. И главным решением, главным желанием было: отныне и впредь делать свое, еврейское дело. Не так просто, однако, оборвать разом все старые связи и привязанности, и, живя в Будапеште, переводя венгерские народные сказки (что, сознаюсь, доставляло мне немалое удовольствие), я продолжал заглядывать в новые публикации, посвященные старой моей любви. Именно таким образом наткнулся я на брошюру «Отношение Эразма к евреям и еврейству», вышедшую в Тюбингене всего за год до моего отъезда к 500-летию со дня рождения Эразма, торжественно праздновавшемуся по всей Европе. Написал ее известный историк права Гуидо Киш, автор монографии об Эразме и юриспруденции его времени и, в то же время, несомненно еврейский ученый: сын знаменитого раввина из Бреслау, он получил прекрасное еврейское образование и написал немало ученых и популярных работ о евреях в средние века и в эпоху Возрождения. Брошюра привела меня в уныние, чтобы не сказать в отчаяние: оказывается, мой герой, апостол терпимости и враг фанатизма, был отчаянный антисемит, мало чем отличавшийся от Лютера, который в поздние свои годы предложил довольно подробную программу «окончательного решения».
Брошюра Гуидо Киша, казалось мне, сводила мое прошлое с моим будущим: Эразма – с евреями. Вдобавок она дразнила и подстрекала: вот он какой, твой герой и любимец – попробуй, опровергни! Я решил попробовать. Для этого у меня были вот какие основания.
Киш допустил неточность, граничившую с передержкой: об отношении Эразма к евреям он судил только по его переписке, оставив без всякого внимания не только общий контекст системы Эразмова мировосприятия, но и все, что могло быть высказано прямо или брошено намеком в бесчисленных богословских, педагогических и полемических сочинениях.
Второе, что настораживало, – ожесточение, слишком злой и запальчивый тон: в них отчетливо звучали и легко узнавались неизжитые комплексы гетто. Слишком часто мы по-прежнему делим мир на две категории, на тех, кто нас хвалит, и тех, кто бранит, и первых, в свою очередь, восхваляем, а вторых поносим или же обходим ледяным молчанием. Фигуры нейтральные, которых мы специально не занимали, нимало не занимают и нас. А между тем не гонителей и покровителей надо нам искать в минувших веках, а смысла и закономерностей своей истории, не постижимых иначе, как внутри истории окружавшего нас большинства, в связи с закономерностями этой «макроистории».
И третье: антисемиту Эразму противопоставлялся филосемит Рейхлин. Но если довольно жутким цитатам из Эразмовых писем я не мог поначалу противопоставить ничего (надо было перечитывать всё, а «всё» – это два года одного чтения и выписок), то каков был Рейхлин юдофил, я знал достаточно хорошо. Нет слов, мы помним и не должны забыть никогда, что в начале XYI века гуманист Иоганн Рейхлин, первый в северной Европе гебраист, мужественно защищал еврейские книги от угрозы сожжения, а юрист Иоганн Рейхлин последовательно отстаивал права евреев. Но совершенно прав был один из лучших наших историков прошлого века, Людвиг Гейгер, который считал, что враги несправедливо укоряли Рейхлина в покровительстве евреям и в дружбе с ними. Гейгер писал, в частности: «Рейхлин мог бы защитить себя словами Святого Иеронима, которые он принимал и одобрял: ненавижу народ обрезанных. Он ненавидел этот народ, видя в нем врагов христиан и христианства, но чтил в нем носителя священного предания…» Рейхлин и все его сторонники-гуманисты, в том числе и те, что создали «Письма темных людей» и подарили всем европейским языкам слово «обскурант», защищали совсем не еврейские книги и тем более не евреев, а принципы гуманистической филологии и право на свободное исследование в любой области.
К соображениям полемического, условно говоря, характера присоединилась более серьезная мысль. Хорошо, допустим, что я не углядел в Эразме антисемита, а Гуидо Киш (с помощью «Предметного указателя» к одиннадцатитомному собранию Эразмовой переписки) изобличил его в компрометирующих идеях и высказываниях. Но ведь Лютер, например, с которым не побоялся сравнить Эразма Киш, написал два неистово злобных памфлета, без конца поминал еврейские негодяйства в застольных беседах (запись которых сохранилась) и в письмах; на него ссылались многие поколения юдофобов, вплоть до гитлеровцев; на Нюрнбергском процессе Юлиус Штрейхер приводил лютеровские поджигательные речи и писания как образец, которому он, Штрейхер, следовал в своей журналистской практике. В Эразмовой традиции мы ничего подобного не находим. Эразмианство всегда ассоциировалось с терпимостью, отвращением к фанатизму, с «духом диалога», как принято говорить сегодня. Если все-таки Киш прав, тогда альтернатива «Европа Лютера – Европа Эразма», о которой довольно много говорили в начале 70-х годов, в связи с развитием Европейского экономического сообщества, альтернатива узкого национализма и широкости, универсализма, не имеет смысла: ее символы ложны. Эразм принадлежал к числу великих наставников, у которых ищут ответа на все вопросы, даже на те, которыми они, наставники, вообще не задавались. В карикатурном виде мы знаем это по обязательным – о чем бы ни шла речь – ссылкам на Ленина, Сталина или Мао. Мельком оброненные слова и замечания старательно собираются адептами, складываются одно к одному, находят свое место в системе, включаются в традицию и оказывают на будущее, на борьбу идей воздействие гораздо большее, чем специальные сочинения знатоков. Если Киш все-таки прав, историки европейской общественной мысли и историки еврейства просмотрели важный источник европейского антисемитизма, соизмеримый, по меньшей мере, с Фурье или Прудоном.
Я не стану рассказывать обо всех перипетиях моей работы – они едва ли интересны. Скажу только, что рукопись смогла стать книгой благодаря вниманию и поддержке друзей, а не ученых коллег, евреев или христиан.