Так кто же всё-таки был первопроходцем всемирной борьбы с международным терроризмом? Советский общепит. Это он первым отверг режущие ножи и колющие вилки как потенциальную угрозу. Он свёл потребности обедающего человека к неявно вымытой алюминиевой ложке. И тем предупредил сотни, тысячи, сотни тысяч терактов. Понадобилось полвека, не меньше, чтобы похожие резоны пришли в голову американцам. Теперь они впереди планеты всей в маниакальной борьбе с маникюрными ножничками самолётных пассажиров, но напрасно задаются, историки скажут своё слово.
Примерно такими были мысли, которые роились в моей голове, пока я пытался резать мясо казённым ножом в столовой писательского Дома творчества «Переделкино». Столовским ножом только снежную бабу пугать. Это действительно был самый настоящий, реликтовый, антитеррористический нож – из той давно ушедшей эпохи. Ее же памятниками были слоноподобные чайники на раздаче: хочешь, наливай себе в тот самый граненый стакан ту самую антитеррористическую жидкость под кодовым названием «чай», хочешь – «кофе с молоком». Оба напитка были сделаны из принципиально неизвестно чего и имели тот самый общесоюзный загадочный вкус, который, помнится, ещё тогда ставил в тупик бывалых мудрецов.
Есть, есть чему удивляться в Доме творчества «Переделкино». За окном колготится эра товаров и услуг, истекает 2002-й год, а тут – будто время и не двигалось.
Самое сильное роение мыслей вызывал, однако, кормующийся контингент. Его составляли Участники Совещания Молодых Писателей. Совещание молодых писателей! И где – в одиозном посёлке, улицы которого носят имена Серафимовича, и Роберта Рождественского, и кого там еще, чуть ли не Вирты. На фоне дач, в которых по-прежнему живет незнамо кто, но точно, что не мы с тобой, мой читатель, мой далёкий друг.
Ну, хорошо, в переделкинской столовой я сроду не обедал, интересно хоть под занавес отметиться. Но зачем мне еще одно совещание молодых писателей? Ведь на одном я уже был. Участвовал в качестве участника. Оно имело место в 1957 году. И что – опять? Куда меня угораздило? (Были и такие мысли.)
Про то, первое своё совещание я почти ничего не помню, зато всё помнит другой его участник, звать Володей. Он тогда работал прорабом на стройке. Мы оба писали стихи и попали в один поэтический семинар. С тех пор всякий раз, когда встречаемся, Войнович кричит: «А помнишь?!…» – и рассказывает что-нибудь свеженькое про то совещание. (Не исключаю, что всегда рассказывает одно и то же, но для моих ушей нынче всё звучит свежо.)
Короче, среди того, что роилось в голове, была некоторая ироническая предвзятость по отношению к предстоящему мероприятию. Зачем-де реанимировать советские формы литературной жизни. Пухом земля. Но роились и мысли оппозиционного характера. Дескать, вряд ли переделкинские улицы мечены единой метой. Не прогнали же они опального Пастернака, дали дожить, проводили строго и величаво. Хорошие были лица, хорошо играл Нейгауз, – я сидел на приступочке под окном, слушал. Вдруг увидел в толпе свою мать. Было хорошо.
Корней Чуковский – это тоже Переделкино: детвора, костры, библиотека для всех. Ныне музей.
Булат Окуджава…
Так что умерьте, сударь, свою язвительность.
А я уже давно умерил. Просто немного комплексую. Нам, немолодым, самой природой положено робеть перед молодыми, вот я и робею. Они красивей, они умней, у них всё впереди.
Ведь те, кому лет семнадцать,
Кому восемнадцать зим,
Уверены: все – эрзацы,
И надо дерзать самим;
И надо смахнуть с насеста
Заевшихся стариков,
Преемственность и наследство,
И прочую смерть стихов…
Так или почти так писал в 1987 году мой сверстник Владимир Корнилов. Эти строки приложимы к любому времени. Вражелюбие к старикам – это у нас в литературе вечное, непреходящее.
А конец у корниловского стихотворения – иной. Там речь об актуальном. Ведь в середине 80-х у нас случились перемены, коснувшиеся буквально всего. Поэзия не была исключением.
Но нынче поменьше к лире
Приставлено сторожей,
И ей одиноко в мире,
Свободнее и страшней.
А душу ободрить сиру
Пред волею и бедой
Едва ли уже под силу
Поэзии молодой.
Так оно и остается до сих пор – свободнее и страшней.
Свобода полная, выкладывай что хочешь на каком угодно сайте, печатайся хоть с золотым обрезом, если денег хватает, только кто тебя найдёт, кто станет читать? Страшно. Слабые пробиваются стаями.
Но вот что странно. Стоит где-то появиться сильному, как это становится всем известно. Откуда известно, какие тут механизмы? Почему все, кому действительно надо, знали, что в Екатеринбурге живёт и пишет юный Борис Рыжий? Откуда все (все, кому надо) пронюхали про замечательную девочку, что объявилась в Харькове? Действительно, загадка.
Кем и как подбираются молодые писатели, становящиеся участниками совещания молодых писателей? Я пытался получить ответ на этот вопрос. Отвечают: мы прислушиваемся к рекомендациям тех, кому можно доверять. Так, однако, было и при советской власти. То есть – сохранён механизм, зарекомендовавший себя как надёжный?
На поэтическом семинаре, которым довелось руководить нам с Татьяной Бек, молодые поэты почти не знали друг друга. Среди них были студенты Литинститута, но совсем немного, двое, остальные оказались людьми разных профессий, как мы с Войновичем в 57-м. Математик и книгопродавец. Благополучные и начитанные юные москвички – и немолодой, натерпевшийся всякого поклонник Есенина из гибнущей вятской глубинки. Было чтение по кругу любимых стихов – от Пушкина до того же Рыжего. Были заинтересованные разборы. Внимательно слушали монолог вятича о муках вятской глубинки. Притихли.
Кто сегодня способен оплакать русскую трагедию так, как это умел делать Слуцкий, которому хватало сердца не только на трагедию еврейскую?
За городской чертой кончались
больница, карточка, талон,
и мир села сидел, отчаясь,
с пустым горшком, с пустым столом,
пустым амбаром и овином,
со взором скорбным и пустым,
отцом оставленный и сыном
и духом брошенный святым…
Прав Чухонцев: Пушкину, Гоголю, Достоевскому не было зазорно всмотреться в Акакия Акакиевича, а мы, нынешние? Перформансы, фуршеты, презентации. Слушаем лукавых советчиков из военизированных структур глобальной славистики – тех, кого наблюдательный Кружков назвал преемниками Отдела агитации и пропаганды ЦК КПСС (только тот агитпроп обеспечивал промоушн убогому Егору Исаеву, а этот – постмодернистам, не менее, впрочем, убогим). До вятской ли глубинки?
Даст Бог, что-то тенькнет в молодом сердечке.
Не всё то плохо, что придумано при советской власти. Давайте и дальше собираться в Доме творчества «Переделкино» на совещаниях молодых писателей, особенно писательниц – они всегда милее мужиков. Талантливы, образованны, хорошо слышат звук, деликатны в суждениях о стихах товарищей по семинару. Сегодня девы-стихотворцы умеют многое.
А душу ободрить сиру?
Это придёт. Ведь у Корнилова в последней строке «уже» – в смысле «ещё». Ещё пока.