ЭТЮД
Помнишь день, когда тоска потянула за собой,
ухватившись за рукав воробьиной лапой?
Вышел из лесу Ноябрь с оттопыренной губой
и пошел по улице, помахивая шляпой.
Мы стояли у окна, мы глядели на пустырь,
на размокшую траву, на осенний сор,
на бессмысленный фонарь, на колючие кусты…
Мы глядели из окна на себя в упор.
Мы стояли у окна долго-долго, целый век.
Не видали никого – лишь себя да осень…
Только вдруг на пустыре появился человек.
Ярко-рыжий человек из квартиры восемь!
На шапчонке у него голубые вензеля,
а в отчаянных глазах – «вольтова дуга».
Для опоры у него – два железных костыля.
Два железных костыля и одна нога.
Чем-то нас заворожил этот странный инвалид.
Что-то в нем от той тоски было, не иначе…
Но, мешая нам принять соболезнующий вид,
он катил перед собой ярко-рыжий мячик!
Мяч над городом летел, он за мячиком бежал,
и такой пошел футбол – можно ошалеть!
Тут не то, что нам его – одноногого – не жаль,
тут ему – двуногих нас впору пожалеть!
И тогда открылось нам – не видавшим ни шиша! –
как из вороха обид, из-под груды бед,
из-под жернова тоски, от натуги чуть дыша,
желторотая душа вылезла на свет.
Ну, а может, тут душа совершенно ни при чем.
Просто голос у дождя стал светлей и выше.
Просто рыжий человек с костылями и мячом
из подъезда своего на улицу вышел…
СНЕГ
Как мучительна смена суток в тот особенный промежуток
между осенью и зимой…
…Были тени и были свечи.
И друзья мои каждый вечер приходили ко мне домой.
Говорили неутомимо, что, мол, жизнь… Что проходит мимо…
Что опять, мол, в болото лезть нет желанья и нет резона…
Не податься ли нам в масоны… Или просто поехать в Гагру –
там теплее и море есть.
Говорили о чем-то важном… Что однажды, мол, должен каждый!
И что это, мол, не пустяк!..
Для законченности картины не хватало у нас камина.
Ну а впрочем, сойдет и так…
«Так и жить бы на белом свете, не заботиться о бессмертьи», –
по стаканам вино разлив, уговаривал нас приятель…
Разговор был вдвойне приятен,
потому что нетороплив.
В пальцах время крошилось мелом… Но когда тенорком несмелым
пару первых высоких нот взял на кухне пузатый чайник,
Вы взглянули в окно случайно
и увидели – снег идет.
Снег идет по проспектам стылым. Снег идет – набирает силу,
чтоб с размаху в лицо плеснуть! Снег идет боевым порядком.
Снег – единственная разгадка,
мирозданья живая суть…
Что привиделось вам, не знаю, в этой мгле без конца и края,
в этом дьявольском балагане, в этом призрачном шапито…
Но, слова на ходу глотая, вы рванулись, не попадая
в рукава своего пальто…
Ну, куда же вы, боже правый, из негромкой моей державы?!!..
Вы не слушаете. И вот,
взглядом Каина вас окинув, у подъезда худую спину
выгибает соседский кот, словно греческая «омега»…
Под ногами подушка снега вырастает, как пьедестал…
Даже тот, кто поэтом не был, поднимается ближе к небу
и читает его с листа…
…И день упадет, как стервятник почуявший пищу…
…И над головой провода соловьями засвищут…
…И грянет вдогонку гудок паровоза протяжно и строго…
…И будет дорога и снег без конца…
…Только снег и дорога…
ЭКСКУРСИЯ ПО ОДЕССЕ
Если вы когда-нибудь захотите узнать этот город,
не глазейте попусту на его дворы и фасады,
не шлифуйте взглядами его колонны и своды
и своими вопросами прохожих не утомляйте.
Вы гоните подальше сонмы экскурсоводов,
потому что они в нашем деле мало что понимают.
Право, что вам с того,
если в этом доме жил хороший писатель Бабель,
а вон в том – проживал хороший писатель Гоголь?
Вы возьмите себе сто грамм коньяку, сто грамм, и не больше! –
в забегаловке на углу, в полутемном кафе. И дальше!
Из подвала – на свет. А со света – под тень каштанов.
А из тени – на свет… А со света – в тень… И опять!..
И так далее – неустанно!
И тогда вы поймете, что море – всему начало,
ибо море даже на суше вас на волнах качает,
ибо, чтобы увидеть море, не надо бежать к причалу,
а достаточно посмотреть на лица, которые вас встречают.
И тогда вы услышите этого города голос.
говорок бесподобный, тысячу раз воспетый,
откровенно нахальный и, в сущности, беззащитный
(но об этом догадываются лишь местные жители и поэты).
И тогда вы увидите то, что видел хороший писатель Бабель,
а возможно – чем черт не шутит! –
и то, что видел хороший писатель Гоголь…
Даже мусор на улицах не покажется вам грязным,
а покажется в этом случае нужным и очень важным.
Вы идите, идите… заходите во все магазины, и в каждом
непременно купите хотя бы пустяк, безделушку,
а когда от покупок распухнет ваша дырявая сумка,
потеряйте ее где-нибудь на вокзале или в трамвае…
И тогда вам покажется, что вы здесь когда-то жили,
даже если вы точно знаете, что этого быть не может.
И тогда вы внезапно поймете, что вас здесь ждали.
Ждали – и поэтому дверь на цепочку не закрывали…
Если вы когда-нибудь захотите узнать этот город,
вы гоните подальше сонмы экскурсоводов…
…вы возьмите себе сто грамм коньяку – сто грамм, и не больше…
…и тогда вы поймете, что море – всему начало…
…и тогда вы услышите этого города голос…
…и тогда вам покажется, что вы здесь когда-то жили…
* * *
Игорю Бяльскому
Что нам виделось в этом окне,
в суете трехминутной стоянки?
Что нам виделось в этом огне
на случайном глухом полустанке?
Обитаем в расщелине лет,
где презренье похоже на зависть.
Наши души корявы, как хлеб,
безобразны, как первая завязь.
Фонари, фонари, фонари
отражаются в радужных лужах,
только этот огонь изнутри
обжигает больней, чем снаружи.
Только древнее слово живет
и маячит над каждою кровлей:
«Тот, кто Время свое назовет,
будет сам этим Временем проклят!»
Что б ни выпало – нечет ли, чет,
кошелек ли, дорога ли, кровь ли –
тот, кто Время свое назовет,
будет сам этим Временем проклят!
Но и опыт нас не уберег
от железных объятий арены –
так ночами за глотку берет
безымянное, темное Время.
Жарким шепотом, криком совы
окликает нас время ночами…
«Назови… назови… назови…» –
шелестит у меня за плечами.