Ханох Левин

какое это счастье!..

Отрывки из спектаклей и рассказ

МИР

Алеф. Все проходит. Послушай, что я тебе скажу. Все еще будет хорошо.

Бет. Как это может вдруг стать хорошо? Если мы живем от войны до войны.

Алеф. И это пройдет. Все когда-нибудь кончается. Ты уснешь однажды ночью, а проснешься: вот он – мир, уже есть, существует, пришел.

Ты спокойно встаешь с постели, не бежишь, сломя голову, слушать новости, а спокойно идешь чистить зубы. В столовой все на своих привычных местах: стол, завтрак, жена, как и положено в мирное время.

Ты удобно устраиваешься за столом. Твоя жена, которая тоже очень счастлива, что воцарился мир, открывает рот, чтобы сказать тебе об этом. Ты спокойно берешь ее за волосы, бьёшь головой об стол, и она затихает. Мирное весеннее утро.

Ты идешь на работу, спокойно насвистывая устаревшую за ночь военную песню, или просто кладешь транзистор на плечо. Приходишь на работу и сразу замечаешь, как все переменилось вокруг! Какая невероятная разница! По-новому светятся лица! Входит твой секретарь… У тебя есть секретарь?

Бет. Нет, у меня… Я сам секретарь.

Алеф. Неважно. Входит твой босс. Говорит, что ты должен сделать то-то и то-то… В мирные дни ты как-то особенно чувствуешь, насколько ты устал от него, как он тебя утомляет.

Спокойно берешь его за волосы и бьёшь головой о край служебного стола. Мирный весенний день. Полдень. Ты спокойно идешь домой, съедаешь вкусный, сытный обед, ложишься вздремнуть… Возвращается из школы ребенок. В мирные дни ребенку хочется поозорничать, пошалить. Он кричит, устраивает бедлам, мешает тебе уснуть. Ты тихонько зовешь его к себе, берешь его за волосы и бьёшь головой о ножку кровати, пока он не замолчит.

Потом принимаешь душ, бреешься и идешь в театр, на премьеру. Так чудесно заканчивается этот мирный весенний день.

Весенние мирные дни сменяются мирными летними… Так спокойно проходит день за днём… Жизнь прекрасна!

(Пауза)

Бет. Прекрасна. Слишком прекрасна.

Алеф. В среду тебя увольняют с работы. Ты возвращаешься домой и издалека слышишь, как кричат соседи. В подъезде полно дерьма – электрическая компания устроила наводнение. У ребенка острый аппендицит, жена сбежала с бакалейщиком. Ты входишь в разоренный дом, готовишь себе чашку крепкого кофе, удобно устраиваешься в кресле, берешь себя за волосы и бьешь головой, бьешь, что есть силы…

(Пауза)

Бет. Так выглядит мир?

Алеф. Это только начало. Первый мирный весенний день.

НАЦИОНАЛЬНАЯ БИБЛИОТЕКА

Женщина-гид и шофёр показывают туристу Национальную библиотеку, представляющую собой спичечную коробку, висящую на ниточке.

Гид. А это – наша Национальная Библиотека.

Турист. (Глядя в противоположную сторону) Где?

Гид. (Показывая на спичечную коробку) Здесь.

Турист. (Подходит, разглядывает, недоверчиво смотрит то на гида, то на коробку) Вот это вот – Национальная Библиотека?!

Шофёр. Национальная. Сказано тебе! На-ци-о-наль-на-я.

Турист. Что, вот это вот – Национальная Библиотека?

Шофёр. Сказали же тебе – Национальная Библиотека!

Турист. Скажите ему, пожалуйста, чтобы он на меня не кричал.

Гид. Он – шофёр.

Турист. На меня нельзя кричать. Я – турист.

Шофёр. Турист, турист. Вот и осматривай Национальную Библиотеку, если турист. Цып-цып-цып-цып…

Турист. Я вам не курица, я – турист.

Гид. Турист, курица… Одно другому не мешает.

Турист. (С опаской поглядывая в сторону Шофера, рассматривает спичечную коробку) Вам не кажется, что ваша Национальная Библиотека… что она… ну, что она похожа… как бы это сказать… ну, это… (Встречаясь взглядом с Шофером, замолкает)

Шофёр. На что?!

Турист. Да так, ни на что… Ну, что она немножко похожа на спичечную коробку.

Гид. Что значит, немножко? Это и есть спичечная коробка.

Турист. В каком смысле?

Шофёр. Коробка. Спичечная. Что тут непонятного?

Турист. Да нет, всё понятно… В самом деле, спичечная коробка. (Стараясь задобрить Шофера) А она не очень-то большая, как вам кажется? (Шофер молча смотрит на него).

Турист. Я говорю, не очень-то она большая, а? (Пауза) Не очень большая она, а? (Пауза) Нет, правда. (Пауза) А? (Пауза) А? (Пауза) А? (Пауза) А? (Пауза) А? (Пауза) А? (Пауза) А? (Пауза) А? (Пауза) А? (Пауза) А? (Пауза) А? (Пауза) А? (Пауза) А? (Пауза) А? (Пауза) А? (Пауза) А? (Пауза) А? (Пауза) А? (Пауза) А? (Пауза) А? (Пауза) А?

Шофёр. Ну, ты и зануда.

Турист. (Гиду) Не очень-то она большая, эта библиотека, а?

Гид. Не очень большая, но и не очень маленькая. В точности такая, какая нам нужна.

Турист. Ну, да, я и говорю. А как вы в нее книги засовываете?

Гид. Книги? (Улыбаясь, Шоферу) Он не понимает, как мы туда книги засовываем.

Шофёр. Щас как дам ему по башке, сразу поймет.

Турист. Почему он все время нервничает?

Гид. Он – шофёр.

Шофёр. Где это ты видел, чтобы в спичечную коробку книги засовывали? Какого размера коробка и какого размера книга?! Ты что, нас за кретинов принимаешь?

Турист. Но вы сказали, что это библиотека.

Шофёр. Конечно, библиотека. А ты думал, что это бордель твоей мамаши-проститутки?

Турист. Он назвал мою мамочку проституткой!

Гид. Он – шофёр. Если он говорит, что она проститутка, значит проститутка.

Турист. Моя мамочка не проститутка. Она – туристка. А я – турист.

Шофёр. Цып-цып-цып….

Турист. А библиотекари?

Гид. Что библиотекари?

Турист. Как они… (Взглянув на Шофера, опасливо делает шаг назад) Да нет, ничего.

Гид. Нет, вы спрашивайте, спрашивайте, я здесь специально, чтобы отвечать на ваши вопросы.

Турист. (Прячась за спиной Гида) Как библиотекари туда заходят?

Гид. Он спрашивает, как библиотекари туда заходят?

Турист. (Шофёру) Только не по голове!

Шофёр. Библиотекари?! В спичечную коробку?! Ты что издеваешься? Наши библиотекари, они, по-твоему, кто? Карлики? Микробы? Ах ты, хмырь заморский!

Турист. Я не хмырь. Я – турист. И я не виноват, что ваша Национальная Библиотека такая маленькая.

Гид. Он говорит, что она маленькая.

Шофёр. Маленькая, говоришь? Если раби Акива постановил, что она маленькая, значит она маленькая. Ты что – раби Акива? У тебя есть к нему вопросы? Ты здесь жил? Страдал? Воевал? Болота осушал? Поживи тут с нами лет десять, тогда и задавай свои вопросы. Почему она маленькая? Как туда книги засовывают? Как туда библиотекари заходят? Поц! Знаешь что? (Кладет «Национальную Библиотеку» в карман) Нет больше Национальной Библиотеки. Ку-ку!

геверл

1

Как-то раз под вечер никем не любимый мужчина по имени Геверл встретился на улице со своей давнишней приятельницей Лотрой, которая прогуливалась с дочкой по имени Тупиц. Тупиц лежала в коляске красная и помятая. Как ухо, на котором проспали всю ночь. Её широко раскрытые глаза были устремлены в небо. Время от времени она шевелилась и высовывала длинный слюнявый язык. Геверл склонился над коляской, посюсюкал, погугукал и задал Тупиц несколько шутливых вопросов, в ответ на которые Тупиц высовывала язык и ворочалась, а мать ее, наблюдавшая за происходящим сверху, отвратительно хихикала.

– Как тебя зовут? – спросил он, обращаясь к Тупиц.

Тупиц заворочалась, а её мать Лотра противно хихикнула.

– Хочешь выйти за меня замуж?

Тупиц высунула язык, а Лотра снова хихикнула. Геверл, в восторге от своего абсурдистского юмора и умения шутить с детьми, тоже засмеялся.

– Что, Тупиц, не нравлюсь я тебе? – спросил он.

И снова Тупиц заворочалась, Лотра захихикала, и всё это было так неестественно, неприятно, глупо… Хватит, решил Геверл. Трёх вопросов вполне достаточно. Заплатил налог на интерес к детям – и будет на сегодня.

В самом деле, разве это нужно Геверлу? Разве нужно ему это бессмысленное монологическое общение с младенцами? Нет, ему нужно совсем другое. Он хочет диалога. Серьёзного диалога с женщиной. Красивой, упругой, горячей. Лет восемнадцати – тридцати пяти (ему-то самому уже сорок). Вот что нужно Геверлу. Все силы его души на данном этапе жизни устремлены исключительно в романтическое, так сказать, русло. С девчонками и старухами он долго разговаривать не может. Нет у него на это времени. Он занят. Он спешит. Но вот ежели интересная женщина лет тридцати спрашивает у него, как пройти на такую-то улицу… Тогда совсем другое дело. Лицо его сразу светлеет. У него куча свободного времени. Он ну абсолютно ничем не занят. Он готов сколько угодно объяснять ей, где находится искомая улица, бросая на неё при этом многозначительные взгляды. Более того, он готов перечислить ей все близлежащие улицы вообще. Готов проводить её до нужного места, чтобы она не заблудилась. Да что там проводить! Он готов даже квартиру купить на этой улице, жениться готов на этой женщине, стоять с ней в обнимку на этой улице до самой могилы, до своих похорон. Вот сколько у него свободного времени…

Геверл стоял у коляски и разговаривал с Лотрой. Лотра тихонько смеялась и время от времени вздыхала. Ей тяжело. Она одна. Муж в Америке, когда вернётся – неизвестно. Да и вернётся ли вообще… Она смотрела на Геверла, как бы оправдываясь, и смущенно улыбалась. Ну да, что-то вроде неофициального развода…

Геверл почувствовал лёгкое волнение. Когда-то, давным-давно, был у него с Лотрой… роман не роман… одним словом, что-то вроде любви. Причём любил он даже не саму Лотру, а всё больше некоторые части её тела. Главным образом, расположенные сзади. И не то чтобы даже любил. Скорее, они его возбуждали. Части тела, расположенные спереди, в первую очередь в верхней его половине: лицо, глаза, зубы – их он не любил. В особенности глаза. Уставятся на тебя в упор, как будто хотят тебя пристыдить. Как будто фотографируют тебя, желая увековечить твою жалкую физиономию и твои мерзкие поступки. Да и сам материал, из которого глаза сделаны – что-то вроде застывшего и превратившегося в желе соуса… Одним словом, глаза его не возбуждали. Да и вообще – зачем они нужны. А вот ягодицы! Лотрины ягодицы… Это дело другое. Мысль о ягодицах Лотры заставила Геверла неожиданно для него самого застонать от страстного желания. Лотра улыбнулась ему своей мерзкой улыбочкой и, кокетливо наклонив голову, пригласила его к себе домой на чашечку кофе.

Геверлу ужасно захотелось заполучить на эту ночь жирные задние части Лотриного тела, он буквально жаждал предаться с ними воспоминаниям о прошлом. Жаль только, что её мерзкая улыбка тоже должна была стать участницей этого вечера. Слишком часто эта гнусная улыбка появлялась на лице Лотры. Да и само это лицо её… Оно тоже было достаточно отвратительным. А уж улыбка… Всё время обращена к тебе и как бы пытается захватить в плен твой взгляд. И не убежать от неё никуда… О, если бы Лотра была способна, когда они придут к ней, без лишних предисловий прыгнуть на диван, встать на колени, уткнуть голову в подушку, приподнять зад кверху, задрать юбку и дать своим ягодицам самим принять дорогого гостя. Так ведь нет. Откроет тебе дверь квартиры, и будет стоять, повернувшись к тебе в фас. С этой своей физиономией и гнусной улыбкой. Потом усядется напротив тебя (снова в фас!), начнёт улыбаться своими гадкими улыбками, полными гнусных намёков, и будет разговаривать с тобой нежным, влажным голосом.

Желание Геверла идти в гости к Лотре сильно поубавилось. Да кто она такая, эта Лотра?! Пожелтевшая от старости страница его биографии. А он, значит, что же? Должен повернуть свою жизнь вспять? Тем более, что у Лотры есть теперь еще и привесок в виде ребёнка. А ребёнку, конечно же, нужен папочка. Но у Геверла нет никакого желания стать папочкой ребенку, родившемуся из чужого семени. Да к тому же из яйцеклетки Лотры. Года не пройдёт – тоже начнёт улыбаться такой же улыбочкой…

Настроение у Геверла окончательно испортилось. Но с другой стороны – эта ее задница… При мысли о заднице Лотры Геверл снова застонал. Ладно, пойду. Всего одна ночь – ничего страшного. Разумеется, и речи быть не может о возобновлении романа, тем более о каких-то там постоянных отношениях. Да даже о полупостоянных. Один разок – и всё. Навалюсь на неё, предамся воспоминаниям с её ягодицами – и уйду навсегда. А если найду сегодня вечером какое-то более интересное занятие, не пойду к ней вообще. Пусть себе ждёт, сколько хочет. Хоть семьдесят лет. Ему-то что. Может, хоть улыбка эта у неё с лица сотрётся…

До самого вечера Геверл промучился, не в силах решить, идти ему к Лотре или нет. В отчаянии он воззвал к своей душе, дабы та приняла решение вместо него, но та ничего так и не решила. Бывает, посмотришь на бельевую верёвку, натянутую на балконе, и увидишь, что на ней болтается нечто помятое. Не поймешь: то ли трусы, то ли майка? А может, носовой платок или детская пелёнка? В общем, чёрт его знает что. То ли ткань какая-то, то ли дырка на ткани. То ли начало чего-то, то ли конец. Короче говоря, нечто бесформенное. Тряпка, одним словом. Именно такова была душа Геверла. Разве может такая душа принять какое-то решение?

2

Как и следовало ожидать, до девяти вечера Геверл так и не нашел, чем заняться, и, в конце концов, отправился в гости к Лотре. Тупиц спала в своей кроватке в детской, ее мать готовила Геверлу кофе на кухне, а сам Геверл стоял, опершись на холодильник, и разглядывал Лотрины ягодицы. Он пытался мысленно снять с нее брюки и вспомнить, какой ее плоть была когда-то, какова она на вкус, на цвет, насколько она тверда и упруга. Еще он размышлял о том, какие перемены могли произойти с ней за минувшие годы. Тогда она вроде бы не была волосатой. А может, все-таки была? А вдруг за прошедшие годы она покрылась черным волосяным покровом? Готовя кофе, Лотра старалась завязать беседу и задавала ему всякие необязательные вопросы, а он, погруженный в свои мысли, давал ей короткие остроумные ответы. Лотра отвечала восторженным хихиканьем, как та юная девица, что старается понравиться мужчине, и потому любое сказанное им слово вызывает у нее приступы смеха. Например, она спрашивала:

– А чем ты сейчас занимаешься?

И Геверл с непроницаемым выражением лица прокурорским голосом отвечал:

– Ничем.

И Лотра радостно хихикала. Или, к примеру, она спрашивала:

– А чем ты болеешь?

И Геверл не без остроумия отвечал:

– Здоровьем.

И Лотра снова хихикала. Ну и юморист же этот Геверл, право слово! Подумать только, говорит, что болеет здоровьем! Да ведь это же оксюморон! И Лотра, хихикая, оборачивается к Геверлу, и тот, отрываясь, наконец, от ее зада, смотрит ей прямо в глаза ничего не выражающим взглядом, чешет в носу, а вся его натура при этом буквально вопиет: «Да, вот такой вот я! Такой вот очаровательный циник».

Потом они сидели в гостиной и пили кофе с тортом. Геверл, впрочем, съел только половину своего куска. Он не любил перегружать желудок в преддверии сексуальных утех. Лотра старалась как-то поддержать беседу, попыталась даже перевести разговор на ученые рельсы, заговорила о психологии, искусстве (вопросы интимного свойства она приберегала, как водится, на потом, к началу их взаимного ощупывания), но Геверл весьма опасался вести ученые разговоры с женщинами. Впрочем, ученые разговоры – это еще туда-сюда. В них, по крайней мере, есть своя логика, некий окончательный вывод, итог. Кто-нибудь, например, неожиданно заявляет:

– Дважды два – пять.

Ты поправляешь:

– Четыре.

И всё. Разговор окончен. Итог подведен. Да к тому же ты еще и прав.

Но вот начинается разговор об искусстве, например, о театре, и девица говорит:

– А что ты думаешь о таком-то спектакле?

Ты отвечаешь:

– Плохой.

Девица:

– А, по-моему, хороший. Актеры играли отлично.

Ты начинаешь горячиться:

– Отлично? Да это же детский сад какой-то!

Девица не сдается:

– А меня их игра как раз очень тронула.

И нет никакого способа ее переубедить. Ты остаешься при своем мнении, она – при своем, и нет окончательного решения, и нет никаких доказательств. Стоит себе какой-нибудь актеришка на подмостках, кричит на тебя ослиным голосом и ни в какую не желает слезать со сцены, а девицу, видите ли, игра его растрогала, прямо-таки взволновала, затронула струны ее души. И что прикажете с этим делать? Как доказать ей, что они играют плохо? Сказать ей: «четыре»? Убить ее? А когда нет доказательств – начинаются вопли. Она вопит, и ты вопишь. А если вы находитесь при этом на какой-нибудь вечеринке, и рядом есть другие люди, у них тоже есть свое мнение, и они тоже горят желанием его высказать, и вот уже все вопят про другие пьесы и про других актеров, и насчет искусства вообще, и насчет жизни вообще, и некая женщина, которая до того спала, начинает вдруг кричать, какая дорогая стала теперь жизнь, и все их суждения ужасно банальные и давно всем известные, и ты их перебиваешь, и они перебивают тебя, а если в доме есть ещё и дети, то именно в этом момент они прибегают и тоже начинают вопить, а у соседей начинает громко лаять собака, и вот в самом центре города возникают маленькие джунгли, великолепные джунгли, в которых бушует жизнь… А тем временем проходят четыре-пять часов, и уже далеко заполночь, и ты устал, и жизнь в джунглях постепенно затихает, и только время от времени какая-нибудь летучая мышь взмахивает крыльями и шепчет:

– Театр должен учиться у футбола.

И на этом вечер заканчивается. И время растрачено впустую. И ты до сих пор не дотронулся до девичьего тела даже одним пальцем. И по этой причине, как уже сказано, Геверл очень боится вступать в ученые беседы. И если ему случается познакомиться с какой-нибудь девицею, и та спрашивает его «А что ты думаешь о таком-то спектакле?», он смотрит какое-то мгновение на ее вопрошающий рот, на губах у него появляется слабая усталая усмешка циника, который давно уже пресытился всеми этими вопросами и ответами, и все они ему давно опротивели, и всё, что у него осталось – это лишь некая усталая легкость, или же легкая усталость, и он полуприкрывает веки, как будто они, веки, как и этот её вопрос, да, впрочем, как и сама жизнь в целом, ему в тягость, и так вот, с полуприкрытыми глазами, он подносит свои губы с застывшей на них тонкой усмешкой к ее вопрошающему рту и хоронит ее вопрос под долгим страстным поцелуем.

Но целовать Лотру у него не было никакого желания. И беседовать с ней – тоже. Лотра сидела грустная. Ситуация ее была не из приятных. Ею пренебрегали, и она это понимала. Ее бросили с грудным ребенком, ей трудно, никто ей не помогает, никто не любит. И вот она встречает старого приятеля, тоже, надо сказать, весьма пожеванного жизнью, и даже тот ею брезгует. Глаза у Лотры увлажнились. И тут вдруг Геверлу стало ее жалко, и он счел, что этот момент весьма подходит для поцелуя. Но как только лицо его приблизилось к ее лицу, и еще до того, как его губы коснулись ее губ, Лотра обрадовалась, что вот, наконец-то, происходит то, чего она так долго ждала, и на лице у нее появилась улыбка. Геверл отпрянул и отменил поцелуй. Он сидел возле Лотры молча и ничего не предпринимал. Даже не смотрел на нее. Улыбка, ставшая теперь неуместной, слетела с лица Лотры и затерялась в пространстве комнаты. Заняться им обоим было больше нечем, и глаза их начали блуждать по комнате, как будто их ужасно интересовали стены, картины и мебель. И чтобы заполнить пустое пространство хоть какими-то звуками, Лотра начала тихонько напевать, как будто ей сейчас хорошо и приятно. Геверла затошнило. Ему захотелось встать и уйти. Но он продолжал сидеть.

Наконец Лотра замолчала, перестала блуждать глазами по комнате и уставилась на Геверла, как бы ища его взгляда. Геверл знал, что она смотрит на него с огромной надеждой, но не повернулся. У него не было желания видеть ее лицо и её глаза. Наполненные ожиданием глаза улыбающейся коровы. Он знал также, что, как только он встретится с ней взглядом, поцелуй станет неизбежным. Но на этот раз Лотра осмелела и пошла ва-банк. Она легонько дотронулась рукой до его щеки и спросила романтическим шепотом:

– О чем ты думаешь?

– Ни о чем, – ответил Геверл бесцветным голосом.

И тогда Лотра нежно взяла его за подбородок и повернула к себе. Глаза его теперь смотрели на её лицо. Поцелуй неминуемо приближался. Чтобы не видеть Лотру, он торопливо, как бы в порыве страсти, придвинул свое лицо к её лицу, обнял ее одной рукой и с закрытыми глазами взасос поцеловал её в шею.

Таким образом, он достиг пункта, после которого нет уже пути назад. Теперь – только вперед! Раздевать, обнимать, щупать, вставить, кончить. И бегом – домой, спать. В ожидании следующего поцелуя Лотра со стоном прижалась к нему всем телом и двумя руками обняла его за затылок. Даже и не подумав улыбнуться, с застывшей на губах усмешкой усталого любовника, Геверл отстранил её от себя, отодвинулся и внимательно изучил её шею. Она открыла глаза, посмотрела на него сверху вниз, снова застонала, а затем, как собака, тряхнула головой и выдохнула: «Я больше не могу сдерживать свою страсть к тебе!». И уткнулась лицом ему в шею. Перед глазами у него теперь были её волосы. Ну, вот она и принадлежит ему. Всегда была его и всегда будет его. Ящерица. Он чувствовал себя маленьким повелителем. Маленький повелитель Геверл. Нервное напряжение, в котором он пребывал, спáло. Теперь он знал наверняка, что будет предаваться воспоминаниям с её ягодицами. И это ощущение господства над Лотрой, радость от одержанной им победы привели к тому, что напряжение у него в штанах, там, где располагался его колбасообразный орган, уменьшилось. Сладостное возбуждение на время покинуло обитель его мужественности, и он почувствовал давление в мочевом пузыре. Ему надо сходить в туалет. И хотя официальная церемония любовного акта уже началась, но естественная потребность – это естественная потребность, и, кроме того, Лотра должна усвоить, что, помимо неё, у него есть и другие потребности. И потому он встал и сказал:

– Я в туалет. На минутку.

И медленной уверенной походкой вышел из гостиной. («Медленной и уверенной походкой» – сказали мы? Так оно и есть. Ибо в туалет мужчины идут, как правило, с чувством уверенности в себе. Там у них нет проблем с потенцией, как это бывает в их отношениях с женщинами. Мужчина, стоящий возле писсуара и расстегивающий пуговицы на брюках, – это мужчина спокойный, уверенный в своих силах и не испытывающий ощущения, что ему предстоит тяжёлое испытание. В момент мочеиспускания мужчина настолько спокоен, что может позволить себе рыгнуть, пукнуть, начать что-нибудь напевать себе под нос или даже произвести все эти три действия одновременно. Он может также, держась за свой колбасообразный орган и орудуя им, как кистью, начать рисовать струёй мочи какие-нибудь красивые узоры на стенках унитаза или на воде. В более преклонном возрасте случается, правда, что и мочеиспускание становится чем-то вроде рискованного пари и превращается в нелегкое испытание, заканчивающееся зачастую провалом. И мужчина идет в нужник так, будто он идет к любовнице или к проститутке. Он нервничает, трясется от страха. Он не смеет даже начать напевать себе что-нибудь под нос. Он расстёгивает пуговицы на брюках с религиозным трепетом. Вся его жизнь теперь зависит от опорожнения мочевого пузыря. Он смотрит на унитаз, как на разверстые гениталии шлюхи. И если предприятие заканчивается успехом, он торопится рассказать об этом своим друзьям: «Представляете! Сегодня я помочился два раза!»)

3

Геверл вышел из гостиной, оказался в маленьком темном коридоре, открыл какую-то дверь, вошел, закрыл дверь и попытался нащупать рукой выключатель на стене. Пока одна его рука искала выключатель, вторая уже начала расстегивать штаны. Но тут глаза его привыкли к темноте, и он понял, что ошибся дверью.

Он находился в маленькой комнате, где спала Тупиц, девочка, похожая на помятое ухо. Хрупкая и беззащитная, она лежала в детской кроватке с решетками и полностью зависела сейчас от его прихотей и желаний.

И тогда… Геверл и сам не понял, как и почему это случилось… Может быть, потому что он чувствовал себя в доме у Лотры маленьким повелителем, а может быть, из-за сладкой лени, которая овладела им неожиданно… В общем, он расстегнул пуговицы на брюках и помочился на Тупиц.

Идея эта была настолько блестящей и такой неожиданной, что Геверл и сам был приятно поражен. Ну, в самом деле, разве он не молодец? Разве не проказник? Сладкая горячая волна окатила его, и из горла у него вырвался короткий смешок.

«Тупиц всё равно писается в кроватку, – сказал он себе, – от моей мочи не прибудет и не убудет. Когда Лотра придет сюда утром и обнаружит, что Тупиц мокрая, то не придаст этому значения. А если даже и заметит, что мочи больше, чем обычно, то решит, что Тупиц застудила мочевой пузырь, и поведёт её к врачу».

И он спокойно, абсолютно спокойно застегнул пуговицы на брюках, как будто не совершил только что дикого и странного поступка…

Но вдруг его бросило в дрожь. А что, если Лотра узнает? Какой это будет позор! Может, она даже вызовет полицию. Его арестуют. А с другой стороны, как она может узнать? Разве у неё дома есть лаборатория для анализа мочи? Да если и узнает. Самое большее, устроит семейный скандал. Это же не преступление какое-нибудь. Так, шутка. Впрочем, даже если и устроит скандал. Подумаешь! Ну, выгонит его из дома. Ну, будут подружки Лотры считать его безнравственным. А он действительно безнравственный, зачем отрицать. Но они же все обожают безнравственных, все эти подружки её. Да и сама она тоже. С ума сходят по безнравственным. Только дай им немножко безнравственности в постели – и они уже пищат от восторга. Дрожь, пробежавшая по его телу, сделалась сладкой и приятной. Идея быть безнравственным ему очень даже понравилась. Он всегда стремился вести себя в соответствии с имиджем очаровательного мерзавца. А поскольку он уже сделал то, что сделал, почему бы не продолжить так успешно начавшийся вечер?

Тупиц не проснулась. Лотра ничего не заметила. Как и все отчаянные предприятия в истории человечества и науки, содеянное им оказалось проще, чем можно было бы предположить, и увенчалось успехом. И когда он вышел из комнаты, медленно закрыв за собою дверь, то впервые в жизни отчетливо понял, что имеют в виду, когда говорят, что жизнь – это раскрытая книга, полная возможностей. Так оно и есть. Гигантская освещённая сцена только и ждёт, чтобы ты поднялся на неё и воплотил все свои заветные желания. С этой мыслью он и отправился в ванную мыть руки.

А пока он мыл руки, то с мстительным удовольствием рисовал в своём воображении следующую картину: он, уже старик, сидит на лавочке возле дома и скучает. Мимо проходит красивая, зрелая девушка. У неё большие тяжелые груди и массивная задница; она идёт в обнимку с жизнерадостным парнем, студентом факультета кинематографии. Они перешёптываются и хихикают над уродством и немощью престарелого Геверла. И тогда Геверл указывает на неё пальцем, который шевелится, как жало змеи, и ядовито произносит: «Эй ты, зассыха, а ну-ка иди сюда!»

Парень с девушкой останавливаются. Тупиц в недоумении. Она думает, что это, наверно, какой-то сумасшедший. Студент порывается избить его, и уже заносит над ним руку, но Геверл даже и бровью не ведёт. Не дожидаясь, пока на него обрушится удар, он без тени страха, абсолютно спокойно начинает рассказывать им, как давным-давно, когда Тупиц была ещё грудным ребенком, он помочился на неё. И когда Геверл кончает свой рассказ, студент, смущённый и пристыженный, съеживается и ощущает своё полное ничтожество перед лицом поколения гигантов, к которому принадлежит Геверл. Сам он, без пяти минут деятель кино, принадлежащий к новому поколению, – всего лишь пена на поверхности воды и никогда бы не посмел совершить такой отчаянно-смелый поступок. Тупиц начинает рыдать от стыда и обиды. Ни груди её, ни задница не могут отменить того непреклонного факта, что плоть её навечно запачкана мочой Геверла. И старик начинает довольно хихикать, губы его кривятся от смеха. Пусть знают, что к старикам нельзя относиться с пренебрежением. Их поизносившиеся колбасообразные органы тоже знавали весёлые деньки. Ожог, сделанный его колбаской на теле Тупиц, не сотрётся никогда. Навечно останется Тупиц грязным сортиром Геверла. Не в силах перенести жалкости и ничтожества своего поколения на фоне героизма поколения Геверла и от отвращения к пропитанному мочой телу Тупиц, студент факультета кинематографии с позором ретируется и пропадает из виду, а Тупиц остается стоять возле Геверла, как будто она прикована к нему узами позора. Ящерица. Такая же ящерица, как и её мать. Того и гляди, поползёт за ним в его комнату, и может быть, даже захочет ему отсосать. Привет тебе, весёлый, распутный старикашка!

4

Когда Геверл вернулся в гостиную, Лотра стояла нагнувшись, задом к нему, и возилась с пластинкой. Поставив ее на проигрыватель, она выпрямилась, обернулась и улыбнулась ему своей мерзкой улыбочкой. Весёлость Геверла достигла предела. Идиотка несчастная! Улыбается ему, смотрит на него с любовью, заискивает перед ним и даже не подозревает, что дочь её барахтается в этот момент в его моче. Как чудно устроен этот мир! Часть людей знает что-то такое, о чем другая часть человечества даже не догадывается. И те, кто знают, сидят и покатываются со смеху. А те, кто не знают, не могут понять, в чём дело. Но поскольку им тоже хочется принять участие в общем веселье, то с неуверенными улыбками на лицах, они робко пытаются присоединиться к смеху посвященных.

При виде удивленного лица Лотры, не понимавшей причин его неожиданной весёлости, Геверл почувствовал, что больше не в силах сдерживаться, рухнул на диван и захохотал, как сумасшедший. Больше всего его смешила даже не собственная выходка, а глупость и неведение Лотры. И для того, чтобы дать своему хохоту новую пищу, время от времени он бросал взгляд на физиономию Лотры, на её удивлённо поднятые брови и на её неуверенную улыбку, как бы спрашивавшую у него разрешения посмеяться вместе с ним, хотя она и не знает почему. Ха-ха-ха! – смеялся Геверл, согнувшись пополам и зажимая живот руками. Хо-хо-хо! Ху-ху-ху! И слезы потоком струились у него из глаз. Дай бог, чтобы на похоронах у него пролилось столько слёз. И он продолжал хохотать, испытывая восторг от самого себя и презрение к Лотре.

Он был абсолютно уверен, что такого отчаянного поступка в нашем безумном мире не совершал ещё никто. Нет, помочиться на человека – такое, конечно, бывало. Люди уже мочились и ещё будут мочиться на своих ближних. Но чтобы мужчина помочился на грудного ребенка, да еще в самый разгар любовных шашней с его матерью, и всё лишь потому, что ошибся дверью – такого ещё не было. Даже в Древнем Риме. Он – первый! Первопроходец, шагающий впереди колонны со знаменем в руке! А на знамени вышито золотыми буквами:

«Я помочился на дочку и трахнул мамашу».

Лотра продолжала смотреть на него, не понимая, что означает его смех, смущенно улыбалась и умоляющим голосом снова и снова просила его: «Ну скажи мне, над чем ты смеёшься?»

А он хохотал. Из глаз у него текли слёзы, нос заложило, живот свело. При каждом новом взрыве хохота он топал ногами и хлопал себя руками по коленкам, пытаясь направить хотя бы часть сконцентрированной в его смехе энергии в хлопанье, топанье и смотрение на Лотру, каждый взгляд на которую вызывал у него новый приступ смеха, криков, стонов и бульканья в горле. А Лотра как бы аккомпанировала его смеху своей мягкой улыбкой. И, кроме того, в комнате была еще одна женщина, аккомпанировавшая Геверлу, – негритянская певица. Тоже дура. Поёт себе внутри проигрывателя и не знает ничего о его отчаянной выходке. Лотра – дура, певица – дура, соседи – дураки, весь мир – дурак, и только он, Геверл, – умен и остроумен.

Насмеявшись вдоволь, Геверл почувствовал, что ему надо передохнуть. Он положил голову на спинку дивана и, издавая время от времени вздох, проистекавший от усилий, потраченных на смех, предался отдыху. Какое-то время по инерции из горла у него еще вырывались короткие смешки, но постепенно и они стали сходить на нет и в конце концов прекратились. Довольный, он молча сидел на диване и утирал остатки слез. Лотра поняла, наконец, что Геверл посмотрел в своём воображении целый спектакль, по-видимому, комедию, которую ей увидеть не суждено, и заскучала, подобно тому, как скучает человек, стоящий у входа в театр и слышащий доносящиеся изнутри взрывы смеха. Поначалу он ещё улыбается, хихикает вместе со смеющимися внутри, но через какое-то время, не имея достаточной причины для смеха, начинает скучать и переключает своё внимание на другие потребности организма, главным образом, физиологические. То же самое произошло и с Лотрой. Она тоже переключилась на свои потребности, обнаружила, что её мочевой пузырь переполнился, и решила воспользоваться паузой, образовавшейся между раскатами громового хохота Геверла и предстоящими любовными утехами, для того, чтобы сходить в туалет и освободить живот от излишнего давления и накопившихся там производственных отходов. Ибо вскоре ее живот должен был посетить гость.

Но когда Лотра встала с дивана, Геверл взял её за руку и не дал ей уйти. «Мне надо в туалет, я быстро», – сказала она, смущенно улыбнувшись. Но Геверл не желал её сейчас отпускать. Во-первых, именно в этот момент его колбасообразный орган снова начал напрягаться, и он не мог позволить ей улизнуть даже на минутку. Мерзкие бабы! Оставляют нас и исчезают как раз в тот момент, когда семенная жидкость доходит у нас до середины канала. И тогда она высыхает и превращается в пробку. И когда по прошествии часа или двух мы пытаемся помочиться, уретра оказывается закупоренной. Давление мочи начинает разрывать стенки канала, пробка вылетает и причиняет такую боль, как будто тебя режут ножом. А иногда выходит даже капелька крови. Во-вторых, а что, если Лотра обратила-таки внимание на то, что, помочившись, он не спустил воду в туалете, и у нее зародились подозрения, и сейчас она собирается пойти в туалет проверить воду в унитазе, и когда она увидит, что вода абсолютно чистая и прозрачная, то поймет, что он не мочился вовсе, и отправится на поиски его мочи в других местах. Или, может, она собирается заглянуть – возможно, даже без всякой задней мысли – в комнату Тупиц, проверить, хорошо ли та укрыта, а поскольку моча не успела ещё полностью впитаться в матрас, то она, конечно, заметит, что мочи для грудного ребёнка слишком много, и у неё зародятся подозрения. А, в-третьих, он просто не хочет, чтобы она сейчас уходила, не хочет и всё тут. Он уже достаточно отдохнул от раскатов смеха и именно сейчас ему хочется перейти к романтической части вечера. Именно сейчас, в эту минуту, он хочет раздеть её и воткнуть ей, и если она хочет помочиться – пусть терпит. Ибо он здесь решает, к т о будет делать, ч т о и к о г д а. Обсуждению это не подлежит. Продолжая удерживать Лотру за руку, он начал не спеша раздевать её. Торопиться ему было некуда. Он-то ведь уже помочился. Мочевой пузырь у него абсолютно пустой и лёгкий. А Лотра, стыдливо улыбаясь, умоляющим тоном просила:

– Но я же никуда не убегу. Я только на минуточку. В туалет.

Однако Геверл был неумолим. Закончив раздевать Лотру, он немножко пощупал её и разделся сам. Затем повалил ее на спину, растянулся на ней всем телом и тяжело придавил ей живот. Теперь мочевой пузырь Лотры испытывал давление как изнутри, так и снаружи. И точно так же, как ранее она не понимала, почему он помирает со смеху, так и сейчас она не могла понять, почему он не дает ей сходить в туалет.

А Геверл тем временем, неторопливо изучил каждую часть её тела, сравнил гладкость и гибкость её кожи с тем, какой она была когда-то, медленно вставил в неё свой колбасообразный орган, немножко подвигался, вынул, перевернул её на живот, как блин на сковородке, поставил её на колени и снова вошел в неё, на этот раз сзади. Как блин, переворачиваемый и поджариваемый ленивым поваром, Лотра оказывалась то в одной позе, то в другой, и всё это во имя какого-то сомнительного удовольствия, которое становилось всё более и более сомнительным по мере того, как желание помочиться усиливалось. Геверл был очень доволен собой: пописал на дочку, а сейчас вставляет мамаше. Обеим суждено сегодня принять в себя одну из жидкостей, произведенных его телом. Геверл улыбнулся. Он уже не покатывался от смеха, как раньше, но по-прежнему был ужасно доволен. Сейчас, например, когда он вставляет ей сзади, она стоит на четвереньках и очень похожа на низенький столик в её собственной гостиной. Осталось только поставить ей на спину тарелку с колбасой, соленые огурцы, хлеб с маслом, рюмку коньяка, повязать салфетку на шею, и можно будет отлично закусить на этом человекообразном столе, не прекращая при этом сексуальной активности. Он закрывает глаза и представляет, как он будет есть на спине-столе у Лотры.

Надо положить также немножко лука, думает он. Правда, будет вонять изо рта. Ну и пусть. Он же сейчас не напротив рта, находящегося у неё на лице, а напротив плотно сжатого рта, расположенного на её заднице. А этот «рот», похоже, тоже съел одну или две луковицы – хи-хи-хи – и не только луковицы – ха-ха-ха… Изо рта у него вырвался короткий смешок, и как раз в этот момент Лотра дернулась, пытаясь высвободиться, однако он крепко держал её за талию. Когда он охвачен страстью, руки у него становятся сильными.

«А если бы руки у неё были сейчас свободными, – продолжал он прясть нить своих размышлений, глядя на стоящую под ним на четвереньках Лотру, – то, пока я тут ем и трахаю её, она могла бы вязать мне тёплый свитер на зиму, хо-хо-хо-хо…»

Но нет ни колбасы, ни лука, ни коньяка, только движения взад и вперед, взад и вперед, и Геверл, как верующий во время молитвы, плотно закрывает глаза, обхватывает Лотру за талию и начинает энергично грести в сторону берега, на который ему вот-вот предстоит выброситься. Хоп-хоп, хоп-хоп, хоп-хоп, – грёбет он, и кровь приливает к его лицу. Оно искажается, как будто усиливающееся наслаждение причиняет ему мучения, и в этот момент Лотра начинает вдруг казаться ему прекрасной, притягательной, он лижет и целует ей спину, лицо его сливается с её плотью в единое целое, и он приходит в такой восторг, что начинает даже думать: « А почему бы мне не связать свою судьбу с судьбой этой милой Лотры?» Но тут он достигает пика, взлетает на гребень самой последней волны, издает что-то вроде поросячьего хрюканья, и волна выбрасывает его на берег.

Путешествие закончилось. Обессиленный и удовлетворенный, Геверл уткнулся головой в поясницу Лотры. Секунду-другую он приходил в себя, а затем приподнял голову и сбоку посмотрел на лицо Лотры. Её опущенная, как у скотины, везущей груз, голова, разинутый рот и обнажившиеся зубы вызвали у него ещё большее отвращение, чем раньше.

У него нет времени. Ему надо поспать. Он быстро встал. Ничего не говоря и не оправдываясь, вытерся краем покрывала, расстеленного на диване, и чмокнул Лотру (которая до сих пор стояла на четвереньках с опущенной головой и вытянутой вперед рукой) в затылок.

«Приду завтра», – сказал он, склонившись над нею и пытаясь вселить в неё хоть какую-то надежду на будущее. Понятно, что он даже и не думает приходить к ней ещё раз. Больше она его не увидит. Если они даже и встретятся случайно на улице в ближайшие недели, он улыбнется ей и не станет ничего объяснять. Но она и не спросит. Она поймет. Она ведь уже привыкла, ящерица, что приходят, обещают и уходят. А почему он должен быть исключением из правила? А если они встретятся случайно через год или два, вся эта история уже забудется. Может, у неё будет уже кто-то другой. А может, и нет. А может, у него снова возникнет желание, и он спросит её с тонкой ироничной улыбкой, как она насчёт чашечки кофе? Лотра, естественно, не откажется. Она ведь принадлежит ему на веки вечные. И так он будет развлекаться с ней раз в три-четыре года, пока ему не стукнет 60. А потом, когда он уже поизносится, то будет, как уже сказано выше, развлекаться с Тупиц. Он склонился над столом, стоявшим возле дивана, взял недоеденную ранее половину торта, отрезал ещё один кусок, и, жуя, неторопливо направился к выходу.

Выйдя из подъезда на улицу, он в страхе посмотрел на окно Лотры и прикрыл голову руками. Ему вдруг пришло в голову, что Лотра обнаружила содеянное им и собирается сбросить на него горшок с цветами, дабы размозжить ему голову. Но ничего не случилось. Её не было видно ни в окне, ни на балконе. Свет у неё в квартире не зажегся, и из дома не донеслось ни звука. Небось, всё ещё лежат себе, подумал Геверл. Коровы! Одна купается в его моче, другая – в его сперме, и обе мечтают о счастливом будущем. Он ускорил шаг, а затем почти побежал. От такой женщины, как Лотра, лучше держаться подальше. Да и от второй, пожалуй, тоже.

5

А Лотра тем временем всё ещё пребывала в том же положении, в каком её оставил Геверл. Голая, жалкая, она стояла на карачках, и одна её рука была вытянута вперёд. Постояв так какое-то время, она рухнула на диван, закрыла лицо руками и заплакала. Её взяли, перевернули, вставили ей, вынули, потрясли всё её существо и ушли. Горькие слезы обиды душили её. Как этот вечер был похож на многие другие вечера в ее жизни! Лотра плакала, и в темноте комнаты её голова и ноги сливались с подушками на диване. И только в нижней части её спины торчала, как вечный памятник, огромная и высокая гора её ягодиц. Таким образом, к горам и холмам, уже существующим на Земле и в вечном удивлении тянущимся к звездам, добавилась ещё одна гора по имени Лотра. И если именно сейчас Бог взирает сверху на нашу Землю, то к чему, интересно, приковано его внимание? Прислушивается ли он к рыданиям Лотры, оплакивающей свою жизнь, или, может быть, смотрит сквозь щелку в облаке на красующуюся прямо перед ним жирную задницу, с разверстой в её центре маленькой, вонючей, смеющейся дырочкой?..

А Геверл тем временем шёл по улице по направлению к своему дому, шел и торжествовал. И вдруг почувствовал внезапную усталость. Он больше не чувствовал себя повелителем. Ощущение забавного приключения тоже куда-то испарилось, а во рту появился неприятный привкус. Он думал о пристыженной Лотре, с готовностью предоставляющей в его распоряжение свои ягодицы и лежащей, как корова, с опущенной головой, в ожидании счастья, которое всё не приходит. Он представил, как утром она берет на руки пропитанную мочой Тупиц и начинает её качать, и когда она видит, какая та мокрая, на лице её появляется выражение удивления, а, может, быть даже и гнусная улыбка. Что он наделал? Что это за выходка? Какой в ней смысл? Зачем мочиться на грудного ребёнка? И даже если это было просто так, зачем надо было унижать и пачкать её? А если она настолько лишена обаяния и улыбается мерзкой улыбкой, зачем он тогда вообще к ней пристал? И что тут такого смешного, чем тут гордиться и зачем хлопать себя по коленкам? А этот новый имидж обаятельного мерзавца? Ради чего всё это? Чтобы помочиться на спящую девочку и вздрючить ее мамашу? Да уж! Таких отчаянно-смелых поступков не совершал никто и никогда. Ну, просто вершина смелости! Мировой рекорд безнравственности! Неужели же именно это предстояло совершить ему на гигантской мировой сцене?

Чем дальше уходил он от дома Лотры, тем сильнее и сильнее удивлялся тому, что совершил. И всё меньше и меньше понимал смысл содеянного. Как будто сделал это не он, а кто-то другой. Его передёргивало от стыда, как будто его тело пыталось стряхнуть с себя воспоминание о постыдном деянии. Но воспоминание не стряхивалось.

Он пришёл домой, помочился, чтобы не образовалась пробка, поел шоколада, чтобы успокоиться, и лёг в постель. Какое-то время он лежал в темноте и размышлял о своей участи, и вдруг почувствовал, что у него перехватывает горло, а в глазах щиплет. Две слезинки жалости к самому себе вытекли из его глаз. Что побуждает его совершать такие странные, бессмысленные поступки? Разве не являет он собой символ абсурдности человеческого существования? Да, да, не только Лотра. Он тоже умеет оплакивать свою пропащую жизнь, проходящую так бессмысленно и некрасиво. Он тоже, да, и он тоже – заслужил немножко любви.

Он лежал и пытался понять свой идиотский поступок. Не то чтобы всерьёз пытался, а так, спросил себя раз десять «Зачем? Зачем? Зачем?» – и прекратил.

«А что тут, собственно, такого? – сказал он себе, перейдя в контратаку. – Что это за странная потребность такая – всё объяснять? Разве всё в этом мире уже объяснено? Разве разгадали тайну возникновения жизни? Или тайну сотворения мира? Или, может быть, поняли тайну искусства? Ну, так пусть останется ещё одна неразгаданная тайна».

На какое-то мгновение он почувствовал даже некую гордость за содеянное и за то, что у него тоже есть тайна, которая встаёт в ряд других мировых загадок. И не без удовлетворения подытожил: «Да. Темна и таинственна душа человеческая».

И с этой мыслью заснул.

Перевел с иврита Борис Борухов