* * *
Миндаль цветет почти под снегом
Вблизи, вдали,
И день-деньской мешает с небом
Цветы земли.
А снег безжалостно ломает
Ветвей крыла,
И здесь никто не различает
Добра и зла.
Но как внезапно, открываясь
Для всех и всем,
Неудержимо, не считаясь
Уже ни с чем,
Цветет миндаль, объединяя
Ерусалим,
От края неба и до края,
И мир, и Рим.
Как очевидна и мгновенна
Для всех, не счесть,
До всех пределов экумены
Благая весть.
Цветет миндаль неистребимо
За веком век.
От Иудеи и до Рима –
Цветы и снег.
* * *
Стихи о свободе и смерти,
Из самых последних, из тех
Стихов, что в закрытом конверте
Укроем совсем ото всех,
Стихи о покое и воле,
Как сказано было давно,
Слова и слова и не боле,
А более нет ничего.
Когда, ни о чем не заботясь,
По берегу моря пройдем,
Волна отпечатает оттиск
Песчаный – и тут-то поймем,
Что мы загостились, однако,
На этом земном берегу,
И впрямь не заметили знака
На мокром песке, на бегу.
* * *
Наблюдая вечерами
Дней связующую нить,
Целый мир в оконной раме
Я могу вообразить.
Благо, надобно немного
Из того, что знаем мы:
За деревьями дорога,
Небо, дальние холмы.
* * *
Не оглянись, если что оставил –
Все поглотили дни.
Жизнь – это, право, игра без правил,
Да ни к чему они.
Ах, наконец, я и сам уеду,
Вот и меня здесь нет.
Жить – это значит идти по следу
Мимоидущих лет.
Надо бы нам поменять местами
Судьбы и времена.
Мы никогда еще не устали
Жить – и ничья вина,
Если нечаянно сходим с круга
В ночь, где ветра шумят,
Не окликая во тьме друг друга,
Не посмотрев назад.
* * *
Не знаю, кто из нас пилот,
А кто летит за ним.
Здесь на Иудейские холмы
Постепенно наползает тень.
Тьма берет у сумерек взаймы
Полчаса, заканчивая день.
Эти складки резкие теней
На камнях вовеки не забыть,
Это все становится темней,
Быстро, быстро, не остановить.
Ангел ночи крылья распростер
Надо всей пустыней без огня.
На глазах сужается простор
Жизни и единственного дня.
Все едино – плачь или молись,
Скоро все окажется во тьме.
Даже и единственная жизнь,
Поутру дарованная мне.
Тут и дел всего-то ничего –
День прошедший как-то помянуть.
И забыть скорее про него,
А иначе ночью не уснуть.
Ночью без обмана над землей
Совершает медленный полет
За звездой, за ангелом, за мной… –
Помнишь?.. – тот единственный пилот.
СТРОФЫ НА ПОБЕРЕЖЬЕ
1.
Давай неслышно поговорим
Вначале Бог весть о чем.
Пускай останутся мир и Рим
Не к месту и ни при чем.
2.
Крута завещанная земля,
От жажды суха навек.
Порой здесь кажется – я не я,
А кто-нибудь – имярек.
3.
Следам его на земле отцов
На желтых камнях не быть.
И вдаль до греческих островов,
Пожалуй, уже не плыть.
4.
Угрюм и древен морской прибой,
Подробен отсчет минут.
Волну волне догонять волной –
Упрямый сизифов труд.
5.
Не все дороги ведут туда,
Где путь указует Рим.
Над темным миром плывет звезда
В небесный Ерусалим.
6.
А здесь – граница миров. Не столь
Граница, как место встреч.
Сухая горечь, земная соль,
Свобода, морская речь.
7.
Свободна эллинская строфа,
Библейская речь горька.
На желтом камне – моя стопа.
На мокром песке – строка.
* * *
И ничему не возродиться
Ни под серпом, ни под орлом.
Георгий Иванов
Повсеместно обломки Эллады
На камнях, на песке, островах,
То базилики часть, то ограды,
Средиземное море в глазах.
То ли греки, не то византийцы,
То в истории темный провал.
Мореходы, торговцы, убийцы,
И монахи, и четок сандал.
Слишком много веков пролетело.
Равнодушное время ушло.
И философы нынче без дела,
И поэтов всего ничего.
Как промолвил угрюмый вельможа:
Не такие, мол, царства, гляди,
Пропадали как в воду. Ну, что же –
Все империи здесь позади.
Что же делать, скажите на милость,
Если время закончилось тут,
Что история не пригодилась…
А смотри – без нее и живут.
* * *
Средневековых городов
Узорно-каменная кладка
Так убедительна, что слов
Не стоит тратить, и оглядка
Тут ни к чему – куда ни глянь,
То двор двенадцатого века,
То неф готический, и впрямь
Дела и вера человека
Неколебимо тут живут,
По временам впадая в ересь,
Но их за то не призовут
К ответу, с истиною сверясь.
Ведь здесь история, как соль,
Осела так неповторимо,
Свою доигрывая роль
На сценах времени и Рима.
* * *
Венеция медленно проплывает,
Как будто пустилась в дальний путь.
Наверно, в вечности так бывает:
Никто не знает, куда – и пусть.
Где вид дворцовый, а где картинка
Всего лишь в книге… Пройдут года,
Никто не помнит, с какого снимка
Проходит берег, рябит вода.
Полдневным светом слепит в лагуне
Глаза – но виден уже причал.
Венецианке – девице – лгунье
Когда-то встречу я обещал.
Так вот «застроенное пространство»!
Свиданье с ним, как сказал поэт.
Секрет сиянья венецианства –
Стоянье вод и теченье лет.
Наверно, к полудню будет жарко.
Толпа туристов. Никто не ждет
Меня в соборе святого Марка,
Куда неспешно течет народ.
Канал давно покрывает ряска.
Дворцы и площади клонит в сон.
А вся Венеция – только маска
На карнавале былых времен.
* * *
Через ливонские он проезжал поля.
Вокруг была печальная земля,
Незнаемая, разве что проездом
Увиденная, да и то лишь для
Сужденья об истории нелестном.
Он думал, что история никак
Не отразилась тут, и если знак
Какой-то и оставлен, то не ею.
Река, дубрава, может, буерак…
Природа вечна – кто мы перед нею?
Спустя года, в других местах, потом,
Он думал все об этом же, о том,
Что наше время слишком быстротечно.
Природа знать не знает о былом.
А то, что знаем мы, увы, не вечно.
А между тем одно уж то, что он
Окинул взглядом этот небосклон,
Латвийские песчаные дороги,
Останется до будущих времен,
Покуда помним тютчевские строки.
* * *
Почти на окраине русского языка,
Его пересудов и кривотолков,
Куда долетает еще пока
То, что осталось имперских осколков…
Нет, погоди, не об этом речь.
Тут, на окраине, в нашей отчизне,
Где ничего уже не сберечь
Дольше одной-единственной жизни,
Покуда словарный запас не весь
Еще разбазарен, еще исправен,
Стоило здесь оказаться, здесь,
Где лишь язык с бессмертием равен.