РОДИТЕЛЬСКОЕ СЧАСТЬЕ
К концу первой четверти Лиам Гузник был самым высоким мальчиком среди всех четвероклассников в школе. Кроме того, у него был потрясный новенький гоночный велосипед, мохнатая низкорослая собака с глазами старика, который сидит в поликлинике и терпеливо ждет своей очереди, подружка-одноклассница, не разрешавшая целовать себя в губы, но позволявшая трогать за грудь, которой у неё не было, и табель с оценками, где были сплошные «оч. хор.», за исключением устной торы, да и то лишь потому, что учительница была стерва. Одним словом, Лиаму было абсолютно не на что жаловаться. А уж родителей его так и распирало от счастья. Стоило им встретить на улице каких-нибудь знакомых, как они тут же набрасывались на них и начинали терзать нескончаемыми майсами[1] о своём замечательном сыне. А тем, естественно, ничего не оставалось, как послушно кивать головой, изображать искреннее восхищение и, с трудом скрывая скуку, приговаривать: «Да, господин (госпожа) Гузник. Какой молодец! Какой молодец!»
Но разве имеет значение, что люди говорят тебе в лицо? По-настоящему важно то, что они говорят у тебя за спиной. А за спиной у родителей Лиама говорили лишь об одном – что с каждым днем Ехиель и Халина Гузник становятся всё меньше и меньше ростом. За время, прошедшее с последней зимы, они уменьшились, по крайней мере, сантиметров на пятнадцать. Госпожа Гузник, считавшаяся раньше женщиной высокой и стройной, теперь с трудом дотягивалась в магазине до полки, где стоят упаковки с сухими завтраками. А Ехиэлю, который когда-то был под метр восемьдесят, в автомобиле приходилось придвигать сиденье до упора, чтобы достать до педалей. Рядом с ними сын выглядел настоящим великаном. Подумать только: четвероклассник, а уже на целую голову выше матери. В общем, крайне неприятная история.
Каждый вторник после обеда Лиам ходил с отцом на школьную спортплощадку играть в баскетбол. Ехиэль страшно гордился талантами сына: и ростом Бог не обидел, и умен не по годам. «Вообще-то, евреи всегда славились своим умом, – говорил отец во время тренировок, – но большим ростом никогда не отличались. Конечно, в семье не без урода. Иногда появлялись на свет и верзилы. Но все они были такими остолопами, что не могли запомнить, сколько будет дважды два». Лиам, несмотря на свой рост, и в школе учился хорошо, и в баскетбол с каждым днем играл всё лучше. А если принять во внимание, что отец становился всё меньше и меньше, теперь они, можно сказать, играли на равных. На обратном пути отец частенько говорил: «Когда-нибудь ты станешь великим спортсменом, таким же, как Танхум Коэн-Минц, только без очков». Несмотря на то, что Лиам никогда в жизни не видел, как играет Коэн-Минц, слова отца наполняли его сердце радостью и гордостью. Но в последнее время любую радость омрачало постоянное чувство тревоги. Лиама жутко угнетало, что родители уменьшались с такой пугающей быстротой. «Может быть, – думал Лиам, – так бывает со всеми родителями? Может быть, это естественный процесс, и в следующем учебном году мы будем его изучать на уроках естествознания?» Однако в глубине души он чувствовал, что что-то здесь не так. Особенно после того, как Яара, которой пять месяцев тому назад он предложил дружить, и она ответила согласием, поклялась ему Торой, что её родители с тех пор, как она себя помнит, практически не изменились. Ему очень хотелось поговорить об этом с отцом и с матерью, но внутренний голос подсказывал, что есть вещи, о которых вслух лучше не говорить. Например, на щеках у Яары росло несколько светлых волосков, но Лиам делал вид, что не замечает их. «А что если она сама об этом не знает? – думал он. – Я ей скажу, и она расстроится». То же самое и с родителями. Может быть, они и знали про то, что с ними творится, но втайне радовались, что он этого не видит.
Так всё и тянулось до самого праздника Песах. Родители Лиама продолжали укорачиваться, а он продолжал делать вид, что ничего не происходит. Вообще-то, никто бы и не догадался, что он знает, если бы не Зейде. Пёс всегда испытывал особую симпатию к старикам, даже когда был щенком, поэтому любил, когда его выгуливали в парке царя Давида, где обычно было много стариков из дома престарелых. Зейде обожал сидеть возле них и слушать их бесконечные рассказы. Собственно, они-то и прозвали его Зейде[2]. Эта кличка нравилась ему намного больше, чем его настоящее имя Джимми, которое он принимал со свойственной животным печальной покорностью. Из всех стариков в парке Зейде больше всего любил одного чудака в каскетке, который разговаривал с ним на идише и кормил его кровяной колбасой. Лиаму этот старик тоже нравился. Однажды он заставил Лиама поклясться, что тот никогда не будет подниматься вместе с Зейде на лифте. Старик считал, что собаки не в состоянии понять, что такое лифт. Когда они входят в маленькую комнатку, расположенную в одном месте, а выходят из неё совершенно в другом месте, то теряют способность ориентироваться в пространстве и у них развивается комплекс неполноценности. Лиаму старик кровяной колбасы не предлагал, зато баловал его шоколадками в форме медалей и конфетками-подушечками. Старик этот, наверное, умер или переехал в другой дом престарелых, потому что больше он в парке не появлялся. Иногда Зейде увязывался за каким-нибудь другим стариком, похожим на чудака в каскетке, но очень быстро понимал, что ошибся, и начинал скулить. Однажды после пасхальных каникул Лиам вернулся из школы в дурном расположении духа и пошел гулять с Зейде. На обратном пути ему стало лень подниматься по лестнице, и он решил поехать на лифте. Нажимая на кнопку пятого этажа, он почувствовал было угрызения совести, но потом подумал, что старик всё равно, наверное, умер, и клятву можно больше не соблюдать. Когда дверь лифта открылась, пёс выглянул наружу, снова вернулся в кабину, несколько мгновений постоял, о чем-то размышляя, и грохнулся в обморок. Лиам и его родители ужасно перепугались и понесли Зейде к ветеринару.
Относительно собаки ветеринар их сразу же успокоил: ничего серьезного. Но дело в том, что ветеринар этот был не простой ветеринар. Раньше он жил в Южной Америке и был там то ли терапевтом, то ли гинекологом, но в какой-то момент, по причинам личного характера, решил заняться лечением животных. Ему не потребовалось много времени, чтобы понять, что родители Лиама болеют редкой, так называемой «семейной» болезнью, суть которой состоит том, что Лиам растет за их счет. «Абсолютно ясно, – сказал ветеринар с сильным аргентинским акцентом, – что каждый сантиметр, который у вашего мальчика прибавляется, у вас самих – отнимается». «А когда эта болезнь закончится?» – спросил Лиам. «Закончится? – переспросил ветеринар. – Она закончится тогда, когда твои родители исчезнут».
Всю обратную дорогу Лиам плакал, а родители пытались его успокоить. Как будто их самих эта ужасная «семейная» болезнь совершенно не волновала. Напротив, казалось, что им это даже нравится. «Видишь ли, – сказала ему мать, когда он уже лежал в постели, – многие родители были бы счастливы пожертвовать собой во имя детей, но не каждому предоставляется такая возможность. Вот, например, тетя Рутке. Как это ужасно – видеть, что твой сын растет дураком, коротышкой и бездарем, в точности, как его отец, и чувствовать свое полное бессилие! Пусть мы исчезнем, и что? В конце концов, все умирают. А мы с отцом не умрем. Мы просто исчезнем. Если хочешь знать, это звучит намного более ободряюще».
На следующий день Лиам отправился в школу без особой охоты и снова сбежал с устной торы. Он уселся на ступеньках возле спортзала и стал себя жалеть. И вдруг его осенило. Если он растет за счет родителей, значит, чтобы их спасти, ему нужно срочно перестать расти. Лиам побежал к школьной медсестре и как бы из чистого интереса спросил, что у неё есть почитать о проблемах роста. Изучив брошюры, которые та ему насовала, Лиам пришел к выводу, что если он хочет победить свой рост, то должен много курить, плохо и нерегулярно питаться, очень мало спать и ложиться как можно позже.
Свои бутерброды он стал отдавать Шири, полненькой симпатичной девочке из 4-го “Б”, дома постарался свести свой рацион к минимуму, а чтобы никто ничего не заподозрил, незаметно для всех бросал мясо и десерт своему верному Зейде, сидевшему под столом и смотревшему на него печальными глазами. Что касается сна, то здесь ему никаких особых усилий прикладывать не пришлось. После визита к южноамериканскому ветеринару он и так спал самое большее минут десять, после чего просыпался от какого-нибудь страшного сна с мучительным чувством вины. Вдобавок ко всему, он выкуривал теперь по две пачки “Ноблес” в день. Глаза у него стали красные, во рту стоял горький привкус, его душил надсадный старческий кашель, однако он даже и не думал прекращать.
Через год с небольшим, на церемонии вручения ведомостей с оценками было заметно, что Саси Злотницкий и Яиш Самара – выше него. Яиш к этому времени стал новым приятелем Яары, которая бросила Лиама, потому что у него плохо пахло изо рта. И вообще, положение Лиама в школе сильно пошатнулось. Одноклассники объявили ему бойкот. Они говорили, что его хронический кашель действует им на нервы. Кроме того, у него снизилась успеваемость по всем предметам, включая физкультуру. Единственной девочкой, которая продолжала с ним разговаривать, была Шири. Сначала она прониклась к нему расположением из-за бутербродов, но потом он стал ей нравиться и сам по себе. Они проводили вместе по многу часов и говорили о таких вещах, о которых с Яарой он никогда в жизни не разговаривал. Достигнув отметки 15 сантиметров, родители Лиама укорачиваться перестали. Когда врач это подтвердил, Лиам попытался было бросить курить, но безуспешно. Он даже ходил к иглоукалывателю и гипнотизеру, однако те оказались бессильны и в один голос заявили, что он не может бросить исключительно из-за своей избалованности и слабохарактерности. Впрочем, Шири запах сигарет нравился, и она сказала, что это не имеет никакого значения.
По субботам Лиам сажал своих родителей в карман рубашки и устраивал им велосипедную прогулку. Он старался ехать медленно, чтобы растолстевший Зейде не отставал. Когда родители начинали ссориться или просто надоедали друг другу, он пересаживал кого-нибудь из них в другой карман. Как-то раз с ними поехала Шири. Они отправились в Национальный парк и устроили там настоящий пикник. А на обратном пути, когда они остановились посмотреть на закат, папа Лиама громко прошептал из кармана: «Поцелуй её. Поцелуй её». Лиам смутился и быстро переменил тему разговора: заговорил о солнце, о том, какое оно большое, горячее, и так далее в том же духе. А потом стемнело, и родители в кармане заснули глубоким сном. Тему солнца Лиам исчерпал и стал рассказывать про луну, звезды и о том, как они влияют друг на друга. А когда и эта тема себя исчерпала, кашлянул и замолчал. Шири сказала: «Поцелуй меня». Он поцеловал. И тут из глубины кармана донесся папин шепот: «Молодец, сынок!», и было слышно, как разволновавшаяся мама ударила отца локтем в бок и заплакала от радости.
Перевел с иврита Борис Борухов
ТОЛСТЯЧОК
Был ли я удивлен? Да просто охренел. Знакомишься с девчонкой. Встречаешься с ней раз, другой… кафешка, кино, третье, четвертое, и всегда днем. Вы начинаете трахаться, в постели она – полный звездец, а потом появляются уже и какие-то чувства. И в один прекрасный день она приходит вся в слезах, и ты её обнимаешь и говоришь «успокойся, всё нормально», а она в ответ – «я так больше не могу»; сообщает, что у неё есть тайна, и не просто тайна, а нечто ужасное, какое-то жуткое проклятие, и она всё это время хотела тайну эту тебе открыть, да только у неё смелости не хватало. А это давит на неё, давит, как две тонны кирпичей. Но она обязана рассказать, просто обязана, хотя, конечно, знает, что, как только тебе это откроет, ты с ней в ту же секунду расстанешься, и правильно сделаешь. И сразу же после этого монолога опять начинает плакать. «Я тебя не брошу, – говоришь ты, –я… нет… я люблю тебя». Возможно, ты сейчас действительно «какой-то не такой», говоришь ты, но ты – нет… а если даже да, то это из-за её слез, а не из-за “тайны”. Опыт тебя уже научил, что все эти женские тайны, из-за которых они готовы разорвать себя на куски, примерно одно и то же: ну там, какая-то скотина ебала её до тебя, или араб, или за деньги кому-то она дала. «Я – последняя блядь» – все они заканчивают этой фразой, а ты их обнимаешь «да нет же, что ты, что ты…» или шепчешь «ну не надо, не надо…», если они всё ещё продолжают плакать. «Нет! Это, правда, что-то ужасное!», – кричит она, словно чувствует, что в глубине души ты абсолютно спокоен, как бы ни пытался это скрыть. «Пока это “ужасное” сидит у тебя внутри, оно и звучит ужасно, – говоришь ты, – внутри другая акустика. Ну, давай, выкладывай свою тайну, она сразу станет нестрашной. Вот увидишь.» Это ее почти убеждает, и уже спустя несколько секунд она начинает: «Если б я рассказала тебе, что по ночам превращаюсь в мужчину, в коротышку, у которого всё тело покрыто волосами, шеи практически нет, а на мизинце – золотой перстень, ты и тогда продолжал бы меня любить?» И ты говоришь ей “конечно”. А что ты ей можешь сказать? “Нет”? Она ведь просто пытается проверить, насколько ты её любишь, и устраивает некий экзамен, а как раз с экзаменами тебе всегда удавалось справляться, как никому. И в самом деле, как только ты говоришь ей это “конечно”, она вся буквально тает, и вы начинаете трахаться здесь же, в гостиной. А после продолжаете лежать в обнимку, и она плачет, потому что ей стало легче, и ты тоже плачешь, и не понимаешь, отчего. И она не встает и не уходит, как это было всегда, а остается ночевать с тобой. И ты лежишь в кровати, не спишь и смотришь на её прекрасное тело, на закатное солнце за окном, на луну, выплывающую непонятно откуда, и серебряный свет омывает её тело, и ты гладишь волосы на её спине. Не проходит и пяти минут, как ты обнаруживаешь рядом собой в постели небольшого толстенького мужчину. И этот мужчина встает, улыбается тебе и как бы смущенно одевается. Он выходит из спальни, а ты, как загипнотизированный, – за ним. И вот он уже в гостиной перебирает пухленькими пальчиками кнопки телевизионного пульта и останавливается на спортивном канале. Футбол. Высшая лига. Когда игроки бьют мимо, он матерится в экран, когда забивают гол – вскакивает и машет руками. После того, как матч закончен, он сообщает тебе, как у него всё пересохло во рту и как пусто у него в животе. Что он сейчас заглотил бы какую-нибудь лошадку, в крайнем случае, – цыпленка, но и говядина устроила бы его тоже. И ты садишься в машину и везешь его в какой-то ресторан в Азуре, который он “хорошо знает”. Новая ситуация беспокоит тебя, очень беспокоит, но ты действительно не знаешь, как быть, центры принятия решений полностью заторможены. Рука автоматически переключает рычаги скорости, вы выруливаете на Аялон, ты чувствуешь себя каким-то роботом, а на сидении рядом с тобой – он, на мизинце – золотой перстень, выстукивающий какой-то марш, а на светофоре у перекрестка Бейт-Дагон он опускает стекло, подмигивает тебе и кричит девице в военной форме, которая пытается поймать попутку: «Козочка! Хочешь, чтобы мы засадили тебя сзади?» Потом, в этом ресторане в Азуре, ты так наедаешься мясом, что живот просто лопается, а он смакует каждый кусок и радуется, как младенец. И всё это время ты себя уговариваешь, что это всего лишь сон, странный сон, да, сон, но ещё немного – и ты проснешься.
На обратном пути ты спрашиваешь его, где бы он хотел сойти, и он делает вид, что не слышит, но выглядит при этом жутко несчастным. В конце концов, ты обнаруживаешь себя вместе с ним в своей квартире. На часах уже почти три. «Ладно, – говоришь ты, – пойду посплю», и он, не вставая с пуфика, машет тебе ручкой и продолжает всматриваться в телевизор с вышагивающими под музыку топ-моделями. Утром ты просыпаешься разбитый, в животе ноет. А она всё ещё дремлет в гостиной. Но когда, приняв душ, ты выходишь из ванной, она уже на ногах. Она обнимает тебя, и взгляд у неё виноватый, но ты слишком растерян, чтобы что-нибудь говорить. Время идет, а вы по-прежнему вместе. В постели с ней с каждым днем всё клёвей и клёвей, она уже немолода, да и ты тоже, и однажды ты ловишь себя на том, что завёл разговор о ребенке. А по ночам… По ночам ты раскатываешь со своим толстячком и счастлив, как никогда. Он таскает тебя по таким ресторанам и клубам, о которых раньше ты даже не слышал, и вы скачете c ним по столам, круша посуду, как будто завтра никогда не наступит. Он очень славный, этот толстячок, немного, правда, грубоват, особенно с дамами. Иногда такое завернет, что ты готов сквозь землю провалиться. Но во всем остальном быть с ним рядом – действительно кайф. До знакомства с ним ты не очень-то интересовался футболом, а сейчас уже знаешь названия всех команд. И каждый раз, когда команда, за которую вы болеете, выигрывает, ты испытываешь такое чувство, будто загадал желание, и оно тут же исполнилось, а это настолько редкое ощущение, особенно у такого человека, как ты, который чаще всего и сам не знает, чего он хочет. И так каждую ночь. Уставши, ты засыпаешь вместе с ним прямо у телевизора во время очередной игры в аргентинской лиге, а утром вновь просыпаешься рядом с прекрасной и всё готовой тебе простить женщиной, которую ты тоже любишь до боли в сердце.
19.99 (ВКЛЮЧАЯ НДС И РАСХОДЫ НА ПЕРЕСЫЛКУ)
Нахум наткнулся на это объявление совершенно случайно, где-то между гороскопом на завтрашний день и рекламами секс-шопов. «Задумывался ли ты когда-нибудь о смысле жизни? – вопрошало объявление. – Каким образом мы вообще существуем в этом мире? – и спешило сообщить: – Теперь ответ на этот мучительный вопрос в твоих руках, ты найдешь его в небольшой, но совершенно замечательной книге, которая простым и доступным языком объяснит, для чего ты живешь на свете. Отпечатанная на прекрасной бумаге и проиллюстрированная живописными цветными фотографиями с комментариями книга будет выслана вам на дом в изящной упаковке всего за 19 шекелей 99 агорот!».
Здесь же был помещен снимок человека в очках, с интересом вчитывающегося в книгу – на лице счастливая улыбка, а над головой, как раз в том месте, где должны роиться мысли, жирным шрифтом отпечатано: «Небольшая книга, которая произведет переворот в твоей жизни!» Снимок произвел на Нахума очень сильное впечатление; человек на фотографии выглядел счастливым, восхищала и ширина его плеч. Чем-то он напомнил Нахуму улыбающегося культуриста с объявлений «Обрести тело Геркулеса, тренируясь по 30 секунд в день с помощью новейшего комплекса упражнений, – всего лишь за 29 шекелей 99 агорот (включая НДС и расходы на пересылку)». А здесь предлагали смысл жизни, да еще на десять шекелей дешевле!
Наклеивая дрожащими руками марку на конверт, он знал, что предстоящие дни будут тянуться дольше обычных. Проблема смысла жизни занимала Нахума всегда – хотя жизнь его была вполне приятной и счастливой, он всегда ощущал, что чего-то в ней не хватает, но теперь, через какие-то несколько дней, его существование наконец-то обретет цельность. Когда Нахум попытался поделиться распирающим его чувством любопытства с отцом, то столкнулся с некоторыми трудностями. «Идиот! – возмутился отец. – Ты просто идиот. Всякий раз, когда какой-нибудь мошенник хочет заработать доллар-другой, ему надо всего лишь дать объявление в газету, и мой дебильный сын тут же побежит на почту, чтобы выслать ему деньги». – «Отец, но они не мошенники, – попытался Нахум указать отцу на его ошибку, – в объявлении даже сказано, что если книга мне не понравится, я смогу в течение четырнадцати дней отправить ее обратно, и деньги мне возвратят, естественно, за вычетом расходов на доставку». Отец ухмыльнулся мрачной ухмылкой, возмущение на его нервном лице начало уступать место чему-то другому, смахивающему на помешательство, он приобнял Нахума и заговорщически прошептал: «Знаешь что? Давай-ка мы их нагреем. Вместе прочтем книжечку, а потом, когда все поймем про смысл жизни, вернем обратно. Вставим этим мошенникам. Что ты на это скажешь?» Нахум подумал, что поступить так было бы очень непорядочно, но не сказал ничего, потому что не хотел заводить отца. Но рука, стискивающая плечо Нахума, сжималась все сильней; видимо, отцу удалось завестись самостоятельно. «Эй, ты, кусок имбецила! – закричал он. – Я тебе покажу, что такое смысл жизни, придурок!» – продолжал он орать, пытаясь освободить ногу от тапка. «Оставь ребенка в покое!» – поспешила на помощь мать, пытаясь протиснуться между отцом и Нахумом. «Ребенка? – злобно прохрипел отец, продолжая угрожающе размахивать тапком. – В августе ему исполнится двадцать восемь!». – «Ну, так что из этого?»
Друзья Нахума тоже полагали, что всё это чепуха, даже Ронит; никто не разделил с ним это чувство нетерпеливого ожидания, один только Нахум с нетерпением ждал бандероль. Извещение пришло через три дня, и Нахум изловчился вырвать его у отца, пытавшегося проглотить почтовый бланк в процессе одной из неистовых своих атак. Когда бандероль наконец оказалась в руках Нахума, его терпение лопнуло окончательно, тут же, в почтовом отделении, он принялся рвать коричневую бумагу, в которую была завернута брошюра, и начал ее читать по дороге домой. Тайна человеческого существования раскрывалась перед ним и становилась все яснее с каждой прочитанной страницей. Чудесная книжечка была написана ясным и простым языком, и Нахум с первого прочтения понял в ней всё (за исключением одной главки, где ему пришлось прибегнуть к помощи цветных живописных фотографий, которые и вправду оказались прокомментированными). И когда он подходил к своему дому, то впервые в жизни знал, для чего он живет в этом прекрасном мире, для чего все мы пришли в этот мир, и чувство это наполняло Нахума высшим блаженством, блаженством, слегка омраченным сожалением обо всех минувших годах, которые он вынужден был прожить в неведении. Охваченный порывом избавить, насколько это возможно, от дальнейшей беспросветной путаницы всех остальных, вбежал Нахум по лестнице на свой этаж, думая лишь о том, что он просто обязан в течение ближайших нескольких секунд поделиться с родителями тайной существования, которая слезами радости подступала к его глазам. Слезами, которые очень быстро сменились слезами разочарования. Отец кричал, что не согласен участвовать в этой идиотской затее. А мать, хотя и слушала его разъяснения, и разглядывала картинки, и качала в знак согласия головой, но стеклянные ее глаза и бессмысленное поддакивание свидетельствовали о том, что она всего лишь пытается утешить Нахума, мысли же ее были весьма далеки от того, что говорилось в книжке.
Несколько часов после прочтения книжки Нахум провел в горечи и унынии. Перелистывая газету, он убедился, насколько чуждой была проблема смысла жизни для большинства людей в мире. Все эти войны, убийства, экологические катастрофы и даже падение курсов акций на биржах происходили от невежества и ошибок, ставших результатом отсутствия элементарных представлений о смысле жизни. Ошибок, которые можно было бы легко исправить, если бы люди были готовы его выслушать. Но никто не был готов – ни родители, ни друзья, ни даже Ронит. Нахум ощущал, как его охватывает отчаяние. И вдруг, как раз над длиннющей колонкой с разнообразными предложениями получить ссуду, не прибегая к гарантам, взгляд Нахума наткнулся на знакомый образ – тот же широкоплечий человек в очках; но в нынешнем объявлении он беседовал с пожилым угрюмым интеллигентом, который, как это было хорошо видно на фотографии, внимательно вслушивался в его слова. «Люди не хотят тебя выслушать? Знакомые и коллеги не обращают внимания на то, что ты им говоришь? Мы готовы решить твою проблему. За 19 шекелей 99 агорот мы вышлем тебе познавательную брошюру, которая научит тебя, как превратить самого замкнутого человека в твоего внимательного слушателя». Счастью Нахума не было предела. Именно сейчас, когда он был готов сдаться, фортуна вновь повернулась к нему лицом. Дни ожидания брошюры прошли в волнительном предвкушении, и через четыре долгих-долгих дня он держал ее в руках. Сердце замирало, когда он читал познавательные основы, изложенные в брошюре, а когда закончил читать, уверенно отправился к отцу, зная, что на этот раз отец его выслушает.
Дела его продвигались с головокружительной быстротой. Нахуму открылся смысл существования, к тому же он знал, как заставить людей слушать то, что он им говорит. Смысл жизни распространялся со скоростью звука, из уст в уста. Трудно описать радость Нахума, когда он видел сияющие глаза матери, когда слышал радостный смех всех своих друзей, особенно смех Ронит.
Но не все шло как по маслу. Несколько ешиботников, среди них внук Людборского ребе, пришли к Нахуму с просьбой, чтобы он сам рассказал им, что же это такое – смысл жизни. Нахум был счастлив все объяснить им, а потом даже нагазировал для молодых гостей по стакану воды с малиновым сиропом. Ешиботники вежливо поблагодарили и отправились дальше. Нахум не придал этому визиту слишком большого значения. Многие посторонние люди приходили в эти дни к нему домой, и он не обнаружил в любознательных юношах ничего из ряда вон выходящего.
Однако, когда на следующий день толпы богобоязненного воинства подступили к его дому и наводнили весь двор, распевая «Отродье Лилит, череп твой будет разбит, и весь еврейский народ это развеселит» и «Замышляйте заговор, но он будет сорван, говорите слово, но оно не сбудется, ибо с нами Бог», Нахум осознал, что попал в беду. Ему удалось выбраться из своего дома и спрятаться в заброшенном бомбоубежище неподалеку от дома Ронит. Ронит приносила ему каждое утро несколько бутербродов и термос с кофе. Бутерброды были завернуты в разорванные страницы газет, и из них Нахуму удалось узнать, что внук Людборского ребе организовал массовое дезертирство учащихся из ешив Бней-Брака, утверждая, что нет никакой надобности отыскивать истину в святых книгах в то время как она открыта всем. Религиозные массы считали, что исключительную ответственность за создавшуюся ситуацию несет Нахум. Она была и так достаточно запутанной, но отец Нахума, натуру которого постижение смысла жизни существенно не изменило, ухитрился усугубить ситуацию еще сильнее. Швыряя горшки с цветами на головы богобоязненных демонстрантов и с помощью неконвенционального применения банок с карликовой морковью, он отправил казначея людборской общины в реанимационное отделение.
Нахум хотел успокоить главу людборских хасидов, объяснить, что смысл жизни не обязательно носит антирелигиозный характер. Наоборот. Например, Нахум и сам в Йом-Кипур обычно постится, бар-мицву ему справляли в синагоге, и даже в подарок он получил спортивный велосипед, как всякий хороший еврейский мальчик. Но каждый раз, когда он дозванивался до ребе из автомата, расположенного рядом с бомбоубежищем, тот не давал ему сказать заготовленные слова, проборматывал молитву «Шма Исраэль», взывал на идише о помощи и обрывал разговор. Нахум начал погружаться в черную скорбь, сообщения о продолжающейся блокаде его дома и публичном осуждении Нахума раввинами людборской общины, вдобавок к сырости в бомбоубежище и глубокой тоске по маминым обедам, начали давать себя знать. Но именно на этом этапе, когда казалось, что все уже пропало, произошло событие, изменившее ситуацию коренным образом. Об этом возвестил бутерброд с туной, обычно приносимый по вторникам. На странице газеты, в которую был завернут бутерброд, было напечатано пространное интервью с казначеем людборской общины, который очухался от увечий, нанесенных консервами, и был выписан из больницы, а прямо над интервью красовалось рекламное объявление, привлекшее внимание Нахума. В объявлении этом представал наш старый знакомец – здоровяк в очках, оказавшийся на этот раз в довольно-таки неприятной ситуации – напротив него в угрожающей позе стоял бородатый великан, рука которого сжимала острый на вид топор. Человек в очках вонзал в него пронзительный взгляд, усиленный с помощью пунктирной стрелки. В объявлении говорилось следующее: «У тебя есть враги? Люди хотят причинить тебе вред? Нет причин для беспокойства! За 19 шекелей 99 агорот ты сможешь приобрести нашу новую брошюру “Семь простых инструкций, как превратить врага в друга” и научиться преобразовывать отрицательные энергии в положительные, и все это с помощью взгляда».
Нахум тут же отправил деньги, и запрошенная бандероль не замедлила прибыть. Нахум читал брошюру как одержимый и поспешил опробовать изложенные в ней принципы на обитавших в убежище крысах, которые за считанные секунды превратились в его ближайших друзей. Отыскав в убежище холодную воду, Нахум побрился и постарался, как только мог, привести в порядок свою одежду. В ближайшем магазине он приобрел кипу и отправился в дальний путь, туда, где обитал Людборский ребе. Несмотря на попытки Нахума держаться как можно незаметнее, он, по причинам, которые были ему не ясны, привлекал к себе пристальное внимание. Возле обители Людборского ребе толпа пыталась устроить Нахуму суд линча, но друзья-крысы, которые упрямо сопровождали Нахума всю дорогу, грудью встали на его защиту. Ребе вышел на балкон своего дома, чтобы проникнуть в сущность переполоха; и Нахуму действительно понадобился один только взгляд, чтобы развеять непонимание. «Прекратите!» – закричал с балконных высот ребе. – Вы что, не видите, что перед вами Мессия из дома Давидова и слова Всевышнего на его устах?» И толпа вгляделась и увидела. И был в этот вечер великий пир, на котором плясали, взявшись под руку, отец Нахума и казначей людборской общины, а друзья Нахума, крысы, – даже они напились допьяна.
Теперь до передачи смысла жизни всем остальным людям в мире было уже недалеко. Тайна сущности человеческого бытия распространялась с головокружительной быстротой, и Нахум лично потрудился, чтобы рассказать о ней на двух представлениях в клубе «Night Line». Все страны мира произвели разоружение: некоторые из государств навеки перековали мечи на орала, а остальные нашли им еще лучшее применение. Нахум проводил большую часть времени, ухаживая за грядками с помидорами во дворе многоэтажного дома, в котором жили родители, полный гордости, что тоже внес определенный вклад в счастье всего мира. Но одна мысль всё-таки не давала ему покоя. Мысль о смерти. Раньше она не причиняла ему беспокойства. Но теперь, когда все было так прекрасно, одолевала его ужасная мысль о неизбежности смерти. Как обрадовался Нахум, когда отец показал ему объявление в одной из ежедневных газет, где широкоплечий человек в очках, который на этот раз выглядел моложе обычного, обещал: «…красочная брошюра, которая начертает тебе путь к бессмертию, – от тебя потребуется лишь пятнадцать секунд в день на упражнения циркулярных мышц – всего за 39 шекелей 99 агорот».
«Видел? – с презрением процедил отец. – Стоит людям чуть преуспеть, и они тут же вздувают цены до небес».
Перевел с иврита Игорь Бяльский