* * *
Я нужен тебе,
Господи?!
Не я
Позвал Тебя
И прокричал «Осанна!»
Я все еще в пустыне бытия.
Мне далеко еще
до Иордана.
Я в первом поколении не раб.
Чужих конюшен запах заскорузлый,
Как на песке следы звериных лап
В меня впечатан…
Господи, я нужен?!
Мой скарб при мне,
И он – моя душа.
И все, что я могу себе позволить –
Уже не раб –
дышать иль не дышать
Под этим солнцем
и на этой воле
Еще не сладкой,
Но уже моей –
Такой нелепой,
Словно я разбужен,
Но продолжаю спать
В тени корней,
Смотрящих в небо…
Господи, я нужен?!
Тебе…
* * *
И. Гитович
Юность в провинции ржавой.
Речка, подсолнух дырявый.
Рыжий над полем закат.
Пахнет земля виноградом.
А между небом и садом
Песня течет наугад:
«Виноградную косточку в теплую землю зарою…»
Жизнь начиналась игрою
В жизнь.
И не каждому масть
Нужная
шла косяками…
Но оставалась над нами
Песня, хранящая нас.
И в плодородную темень
Зернышко, косточка –
Семя –
В юность, как в землю, легло,
Чтобы позднее –
Не в каждом –
Вспыхнуло что-то однажды,
И встрепенулось крыло.
ГАЛЕРКА
М. Трейстер
Таня Гурвич плачет на галерке.
Я смотрю и не могу понять:
Гурвич, у которой все пятерки,
И по физкультуре тоже пять –
Разревелась.
Что ж это такое?!
Папа с фронта возвратился цел.
А вчера
гусиное жаркое
Я у них
впервые в жизни ел.
В нашей коммуналке густо, гнусно.
А у них две комнаты, балкон…
Значит, это правда, что в искусстве
Тайна есть,
Но и за миллион
Никому она не продается.
Как же объяснить, в конце концов:
Только что рыдала
и – смеется,
Вытирает мокрое лицо
Таня Гурвич Мценского уезда…
Мы не целовались у подъезда.
Я пожал ей руку и ушел.
Жизнь моя идет уже с пригорка.
Тайна не разгадана.
Галерка
Стала моей собственной душой.
* * *
Кровавый соловей – двадцатый век
Из рощ своих напел такие песни,
Что до сих пор взбухают вены рек
Опасной кровью тех, что не воскреснут.
А над порогом новая звезда.
И новый соловей
Из старой рощи
Нас убеждает в том,
Что кровь – вода
Столетий ненасытной толщи.
* * *
Когда перо не ведает бумаги,
Пересыхая где-нибудь в пыли,
Не жди от слов отваги и любви,
Когда перо не ведает бумаги.
Когда бросаешь в бездну тыщи слов,
Не видя их полета, приземления,
Не требуй у живого изумления,
Когда бросаешь в бездну тыщи слов.
Когда тебя окатит пустота
Крутой волной бездушного пространства,
Припомни, как была бумага страстна,
Когда тебя окатит пустота.
ДЛЯЩИЙСЯ СВЕТ
Г. Кановичу
1.
Я видел сон, в котором к славе
Осталось несколько шагов:
На берегу еврейских снов,
В дремучей синеве Йонáвы
Сидел старик,
Казалось, он
Вот здесь подстерегал мой сон,
Чтобы не мудрствуя лукаво
Сказать мне:
– Слава – сон Йонáвы.
Дремучей синевы ее.
А сам он здесь –
лишь на мгновенье
Присел
На берегу вселенной,
Текущей в инобытие.
2.
С ударенья Йóнова
Сон открылся заново:
Берег речки Вилии,
Кладбище над ним,
Там, в примерзших сумерках,
Племя Авраамово
Сны тысячелетние
Пеленает в дым
Очагов разрушенных.
Там и мой – поскребышем
Где-то рядом с Рохою,
У корней сосны –
В нем старик по кладбищу
Ходит, как воробышек, –
Зернышко за зернышком
Склевывает сны.
3.
Сны мои – кладбище жизни –
Памяти длящейся свет.
Каждый по-своему сеет,
Каждый по-своему жнет.
Я похоронен был трижды:
С другом, отцом и сестрою,
Трижды землею сырою
Сны закрывали мне рот,
Чтобы не выронил всуе
Слово, которого нет.
Ибо непредсказуем
Памяти длящейся свет.
* * *
Я взошел на пригорок старения.
И по этому грустному поводу
Начинается стихотворение
Вот как:
А пойду-ка я нынче по воду.
Отыщу коромысло-корóмысло,
Два ведра на крючочки вывешу:
То, что спереди – это помыслы,
За плечом полощутся вымыслы.
Что в них правда, а что нелепица –
Рассказать не удастся, видимо,
То, что я расплескал на лестницах,
На пригорок идя – то видимо.
Посмотреть?!
А зачем? – подумаю,
И с души облетит волнение,
Облегчу себя энной суммою
Тусклых мыслей в стихотворении…
Скрип сухой – коромысло-корóмысло –
Словно жизнь, расплескавшая помыслы.
Ну, а вымыслы – это вымыслы –
Их, как мусор, не трудно вымести.
Вот стою и совсем не ведаю,
Чем закончить стихотворенье.
А возьму-ка миску медную,
И сварю из вишен варенье.
* * *
Я выглянул за двери рая.
Там,
незатейливо играя
На дудочке из бузины,
Стоял мальчишка на крылечке,
И звуки, заплетясь в колечки,
Кружили в воздухе зимы,
Стальную стынь отогревая.
А из сарая… то есть рая
В затылок не дышал помет,
И холод не держал за пяты…
Так начинался сорок пятый,
Во сне
ко мне пришедший год.
ДОН КИХОТ
Я встретил Дон Кихота.
Вы не смейтесь.
Я встретил Дон Кихота не вчера.
Однажды я увидел Дон Кихота,
Когда впервые в жизни
безработный
Бездельничал. В кармане агора
Последняя. У винного киоска
Сидел – неплоский – слепленный из воска,
Розовощек,
коротконог,
пузат –
Но я его узнал по шляпе броской,
К тому ж под ним был верный Росинант.
Не улыбайтесь…
Если Дон Кихот
Мне встретился в таком обличье странном –
Не я в том виноват,
В моем кармане
Была лишь агора. И винный пот
Не заливал глаза. Да, был хамсин,
Да, было жарко, душно, безработно,
И я прошел бы мимо Дон Кихота.
Но кто-то у копыта голосил,
Невнятно что-то требовал, стонал,
К слепому воску прилепились пальцы…
Неужто, – я подумал, – Санчо Панса?!
На корточки присел… но не узнал…
Конечно же – бухарик рядовой,
Уже давно не видевший зарплаты…
Но почему такой сердечный вой,
К тому же под копытом Росинанта?!
Я встретил Дон Кихота.
Вы не смейтесь.
* * *
Н. Ш.
Не вам, а себе, многоокому,
Себе одному говорю:
Напрасно ты ищешь за окнами
Пейзаж к своему словарю.
Пространство, что солнцем измучено
С шести начиная утра,
Тебе не подарит созвучия
На милые «ро» или «ра» –
Мороз разукрасил окраины…
Не жди. Не гляди. Не ищи –
Стекло полыхает окалиной
В безумной полдневной печи.
Свищи свою песнь бессловесную.
Встречай Новый год в сентябре.
И жить научайся над бездною
Своей немоты в серебре.
21 НОЯБРЯ 2002 ГОДА
Он там один.
Совсем один.
На всех.
И незачем, наверно, удивляться,
Что я к нему
Уже который век
С одним вопросом не могу прорваться.
И сам ищу ответ.
Ищу слова,
Могущие помочь мне разобраться:
Как может синевою оставаться
Пропитанная кровью синева.