To: squirrel@nowhere.com 1 января 03
Как хорошо, что ты позвонила в полночь! Гости у нас были, но не хватало звонка, нарядного, издалека. Я часто вспоминаю дом на улице Бориса Вильде, из которого ты звонила, я там тоже провела неделю благодаря тебе; поросший мхом фонтан в запущенном саду. (Кстати, Фонтане-o-Роз на слуху у меня давно, с ним связаны сентиментальные воспоминания, когда-то мы дружили с Ритой Райт, которая писала книжку о Вильде и рассказывала нам про это место). А потом я сама в нем оказалась. А недавно перечитала модный в начале двадцатого века роман Гюисманса «Наоборот», в котором этот дом описан.
За столом кто-то сказал, что нечетные года обычно получше. А через год, наверняка, будем уверять, что четные лучше… Все думают в эту минуту об одном и том же. Я вложила записочку в Стену Плача.
Ты просила «Новогоднее». Это моя Ирония судьбы, или с легким паром; есть человек, который каждый Новый Год просит его прочесть.
НОВОГОДНЕЕ
Облака в небесах – это снег прошлогодний, скелет
Осыпавшейся елки, овраги, сугробы, руины,
Облака над заливом столпились на тысячи лет,
Обнимаясь, как будто они города-побратимы.
На застолье родительском пусто, не слышно людей,
Словно ангел витающий их тишиной поминает,
Где-то комната есть, куда много набилось гостей,
Хлещет елочный дождь, шоколадная пыль оседает.
С Новым Годом тебя! Помнишь, Старый без книг и друзей
Мы встречали однажды, ненастье
Все светила сметает с огромных еловых ветвей,
И осколки летят, это солнце разбилось на счастье.
Посылаю рисунок, из ранних.
attachment:BEZ_NAZV.JPG
To: squirrel@nowhere.com 4 января 03
В новогодние дни часто вспоминаю родителей.
Проводив близкого, мы достаем из семейного альбома старые снимки. Он успел побывать и зрелым мужчиной, и глубоким стариком, а мы все смотрим на голопузого двухмесячного или на девочку в матроске. Вереницы целлулоидных пупсов на коричневатом фоне проходят через поколения. Наверно, у небытия обратный ход, как на часах пражской ратуши у Староновой синагоги; чем старее фотография, тем моложе человек на ней. И тем дольше хочется на нее смотреть. Здесь ушедший младше тебя, здесь он твой ровесник, здесь он старше. Все возрасты человека поместились в одном миге, исчезает объемная трехмерная последовательность – прошлое, настоящее, будущее, все мгновения выносятся на плоскость, перед нами карта мерцающих мигов человеческой жизни.
Сейчас много рисую в Гива-Царфатите. Делаю заставки к заголовкам «Иерусалимского журнала».
Вспомнила, как въехали в квартиру, это вторая наша съемная была. Из окна вид на Старый город и гору Скопус, на шпиль Иерусалимского университета, на «карандашик» госпиталя Августы-Виктории. Папин метапель (на иврите «работник по уходу»), покойный Матвей Исаакович Лукницкий, старый ленинградец, записал его воспоминания. У папы было мало сил, но он знал, что джентльмену полагается писать мемуары. Матвей был младше папы на пятнадцать лет, он очень горевал, когда папа умер. А через два месяца его самого задавил автобус, когда он переходил Площадь Давидки.
Когда въехали в Гива-Царфатит, папа попросил подвести его к окну со словами: «Покажи мне университет. Я ведь на него деньги в двадцать пятом году собирал». Но папа был почти слеп, и разглядеть ничего не мог. Из папиных воспоминаний:
«После гимназии я вступил в «Хасмонею». Это латвийская студенческая корпорация. Главным идеологом «Хасмонеи» был Жаботинский. Когда в сороковом году в Ригу вошли советские танки, многих активистов, в том числе старосту «Хасмонеи», выслали в Сибирь. Хочу отметить, что сейчас моего зятя пригласили преподавать в Иерусалимском университете. А когда я был студентом, мы собирали деньги на открытие Еврейского университета в Иерусалиме». Есть групповой снимок хасмонейцев с Жаботинским. Фотографию, предмет папиной гордости, мы пересняли из парижского журнала «Рассвет».
attachment: OKNA.JPG
To: squirrel@nowhere.com 5 января 03
Ты спрашиваешь, что еще происходит в городе? К Новому году был приурочен вернисаж «Лехаим» и презентация водки «Иерусалимский Лев». Теперь все презентируется, даже водка.
О каждом можно было бы написать подробно, но ты сама говорила, исходя из собственного опыта, что это хороший способ со всеми поссориться и что «ходить бывает склизко по камушкам иным». Постараюсь быть дипломатом и никого поименно не называть.
Но тебе все интересно про иерусалимскую жизнь, и ты спрашиваешь конкретно про знакомых, Борю и Машу.
Маша, чей автопортрет так понравился тебе на выставке в «Ко-Арте» (к сожалению, той галереи в Рехавии больше нет) выставила три масляные пастели, где штрихи падают лучистым цветным дождиком. Эти небольшие жанровые сценки – «Шук», «Маколет», «Иерусалим на столе» не сумел поглотить франкенштейн коллективного коллажа. В небольшом зале нужно было разместить около 60 работ, и выход в таком случае – шпалерная, «квартирная» развеска. Хитроумная головоломка для экспозиторов, квадратура круга. К этой выставке не знаешь, какое подобрать определение: лоскутное одеяло, ковер, гобелен, дикарь, монстр, анфантерибль, «мифлецет». Картинки преображались, порой до неузнаваемости. Обычно они, как животные, держат свой «прайд». Здесь «прайды» налезают друг на друга, перемешались, картины висят тесно, без зазоров, их края выглядят зазубренными. Кажется, что стенка ходит ходуном, топорщится. На ней мерещатся пузыри, она то вспучивается волдырями, то вздувается горбом, то проваливается впадинами. Дыхание картин прерывистое, им не хватает воздуха, соседи неизбежно их «переделывают», распространяя свои силовые поля. Они то затемняют их, то «ослепляют», словно прожекторами, отбеливают… Выставленные фотографии неизбежно переделываются соседями на живопись, и это интересно. Картинки вступают в храбрую схватку, но это вполне дружеский турнир. Хотя порою кажется, что они ревут, рыча друг на друга, как кошки у Гойи. Я очень люблю эту вещь. Жаль, у меня нет репродукции, чтоб напомнить…
Кому-то удалось удержаться «на плаву», а кого-то подхватил общий поток, но никто не в накладе. Казалось, должен бы выиграть тот художник, который отхватил от пестрого ковра кусок побольше. Казалось, он, сам того не желая, потянет на себя одеяло. Но не всегда большая рыба ест маленькую, иные «среднего роста» картинки выглядели весело, прорезанными окошечками, в которые хотелось высунуться и подышать. Например, акварель знакомого тебе Бори.
Посреди картин инсталляция – бутылка водки «Иерусалимский лев». Все участники невольно оказались дружными анонимными соавторами перфоманса, хэппининга. Под работами нет подписей, и эта «оговорка» не случайна. При такой экспозиции есть риск, что картина может превратиться в свой антипод. Художники, как правило, болезненно относятся к развеске, но в этом случае возникла коллективная пульсирующая вещь, пережить один раз потерю авторства, раствориться…
В водке я мало понимаю, знатоки оценивали ее на четверку с минусом, но пили охотно. Под Новый Год, 30 декабря 2002, в Иерусалиме – на Кинг Джордж, 6 – был мирный вечер, с улыбками, радостями и огорчениями. Хотя за стенками уютной комнаты с картинами взрывали в это время очередной «хефец хашуд».
To: squirrel@ nowhere.com 10 января 03
Приходили покупатели – математики. «Мы от Гоги». В руках у них был листочек в клетку со списком художников, против моей фамилии и фамилии Х. – галочки и написано «хор». Им понравился натюрморт на крыше, кувшин, кружка, яблоко, над ними радуга, все засыпано снегом. «Только не могли бы вы радугу переставить, хорошо бы ее под другим углом» – попросили. В конце концов купили акварель и ушли. Странное чувство, когда расстаешься с картинкой, словно органы продаешь, сначала почку, потом печень… Надо признать, регенерация происходит быстро, как у простейших и примитивных многоклеточных.
Ты говоришь, что у вас в Лондоне настоящие сугробы. У нас в эту зиму снега нет, но есть его ожидание. Обещали, но он так и не выпал.
В 92-м, в год нашего приезда, был невиданная метель (все сорта снега: и наст, и талый, и крупа), и я впервые увидела здесь длинную очередь. Это была очередь за фотопленкой. Как-то на Скопусе привиделась картинка маслом: радуга, осыпанная снегом. Радуга в Танахе – знамение Завета между Богом и людьми, она впервые появляется после потопа. Это знак Ною, что потопов больше не будет. У пророка Исайи сказано: «Если грехи ваши будут как багряное, как снег убелю». Если смешать все цвета, получим белый, может, потому увидела радугу, засыпанную снегом?
Время года – зима, потому в приложении стихотворение про снег. В нашу последнюю рижскую зиму наша дочь, которой было тогда десять лет, написала, глядя на хлопья в нашем дворе-колодце: Кружатся в воздухе белые хлопья, играя, эти белые хлопья прилетели из самого рая, прилетели они ненадолго, лишь показаться, а потом улетят они снова, нельзя оставаться…
(На нее произвели впечатление мои полудетские стихи, написанные в десятом классе: Будешь падать, самый белый, самый первый, самый смелый, все, что мучит нас и жжет, этим снегом заметет).
Она словно чувствовала, что прощается со снегом, во всяком случае, с тем, скандинавско-немецко-славянским. Рига почти на широте Стокгольма, там есть и белые ночи, и черные дни. После темных коротких ноябрьских дней, когда кривая депрессий и самоубийств резко ползет вверх, вдруг белый цвет выходит из берегов, заливая все поле зрения. Северянам это половодье белого заменяет всю радугу южных красок. А в Иерусалиме, как я уже написала, снег иной породы.
СНЕГ
Цвета синей, чем белый,
Представить себе не могу,
Мрак – в метели пробелы,
Живопись – кровь на снегу.
В какой же тюрьме приснится
К такой белизне побег,
Лыжня до самой границы,
Скроивший пространство снег.
…Уйти в такую прозрачность,
В прохладные залы рек,
За Балтику, в свет и мрачность,
И кончить плохо, как снег
Уйти в чертежи, в детали,
В походку и боль калек,
Как филигранны дали,
Где отчеканен снег.
Сойти с ума или спиться,
Как некто, друг, имярек,
Иль в слякоти подстелиться
Всякой дряни, как снег?
На снежной бабе жениться,
Прожить истуканом век,
Интригам у кружев учиться,
Как вечно учится снег.
attachment: MASLICHNAYA-GORA.JPG
To: squirrel@nowhere.com 26 января 03
Позвонил М.Г., сказал, что они застряли в туннеле, на дороге Гуш-Эцион–Иерусалим взорвался осел. Очевидно, был навьючен взрывчаткой. Я слышала грохот, закрыла окно. Вечером показали по телевизору обугленного ослика. Осел у древних считался – символом мира, а конь – войны. Потому пророк въезжает в Иерусалим на белом осле.
«Осел – хороший человек» (Князь Мышкин).
У меня собрана вторая книжка стихов. Видимо, будет называться «Смотри на обороте».
А вот про Тель-Авив, тебе, кажется, городской цикл со слуха понравился.
ТЕЛЬ-АВИВ
1
Утром город варево, броженье,
Лужи, крыши в пузырьках, кипенье.
Месиво и суп, толпа из башен,
На грязи и слякоти заквашен.
Кажется, что зелень, крыши, трубы
Кружат в этом разноцветном супе.
Ты в нем тоже выстиран, проварен,
Повар-прачка, город весь распарен.
Весь заштопан и по швам распорот,
На живую нитку сметан город,
На живую нитку сметан лихо
Город-домработница-портниха.
Проволокой облака кромсая,
Рвется его выкройка косая
Тыщи труб искрятся надо мною.
Тлеет его курево ночное.
Ты вкусил, ты понял, что такое
Соль земли с похлебкой городскою!
Город закипал, котел бездонный,
Поднимался к небу чад кухонный.
2
Может, он сорняк дикорастущий,
Город с арматурою цветущей.
Зверь стоглавый с речью человечьей,
Что выносят его балки-плечи.
Раннею весною он в угаре,
Расцветают гаражи, ангары.
Все его скрижали, рельсы, двери,
Город зачинил стальные перья.
То, что он напишет проводами –
Ребусами кажется, гербами.
В шумовом оркестре рельсы, трубы,
Город-духовик надует губы.
Колесо о рельсы точит лясы,
Дикий город в море варит мясо.
Но антенны городского крова
Лишь смычки оркестра шумового.
Слышат скрежетанье лейтмотива
Тормозов визжащих Тель-Авива.
Городской романс приносит горе,
Повторяется припев про город.
Опус никому не адресует,
Город музицирует, рисует.
Посылаю рисуночек тель-авивской набережной.
attachment: TEL-AVIV_NABEREZHNAYA.JPG
P.S. Рисунок сделан за неделю до теракта в «Дельфинариуме».
Спешу на занятия, поэтому на сегодня все.
To: squirrel@ nowhere.com 1 февраля 03
…Прямо над окном кабинета обнаружили дырку. Она крупная, правильной круглой формы, похожа на глазок, в котором видно нехорошее. Военный эксперт заключил: «Это что-то крупнокалиберное».
Бронированные окна нам поставили больше года назад. Когда они закрыты, то глушат все звуки. Во всяком случае, стало намного теплее. Наверно, это лучшие окна в Израиле, добротные, двойные рамы, делали их, говорят, в Германии. Совсем, как у Гоголя, «немецкая работа». П. сказала: «Не знаю, как от войны, от погоды помогает».
У нас есть сосед родом из Риги по фамилии Стекольщик. Он пришел растерянный: «Мы теперь можем прозевать стрельбу, не слышим, не ориентируемся». Он же как-то проронил, глядя в пролет на дома Бейт-Джаллы : «Эти не продадут». Что имел в виду, не знаю.
Понимали, что стреляют не холостыми, но страха не было.
К соседке с пятого этажа Жаннет пуля залетела в салон. Ее друзья по работе, операторы (она работает на телевидении) пришли об этом делать сюжет (в эфир не пустили), рассматривали дом и обнаружили, что стенки изрешечены пулями.
А мы считали, что до нас пули не долетают.
– …Это не у нас, это в двухстах метрах от нас, – объясняла я по телефону. – Что такое 200 метров! – отвечали мне.
Свойство человека – думать, что опасность не рядом с домом, далеко. Даже двести метров – далеко. Это не на нашей улице, на соседней. Это не в нашем дворе, в соседнем. Это не в нашу квартиру, это в ту, на пятом этаже. Затем: это же не в окно влетела пуля, в стенку над окном, а в окно – маловероятно, мы на «карке», мы ниже уровня. Затем: ну влетела в салон, но попала в стенку, а в человека – маловероятно. Человек все время двигается, а стреляют же неприцельно, и вероятность пострадать даже меньше, чем попасть в автомобильную аварию…
Рабочие, ставившие бронированные окна, рассказали: мы несем раму втроем по двору, вот по этой лестнице, а пули свистят.
На эту лестницу, под арку мы выходим покурить, считая это место безопасным. Отсюда хорошо видны светящиеся траектории пуль, пустырь и звезды.
Пару раз в Лондоне ты даже раньше нас узнавала про обстрел.
Один раз пальба застала нас во дворе, когда мы выгружали из багажника продукты.
Вокруг говорят о войне с Ираком. Противогазы мы нечаянно выбросили при ремонте, теперь надо раздобывать. Вспомнила рассказ нашего друга Ю. Г., уже покойного: «Моя мама в противогазе чистила лук. Одно из моих первых детских воспоминаний: мама на коммунальной кухне в Москве в противогазе чистит лук».
Снова Гило:
В прозрачной туче, стекловолокне
Плыла не серость, белизна промокла,
Сгустились краски в солнечном пятне,
Пробившем бронированные окна.
И рисовать хотелось дребедень
На полке и мерцание конверта,
Проем, лучом разрушенную тень,
Оттенки бездны по краям мольберта.
В аттачменте рисуночек, вид со стороны Гиват-Шауля. На заднем плане могила Пророка Самуила.
attachment: KEVER-SHMUEL.JPG
To: squirrel@nowhere.com 2 февраля 03
Вчера был ясный голубой день, тепло, поехали с С. и Р. в бассейн на Гар-а-Цофим, там из кафе прекрасный вид с холма на Старый Город и золотой купол, и я рисовала. Было хорошо и спокойно, но я привыкла побаиваться таких дней. В детстве мне говорили взрослые: «Смеешься? Скоро плакать будешь», и вбили это на всю жизнь. С покойным поэтом Леней Чертковым мы гуляли по пляжу в Юрмале, кажется, было 30 марта, погода стояла безмятежная, не по сезону летняя, 20 градусов тепла. Лене скоро предстояла эмиграция. «Я как раз таких дней и такого настроения опасаюсь», – сказал он. Чертков пережил арест, отсидел пять лет. Может, про один из таких дней он написал: «я на вокзале был задержан за рукав»? На бензоколонке хозяин машины, заправлявшейся перед нами, сказал: «Включите радио». Так мы узнали о гибели «Колумбии», на борту которой был и наш Илан Рамон…
Посылаю стихотворение, оно связано с прошлогодним взрывом в кафе «Момент»:
ПИСЬМО
Ты понял, что радость
Всего лишь свечение слез,
Стеклянного сада,
Железного сада
Осколки. Их ветер унес.
Ты понял, что горе
Лишь туч потолок навесной,
И звук это город,
И цвет это город,
И серость с прожилкой цветной.
Прости меня, имя
Не значит уже ничего,
И сплетни иными,
И крики иными
Запомнили звуки его.
март 2002, у кафе «Момент».
attachment: TRANSPORTNAYA-RAZVYAZKA.JPG
To: squirrel@nowhere.com 4 февраля 03
Пригодилось, что в квартире два выхода. А мы еще хотели закрыть черный ход книжными шкафами, оказалось, что дверь – стратегический объект. Пробирались к дому проходными дворами, о которых и не подозревали, прожив семь лет. Не хотелось парковаться напротив Бейт-Джаллы. Сосед Стекольщик, глядя на нас, проронил: недвижимость потеряна, надо хотя бы движимость сохранить. Паркуемся по-военному? – спросил он.
Ты спрашивала, как мы проводим вечера обстрелов? Л. посоветовала читать Акунина, он под стрельбу хорошо пошел.
Наутро все забывается, стирается, как файл из компьютера. Обычное времяпрепровождение не героизм, человек не может долго быть в неестественном состоянии, как не может быть все время рвота…
Как-то припарковались у магазина, это за два квартала от дома, и вдруг услышали мяуканье, Виля нас и там встретила.
Мои иерусалимские городские рисунки не похожи на те, «визионерские», как ты сказала. Но хочется послать и такой:
attachment: OSENNII-KONCERT.JPG
To: squirrel@nowhere.com 5 февраля 03
Как-то я проснулась от того, что кто-то долго заводил мотоцикл. Но это строчил пулемет, входили в Бейт-Лехем и Бейт-Джаллу. Я привыкла, что война – это далеко, Курская Дуга, Куликово поле… А тут в пятистах метрах от дома, по Дерех Хеврон танки шли мимо электрических елок.
Замучила бессонница, проглотила оранжевую, как солнышко, таблеточку клонекса.
День отдан одной испещренной строчками и закорючками – рисуночками волосатой страничке. Клонекс помогает, но кажется, вместо мозга – протез. Клонекс – тот же элениум. Когда-то в юности повторяли шестидесятнические строчки рижского поэта Владлена Дозорцева:
Элениум, вы не знаете? Река такая на севере, ищите север на карте, а карту ищите на сердце…
To: squirrel@nowhere.com 6 февраля 03
Вспомнила, как встречали 2000 год, со двора видели салют над Бейт-Лехемом, потом 28 сентября праздновали Рош а-Шану, и напрасно мы произнесли вслух, что мы удачливое поколение, без войны, счастливее родителей, смогли повидать мир, увидели, как некая власть накрылась медным тазом и т. д.
Не успели мы все перечислить, как на следующий же день вдруг захлопало, заухало, закычело, загрохотало.
Поначалу мы выключали свет, как велели. Потом поняли, что так страшнее, привыкли и света не гасили. Во время первого обстрела мы перепугались, нам показалось, что пулемет строчит прямо в квартиру и вот-вот прошьет стальную дверь, за которой мы стояли. Оказалось, это пулемет ЦАХАЛа, установленный на крыше.
После одного из первых обстрелов включили телевизор. Звучало фортепиано, шел фильм о Рихтере. То – звуки, и это звуки…
Эти звериные рыканья, хрюканья, хряканья, рыгания, это сопение неведомого дракона, истекающего слюной под непременный собачий лай, не смеют называться звуками.
Пространство вместо прозрачного стало каким-то промышленным, словно составилось из гаек, подшипников, цепных передач, в нем заворочался невидимый зверь.
Нам велели сидеть в комнате, где окна выходят не на деревню. У нас только ванная такая, вся квартира, словно веранда, обращенная всеми стеклами к Бейт-Джалле. Но перед нами ряды домов, опасность представлял только пролет.
Мимо окон быстро проходили, пригнувшись, к микроволновой печке у окна я подбегала на секунду вставить тарелку и тут же отбегала. Походило на метание диска.
Осада церкви Рождества происходила в пяти минутах езды от нас, мы в двух шагах от котла, в котором варятся войны. И так странно было подходить в плите, совершать обыденные движения, ставить собственный котелок, зажигать конфорку, варить кофе.
Чтоб отвлечься, старалась вспоминать хорошее.
Мы ездили с гостями на экскурсию к Иордану, месту крещения. И я увидела: коричневые негры стояли в белых одеждах в изумрудной воде и пели. Вода показалась такой яркой, ярче, чем в Венеции на канале Гранде.
Из цикла «ДЕРЕВЬЯМ»:
2
Все сточные воды сварливы,
Их мутный весенний набег
Ты помнишь, на негативе
Чернел непроявленный снег.
И радости нет беспредельней –
Под деревом насмерть стоять,
Но ствол, но канат корабельный,
Заплакать, прижаться, обнять.
Но голос из рощи размерен,
И эхо отчетливей слов,
Не умер, я просто растерян,
Я слеплен из черных снегов.
To: squirrel@nowhere.com 1 марта 03
Вчера в Гило снова стреляли после почти годичного перерыва.
natasha wrote:
> Помнишь, была такая пьеса Виктора Славкина о семье, которая > живет в тире?
Да. Семья, доведенная жилищным кризисом и коммуналками, получила от местных властей жилплощадь в тире – до обеда вроде нормальная квартира и жить можно, а вечером надо ходить, согнувшись в три погибели. Словно подчиняясь слову «гибель». Как раз на днях увидела по телевизору сцену из спектакля «Плохая квартира», оказалось, сейчас его ставит Леонид Хайт в тель-авивском «Бейт-Барбуре».
Научились различать автоматные и пулеметные очереди, одиночные выстрелы из легкого стрелкового оружия «Калашников». Вечерами на небе появлялись радужные пучки линий, похожие на букеты из разноцветной проволоки. Напоминало картинку Клее, но это были трассирующие пули. Они то сбегались, то разбегались, то пересекались, то летели параллельно. Скорее на Миро похоже.
Даже занятно следить, как, превращаясь в обычный салют, они падали в парк.
Как-то в первые дни интифады я выглянула в сад, по траве катался огненный пузырь с волосами.
«Шаровая молния» – подумала я.
– А, может, окурок?
– Это шальная пуля, – объяснили мне.
– Что, понюхали пороху? – спросил Стекольщик.
А вот очередные иерусалимские стихи:
На выцветшем неясном снимке
Голубоватость, желтизна,
Штрихи с полосками в обнимку,
И улица в крови пятна.
Твой путь от дома до больницы,
С горы Масличной город твой,
Он весь в заплаканных ресницах
И бликах третьей мировой.
Развал на море и на суше
И все-таки хотелось жить
И все засвеченные души
На негативах проявить.
И еще
ГИЛО, 2001
Ты с пригорка следи, как уходит никто в никуда,
Ты, простая мишень на окраине звездного неба,
Город цвет потерял, стал бесцветным, как все города,
Где есть тюрьмы, решетки, скульптуры из серого хлеба.
«Но в газету, на радио, только бы среди людей
И поменьше в Гило, где все строят забор за забором»,
Ну а город, он видывал тоже разливы таких площадей,
А закончился вдруг тупиком и стеной, коридором.
Не горюй, не грусти, быть прохожим великая честь,
Слыть безглавым пятном и казаться безрукою кляксой,
Образ мыслей обычен, соблазн, наверное, есть
Под письмом подписать «Будний день интифады Эль Акса».
Снова белый субару поставил сосед поперек,
Он один из сугробов, что ветер наносит с разбегу,
То ли туча искрит, то ли тает зависший снежок,
И мы видим, что даже у пуль траектория снега.
Я рисую в блокноте, и кажется, кружатся все:
И пустырь, и турист, заштрихованный клубами пыли,
Вместе с ними кружат монастырь на хевронском шоссе
И оливы, они между войнами счастливы были.
To: squirrel@nowhere.com 5 марта 03
Привет!
natasha wrote:
>НН. проходила тест на аллергию. Долго искали аллерген, им >оказалась «перхоть лошади».
Во вторник была песчаная буря, вот и у меня аллергия, слезы, насморк… Песок для меня вроде «перхоти лошади».
Посылаю стихи про два города.
Про Ригу и Иерусалим.
ПРОМЗОНА
1
Далекий город не исчез,
В нем гул невиданных наречий
И золотой фонарный лес
Наполнил щебет человечий.
Плывет фонарная гряда,
Хребет моста переломленный,
Ведет прохожего туда
Проспект, прогулкой озаренный.
Уже времен распалась связь,
Цепочек разметались звенья.
Тебя будило столько раз
Процессий похоронных пенье.
Слова напомнит старожил
Слащавой песни умиленно,
Как подпевали этажи
Спивавшихся микрорайонов…
2
Здесь тоже город без прикрас,
Пустырь, дорога, дом Агнона,
На Тальпиот в вечерний час
Плеснули краской из промзоны.
Но городу предела нет
Квартал – пустыни продолженье
Какой-то нехороший свет
В преддверии землетрясенья.
И желтизне предела нет,
Один лишь светофор зеленый,
И пожелтелый белый свет,
Как золотухой зараженный.
Когда два города в пути,
То ночью встретятся вокзалы…
Но ветка в зарослях густых
Колючей проволокой стала.
To: squirrel@nowhere.com 8 марта 03
Сосед С.: «Я, как начинается стрельба, сразу беру бинокль, и к окну».
У него с пятого этажа как на ладони и Бейт-Джалла, и Бейт-Лехем; оказывается, совсем рядом, на расстоянии 500 метров, красивый дом с башенками и красной черепичной крышей, из которого чаще всего стреляют…
Как ни странно, приезжает довольно много туристских автобусов. Оказывается, есть даже выражение «disaster tourism».
Нашему другу в качестве лекарства от депрессии врач посоветовал ежевечерние прогулки – в Гило целебный чистый горный воздух, как на «Волшебной Горе» Томаса Манна.
Выйдя с женой на «теренкур», они у супермаркета увидели сказочный фейерверк.
Это был град трассирующих пуль, мегафон всех прохожих попросил лечь на асфальт…
Новое:
ПСАЛОМ
Но если только позовешь,
То улицы охватит дрожь,
И вихрь, сплетая провода,
Ударит оземь города.
Но если ты опять живой,
То вальс подхватит шар земной,
И шар земной я прогрызу,
И из могилы приползу.
У ног твоих, забыв про смерть
Я буду виться, словно червь,
Молить, ну только наступи,
Просить, ну только раздави.
Но только ты не человек,
Предплечья – ветви, тело – снег,
Сплетенье солнечное вен,
Слезоточивый газ взамен
Дыханья, силуэт-камыш,
Как сотни маршей, грянет тишь.
Очередной рисунок Бейт-Джаллы. На переднем плане виден тот самый дом, из которого стреляют.
Интересно, что там было? Какая-нибудь гостиница для паломников, странноприимный дом?
Трудно представить, что в нем сейчас кто-либо живет.
attachment: BEIT-JAALLA.JPG
To: squirrel@ nowhere.com 10 марта 03
Утром рисовала на пустыре и снова встретила Дато. Помнишь мой очерк, назывался «РАНГОЛИ И ДАТО ИЗ 32-го АВТОБУСА»? Он слепил у меня на глазах несколько зверушек, тут же смял их ладонью. Ранголи – напомню – индийские рисунки цветным порошком на земле, а иногда и на воде, ими женщины украшают входы в жилища. Мимолетные орнаменты сдуваются ветром. В ответ на мои комплименты он снова грустно сказал: Да, все говорят, талант, самородок. А где деньги?
К сожалению, появление скульптурок Дато в аттачменте невозможно по законам жанра, им же созданным. Они исчезают прежде, чем появляются.
Гр. сделал о Дато репортаж по РТВ. Только он не Дато, а Шота.
Нашел в его работах параджановские мотивы. Особенно запомнился кадр, где Дато сминает огромной ладонью только что созданного зверька. Как Гулливер лилипута. Гр. удалось спасти от уничтожения козла, и он теперь стоит на полке.
To: squirrel@nowhere.com 15 марта 03
Ты просила стихотворение о вагонах
ВАГОНАМ
Снова дождь бесконечный в разбитом окне,
Словно город в привычном запое,
Все мне снятся вагоны, вагоны в огне
И идущий по времени поезд.
Эта улица, линий минутный каприз,
Позолота на ряби канала,
И в туннели со свистом уносится жизнь,
И по небу проложены шпалы.
Всех вокзалов огни не сольются в костер,
Все мне снится далекая полночь,
И братанье вагонов, и в тамбуре спор,
И забытый во времени поезд.
В синяках и ушибах летят по земле,
И никто не приходит на помощь,
Что нам делать с вагонами в грязной золе,
С темнотой, догоняющей поезд?
Почему-то все время вертятся обрывочные строчки про дождь:
………………………………………..
И что только не делал ради хлеба,
Но провода последнего дождя
Между прохожих натянуло небо…
И еще:
Никаким ты был и остался
Никаким, у порога ждешь,
Где-то пьяных капель набрался
Надававший пощечин дождь…
Затронула тему вагонов и дождя и вспомнила, что пришла по почте из Цфата замечательная книжка Владимира Портнова. Это ни в коем случае не рецензия, я просто хочу тебе о нем рассказать. Как поэта я знала его еще в России. Он из лучших переводчиков французской лирики: Бодлера, Гюго, Теофиля Готье, входит в антологии переводов, автор автобиографической повести «Нищая идиллия», напечатанной в 1990-е в «Звезде».
В преамбуле к его последней, юбилейной, публикации в «Звезде» написано: «Он прожил эти годы разнообразно и насыщенно – детство, юность и молодость в Баку, долгая служба в послевоенной армии, о чем Владимир Портнов вспоминает с ностальгической любовью, несколько лет в Ленинграде, затем длительный, плодотворный период в Баку и, наконец, волею несправедливой судьбы (? – знак вопроса мой) – город Цфат в Израиле. А между тем в одном из лучших своих стихотворений Владимир Портнов писал, что настоящим его призванием было бы учительство в глухой псковской деревне, которое осталось поэтической мечтой… Уроженец и житель Юга, поэт, эссеист, прозаик, Портнов с необыкновенной остротой всегда чувствовал русскую культуру…».
Ему пришлось уехать из Иерусалима, который он успел полюбить. Глушь настигла его, мечта сбылась, но странно, как зеркальное отражение. Он теперь живет в предместье Цфата, болеет. Его адрес: поселок Ибикур (может быть, на иврите это означает «недоступный для посещений»?). Жаль, что после его переезда мы мало общаемся, и то по телефону. Ты как-то сказала, что в традиции всегда отыщется уголок… В своих просветленных жалобах Портнов, скорее, «архаист», а не «новатор». «Бакинская» нота, тридцатые, армия.
В невеселых тридцатых (уж какие выпали на юность) он сумел найти свое счастье.
Конец тридцатых…эти годы
Мне вспоминаются все чаще,
И стариковские невзгоды
Раскрашивают их под счастье.
Поэт, прозаик, эссеист, блистательный переводчик, филолог, подлинный литератор, он соткан из литературы. Все, что он делает, он делает хорошо. В послесловии: «В. Портнов в переводах передает мир поэзии французских «парнасцев» и романтиков с его имперской пышностью, тяжелым великолепием образов, экзотической пряностью, а в своих стихах возвращается к нищей идиллии юности, к Баку, где прошла большая часть его жизни».
В его строках принцы и нищие сменяют друг друга. «Длинные» стихи, в которых часто про поезда и дороги, похожи на баллады и укачивают, словно рессоры. В этой книжке три города: Ленинград, Харьков, Баку. Это дорожные станции поэта. Одно из стихотворений так и называется: «Баку–Ленинград».
Мы были соседями в Гива-Царфатите и часто гуляли «по Гиве». Как-то на прогулке он обмолвился, что в стихах ценит «синий огонь».
Вот отрывок из стихотворения про Тбилиси, хоть перепечатывай его целиком.
Но вот и он –живой Тбилиси,
Весь в листьях, солнце и пыли…
И улочек увертки лисьи
Меня по кругу повели.
Но все равно под сенью веток
Сидели люди. Все равно
Среди скатерок и салфеток –
Хлеб, мясо, зелень и вино.
Я возвращался очень поздно,
Плутал то парком, то горой.
Чад ресторанный застил звезды,
Дома, как ласточкины гнезда,
Лепились прямо над Курой.
Нет, это все нарисовали
Или сыграли для кино:
Смех, крики «Моди, генацвале!» –
Хлеб. Мясо, зелень, сыр, вино…
attachment: EILAT.JPG
To: squirrel@nowhere.com 18 марта 03
Хочу еще дописать про Портнова. Выписала тебе из стихотворения «Ревность по дому» с эпиграфом из Блока:
Но под утро приходит страданье,
Но под утро приходит беда:
В ледяном предвесеннем тумане,
Как из ада, кричат поезда.
И еще:
На исходе зимы, на исходе зимы,
На исходе зимы городской
По иному клаксоны взывают из тьмы,
По иному – с певучей тоской.
По иному трамваи звенят, из метро
По-иному выходишь на свет,
Ощущая то место, где было ребро
У Адама (у нас его нет).
…………………………………………..
Еще ветки голы, и безлюдны углы
Но уж воздух распахнут и пьян.
И глаза у прохожих пусты и светлы, –
Так матросы глядят в океан.
Ты спрашиваешь, как заполучить книжку? Раздобудем у Владимира Самойловича, пришлем обязательно. И еще процитирую:
БУДНИ
На полжизни кряду –
Холодок в груди:
Будни Ленинграда,
Сумерки, дожди.
Снова небо хмурится,
И душа болит.
На Херсонской улице
Серый дом стоит.
Суета трамвайная,
Огоньки такси.
Гложет скука тайная
Бывшие Пески.
Полосатый, лыковый.
Бутербродный быт.
Глубоко на Лиговке
Бурый дом стоит.
Комнатенка узкая,
Тень чужих забот,
Что-то Таня Слуцкая
В гости не идет.
…………………….
Отдыхают рядом
Мокрые плащи.
Будни Ленинграда.
Сумерки. Дожди.
To: squirrel@nowhere.com 22 марта 03
Не писала неделю, потому что переводила кино.
20 марта Л. пригласили на Пурим. Приехали домой на рассвете, включили телевизор и увидели, что началась война. Ракетный обстрел Багдада. Странные фильмы смотрим в наше время, наблюдаем убийство в прямом эфире. Понимаешь точность выражения «театр военных действий». Вскрыли противогазы. Семь человек вкололи себе атропин. Так поняли распоряжение службы тыла примерить противогазы.
Вынуждена отвлекаться от военной темы.
А вот тебе еще рисунок. Узнаешь нашего общего знакомого, Женю Рейна?
Была такая запомнившаяся поездка литераторов в кибуц в 2000 году, когда приезжал Женя. Помню там Сару Погреб, Светлану Шенбрунн, Игоря, Розу и Сеню Шварцбандов, Риту Бальмину, Дину Рубину и Борю Карафелова, Тамару Дубину, Аркадия Хаенко, уже покойного, описавшего тогда эти два дня…
Женя читал стихи. Он давно знает Сару Погреб и высоко ценит ее как поэта. Помню, он процитировал тогда Пастернака, сказав, что Сара «сумела навязать себя эпохе». «Слушай, Сара», – так Женя начал свое чтение. Он посвятил его ей.
Зашла в магазин Гринберга и увидела только что вышедшую в издательстве «Гешарим» новую книжку Сары – «Ариэль».
attachment: REIN.JPG
Еще из цикла «ДЕРЕВЬЯМ»:
3
N. N.
Ты думал, небеса – антенны, крыши,
А там деревья, только срок их вышел.
Ты думал в небесах аллеи, липы,
А там каникулы, досуг нам выпал.
Ты думал там концерты, вернисажи,
А это оказались вязы, вязы.
Ты думал, небеса – поля и нивы,
А это все оливы да оливы.
Ты думал, небо – простыни, постели
А это оказались ели, ели.
Ты думал, под рукою скат неровный,
А это оказались бревна, бревна.
И мостовая больше не кочевье –
На поле битвы павшие деревья.
И дерево, обняв сестру и брата,
Легло под грунт, исполнив долг солдата.