* * *
В студии литературной
Я сижу в торце стола,
Говорю: «Ну что ж, недурно,
Жаль, что рифма подвела».
Над расстегнутой рубашкой
Большеротый, чуть живой,
Смотрит голой черепашкой
Стих молочно-восковой.
Я, в фуляр закутав горло,
Говорю: «Ученье – свет.
Кроме формы, крепкой формы
У певца защиты нет!»
Чай допив, дослушав прозу,
Вывожу из теплых стен
Не боящийся морозу
Броненосный свой катрен.
В небе ежится спросонок
Удивленная звезда.
Чей-то пегий жеребенок
Вылетает из гнезда.
* * *
Не продается «Вдохновенье»?
Давайте «Золотой ярлык»!
Кому-то чудное мгновенье,
А нам сойдет и сладкий миг.
В метро с тобою встану рядом,
Чуть придержусь, чтоб не упасть,
И горьким, горьким шоколадом
Заем украденную сласть.
ПРИВЕТ АРХИЛОХУ
Как, мол, жить? куда, мол, деться?
Ангел мой, какой пустяк!
Разве ты не помнишь с детства,
Как вести себя в гостях?
Не чинясь, отдай с порога
Свой подарок иль букет:
То, что ты принес с собою,
Не тебе принадлежит.
За столом не объедайся
И соседа не толкай,
Если хочется добавки –
Попроси, тебе дадут.
Не ломайся, если просят
Спеть, сплясать, стихи прочесть:
Сделай это, как умеешь,
И посмейся над собой.
Не хвались в игре удачей,
Стойко проигрыш сноси,
Если где-то насвинячил,
То прощенья попроси.
Не молчи весь день, как рыба,
Без нужды не тарахти,
Не забудь сказать спасибо,
Встать и вовремя уйти.
* * *
Он глядит на меня
в диалоговое окно
и твердит одно:
– У тебя есть выбор,
скажи мне – да или нет?
Все мои «не знаю»
для него не ответ.
Он глядит на меня
сквозь серебристую мглу,
я давно, как Незнайка, стою в углу.
Он со мной терпелив:
– Здесь развилка, куда ты пойдешь?
А я отвечаю:
– Дождь…
Он глядит на меня
все строже и холодней,
и я, наконец, выбираю:
глажу мышку, одну из дверей отпираю.
Он почти возбужден:
– Ты правда этого хочешь?
– Откуда я знаю?
Сделай не по моей воле, но по твоей!
* * *
Доктор, ну хоть вы-то, ну уж вы-то хоть!
Неужель соображенья нет?
Отражать российскую действительность –
Это ж для здоровья страшный вред!
К ней с прикрасой надобно, поласковей,
Тут ведь язву нажил не один.
Вон, Василь Андреич – всё со сказками,
Подобру и дожил до седин.
Здесь писатель – даже и не зеркало,
Дориана ихнего портрет!
Не убило, так перековеркало.
Взять хотя бы графа: спору нет,
Прожил долго, впору хоть Конфуцию,
Только оконфузился творец –
То ли отразил он революцию,
То ли просто сбрендил под конец…
Доктор, пожалейте ваши легкие!
Плюньте, чтобы кровью не плевать!
Пусть без вас уносятся залетные.
Пусть не вам шампанское пивать.
* * *
Всё чаще сверстники
напоминают папу –
залысинами, проседью, костюмом,
и этот запах взрослого мужчины:
табак, одеколон и коньячок.
Всё чаще сверстники напоминают папу.
Кого-то им напоминаю я?
* * *
Парикмахер в меня упирался коленом,
И на круглую щетку навитую прядь
Он тянул на себя и калил ее феном,
Поминая тихонько всеобщую мать.
И легли мои волосы гладко и прямо,
И Европа в моих проступила чертах,
И присвистнули дети, и ахнула мама,
И курчавый восток зашипел и зачах.
Парикмахер Андрюша, сегодня с тобою
Мы решили извечный российский вопрос:
Я воздвиглась Уральской покатой горою,
Устремив на закат свой напудренный нос.
Нам бы день простоять, нам бы ночь продержаться,
Только б дождь не застал, не застукал врасплох,
Только б запад забыл, как хорош для матрацев
Этот темный, курчавый, пружинистый мох.
* * *
Медли, медли, медленно води
Объективом, выбирай без спешки,
Замирай подобно сладкоежке
Над лотком с пирожными. Гляди:
Лестница спускается в канал,
Дом облокотился на соседа,
Херувим джинсовый правит бал
На ступеньках университета,
Под платаном, сбросившим кору,
Благодушно курит страж порядка,
Машет, словно роза на ветру,
Над коляской шелковая пятка.
Что возьмешь ты – дерево? ребенка?
Вкруг стола четверку черных чадр?
Может, это твой последний кадр:
Щелкнешь – и пойдет мотаться пленка.
* * *
Уменье укладывать чемодан
Приходит с теченьем лет:
Рубашки в стопку, очки в карман,
На дно – обратный билет.
С годами всё строже багажный контроль,
Всё меньше дозволенный вес:
Лишь самое нужное выбрать изволь,
Учись обходиться без.
Ведь очередь движется все равно
К той стойке – за пядью пядь –
Куда проносить не разрешено
Даже ручную кладь.
* * *
Боже, Боже, безотцовщина кругом!
Расшатался и скрипит наш старый дом.
Тут течет на всю Европу, там горит,
Над Кавказом что ни провод, то искрит.
Боже, Боже, безотцовщина вокруг,
Даже реки отбиваются от рук.
Пацаны играют в деньги по дворам,
Без отцов идут невесты к алтарям.
Смотрит шарик наш со звездного крыльца,
Извертелся весь, извелся без отца:
Может, крутит он с галактикой иной?
Может, явится хотя бы в выходной?
* * *
Книжки вам всем подпишу,
свой телефон припишу:
буковки, цифры, слова…
В переводе на взрослый
это будет: ау!
А на всеобщий – уа!
* * *
Детскую книжку дарю по привычке врачу.
Доктор, не думайте, это не умысел низкий:
Знаю, что даром не лечат, и я заплачу
По прейскуранту, а это – судьбе на ириски.
Детские книжки дарили когда-то врачам,
Учителям, воспитателям: песни да сказки,
Что рождены не от гулкой тоски по ночам,
А от нечаянной радости, транспортной тряски.
Как начинали застывшие лица мягчать!
И у чиновников были же малые дети:
Пишешь, бывало, «От автора мальчику Пете» –
Глядь, к вожделенной бумажке прижалась печать.
Взятка ли хитрая, пропуск ли сквозь оборону –
Яркий, как яблоко, хрусткий ее переплет?
Детскую книжку подсуну при встрече Харону:
Вдруг покатает за так – и домой отошлет!
* * *
Надо гулять побольше.
Надо курить поменьше.
Надо поехать в Польшу
С группой ученых женщин.
Темою для доклада
Женскую взять долю
В литературе. Надо
Пива попить там вволю!
Поохмурять поляков
Песенкой про солдата
И прокатиться в Краков:
Был там один когда-то…
Как он глядел браво!
А уезжал – плакал.
Надо поехать, право,
Жаль, что билет платный.
Как по Москве металась,
Как не хватало света…
В пачке одна осталась
Мятая сигарета.
СЧАСТЬЕ
Счастье – это когда
Идешь пожелать ребенку спокойной ночи –
И отнимаешь книгу, и гасишь свет,
И слышишь вслед:
«Один… холодный… мирный!»
* * *
Время путается, как нить,
Гнется в пальцах, как серебро.
Можно целую жизнь прожить
Меж соседних станций метро.
Так в гостях открываешь том
Полистать – и читаешь подряд…
Отсеченной ветки фантом.
Куст, проросший в соседский сад.
…И родишься опять в Москве,
Жизнь чужую промчав как сон,
А на Ленгорах – так и две:
Там вообще двойной перегон.
* * *
Пред небесной медкомиссией
стоит мой жалкий дух:
Зренье дрянь, неважно с мышцами,
на троечку слух.
Голый, взвешенный, измеренный –
дурак дураком,
На него глядит сощуренный
архангел-военком.
Сам воинственный, таинственный
святой Михаил
Задает вопрос единственный:
– Усердно ли служил?
– Я старался… всеми силами…
дудел… пробуждал…
Гавриила, вон, спросили бы –
награды не ждал…
– Ты слонялся, ты повесничал,
валял дурака,
Дрых на травке, лоботрясничал,
глазел в облака,
Высоты не взял завещанной,
не отнял у тьмы, –
Ты опять проснешься женщиной
в начале зимы.
* * *
Листья узкие, как рыбки,
серебристые с изнанки,
глянцевые на зеленом
весь усыпали газон.
Даже влажный запах прели –
точно запах свежей рыбы,
серебра на пестрой гальке,
чешуи на сапогах.
Но они уже не бьются
и почти не шевелятся:
яркой грудой снулой рыбы
возле ивы полегли.
Их серебряные души
затрепещут в теплых тучах,
порезвятся на просторе,
соберутся в косяки –
и умчат туда, где ждут их
с распростертыми ветвями,
где их помнят поименно,
знают каждую в лицо.
* * *
…Здравствуй, старость
Младая, незнакомая! С тобой
Сойдемся мы, подружимся, надеюсь, –
А там, глядишь, поженимся. Что скажешь?
Ведь ты, как Шахрияр от Шахразады,
Не жгучих ласк желаешь, только сказок,
А у меня их есть. И, может быть…
Кто знает… Чем там кончилось? Нет, правда!