* * *
по улице, где друг к другу домишки лепятся,
откуда каждое утро, в часы прохлады,
водители забирают свои троллейбусы,
выводят их осторожно из-за ограды –
по улице, где по осени листья бежевы,
светает, и пахнет столовским борщом из окон,
идут пустые троллейбусы, тянут бережно
восход, подкрашенный терпким вишнёвым соком –
по улице… отчего же – по этой улице?
зачем – неизменно здесь – и нигде иначе?
зачем вдоль ограды? зачем всякий раз сутулиться,
твердить, что всё ерунда, что никто не плачет –
а там, за оградой, люди живут в вагончиках,
стирают своё исподнее, курят «Приму»,
слова неуклюже коверкают и до кончиков
ногтей привержены ныне Третьему Риму.
Троллейбусный парк с распахнутыми воротами.
Неровные буквы, расплывшиеся от влаги:
ДА ЗДРАВСТВУЕТ МИР И ДРУЖБА МЕЖДУ НАРОДАМИ.
И флаги.
Должно быть, майки.
И всё же – флаги.
* * *
Разучилась влюбляться. Отчаиваться. Печалиться.
Непонятно, куда деваться от этих бед.
Надо жить, говорят, да что-то не получается.
Оттого, должно быть, и думаю о тебе.
Мы с тобой когда-то умели летать над городом.
По-шагаловски, чуть растерянно, вдаль и в синь.
Жить взахлеб. Всему удивляться. С известным гонором
за такое браться, что Господи упаси.
Бредить узкими переулками флорентийскими,
в переулках московских неделям теряя счет.
А к весне учились старательно зубы стискивать,
для того чтобы слёз потом не стирать со щек.
Вот и снова последним снегом все припорошено,
и куда уверенней держишься за стеной,
где приходят во сне смешные осколки прошлого.
Бубенец серебряный. Ангел берестяной.
Ты представить не можешь, сколько всего смешалось там,
как застыло все, словно за ночь воск на свечах.
Но весны не нужно. Не нужно весны, пожалуйста.
Понимаешь, во всяком случае – не сейчас.
* * *
Уменье жить. Условия. Устои.
Прошу. Какое время Вас устроит?
Зайдите завтра. Следующий. Вниз
по лестнице. И не забудьте пропуск.
Ступенька, предвещающая пропасть.
А Вас не так учили падать ниц?
Но мы не можем так, как подобает.
Но мир, едва родившись, погибает,
и мы в нем неуместны. Нам подстать
в глубинах мирового океана
растаять, что не менее гуманно,
чем частью суши ненароком стать.
Рожденные, чтоб сказку сделать болью,
лишенные своей несложной ролью
не то что крыльев – рук и головы,
мы продолжаем петь безумство храбрых
до пены на наметившихся жабрах,
до судорог и спазмов горловых.
Так мы живем. Иначе не умеем.
Цинично внемлем новым Птолемеям,
по звездам свой пиковый интерес
следя ночами. Мы не смотрим долу,
но только ввысь, где Силы и Престолы,
и сам Господь. Воистину воскрес.
А здесь от скуки даже мухи дохнут.
Но, будьте Вы хоть трижды Frau Doctor,
непросто, если дни наперечет,
оценивать достоинства паромов
и ждать не пересудов, так погромов.
Ведь жизнь – она, как правило, не ждет,
за андантино следует аллегро.
Готические буквы Виттенберга
стремительно пронзают синеву.
Пора, пожалуй. День неплохо начат.
На том стою и не могу иначе.
Туда плыву. Туда ли – доплыву?