* * *
Эта тьма – в золоченых серьгах:
В полумесяцах, звездах, крестах,
На скрипучих сосновых стеньгах
Отправляется в ночь, раз так. –
По холмам, по гробниц грибницам
В закадычную тьму-теплынь,
Чтоб ревнивцам с холма позиций
Было зорче учить рабынь
Ставить свечи, детишек растить
И облизывать сласть молитв,
Чтобы в звездном ночном холокосте
Убедить гееном олив,
Где повыше – при абажуре
В ветках путаного фонаря
Гефсиманская стынь дежурит,
Ожидая с зарей царя.
Нам еще не пора родиться,
Где слезится от черных маслин
Дорогая моя Столица,
Золотеющий Иерусалим.
НОЧЬЮ В ИЕРУСАЛИМЕ
Город спит на цирлах общих,
На скрипучих пятках тьмы,
Где сопением усопших
Услаждаются холмы.
Мчит автобус, вдетый в линзу,
Освещенную от пуль,
Световою фанзой извне
Видит в чайном сне патруль.
Но, и сам крылом касаем,
Ходит крадучись песок.
То, что сбудется, мы знаем.
Веселы на волосок.
Мышцы камнем пропитали,
Терли тени вдоль стены.
То, что смерть немного краля,
Мы-то знаем, – и хоть хны.
И фонарь, как дятел, петел, –
Долбит камень, цедит срок.
Растопыривая ветер,
Век нас выиграть обрек.
Это на кон горы скоком
Спят под током – и хоть хны.
Ходит смерть под боком боком, –
Так ведь с каждой стороны.
ТЕРРИТОРИИ
В лощину напущен коричневый морфий,
И в торфе небес поросится луна.
Готов ли наш дом из обросших холмов ли
Живой темноты, где стена не видна?
За камнем араб сухощавой ладошкой
В дегтярной обиде винтовку ведет.
Не вечность тут корчится самокормежкой,
А данность, ища непрорезанный рот.
И мы не узнаем, как сложится время,
Как скажется правда, как выглядит суд,
И множеством ртов составляется темень
И ищет уюта, где нас не спасут.
* * *
Словно хочется выкрикнуть: «Перегрузи
Этот сон зависания боком в программу!».
На сухую застежку с отщелком «узи»
Застегнули шершавую гор панораму.
Где засижены склоны селеньями дат. –
Эти числа и сны переклички в отключке,
Где холмы растопорщили свой циферблат
И железную ткут неверблюжью колючку.
То ли иней шершав, то ли громок песок,
Только в горле от пения гор непролазно,
И тяжелой, набрякшей повязкой Восток
Натирает глаза до сукровицы с язвой.
И болит нестерпимо блескучий экран. –
Отключите нам свет, что ущельями скрючен
По гремучим горам, где Тора и Коран
Забегают в кустарник сражаться колючим.
ПСАГОТ
Утро медленно тянет пожитки
С горизонта, что в камне продрог,
И, наверно, не с первой попытки
Развязался дороги шнурок.
Словно путники – дни и недели,
Подобрев, подобрав от земли
Каменистые скаты и щели, –
Пили-ели – и в гору пошли.
Словно солнце, глядя через щелку,
Через челку откинутых гор,
Недостроенный абрис поселка
Рассмотреть попыталось в упор.
Так достраивай стены и кровли
В этой ловле, где часа леса
Водит войны по нежной жаровне,
И сыреют в садах голоса.
И скучает солдат виновато
Бородатою свежестью цел,
И пестрявая даль воровата
На винтовочный черствый прицел.
* * *
Мы не спорили – наше? не наше ль?
Это умершим родины жаль,
Где черствеет винтовочный кашель,
Вопрошая пестрявую даль.
Этот спор, где не имут ответа,
Словно срама, ловя на лету
Даль тугую сквозь губы продетой,
В кулаки прихватив пустоту.
И, не ладаном солнца намазан,
Сиплый камень настойчиво злой, –
Отвернувшимся гордым намазом
И невлюбчивой грозной тфилой.
РАКУРС
Нагретая от камня тишина,
Сухой, установившийся в ней климат.
Восходит красноватая луна,
И над горой ее немного клинит.
Краснеют камни. В хаосе меж них –
Фрагменты стен и, в дар аборигенам, –
Мельканье троп в завалах шерстяных,
Просвеченных случившимся рентгеном.
Чей слон задрых? Чей хобот не трубит
Над жесткою доской архистратега,
Где не окончен каменный гамбит,
И горный выводок не кличут: Тега, тега?
Где узловаты вывихи олив,
Ползущих под шумок по склонам нагло,
Бесчисленные тени вниз пролив,
Скрипучее осваивая тягло.
Заслюненный холодный блеск стекла
Ближайшего ночного поселенья.
Чья шахматная битва замерла?
Так чья? – людская? Божья ли? Селенья?
Нам тоже это тягло довелось –
Пить купорос из роз анабиоза
И на авось крутить земную ось
Страдающего остеохондроза.
Ходить, шурша по клетчатой доске[1],
Носить в дворах обиду позвоночью,
Сквозить в листве и мерзнуть налегке
Всеобщею рентгеновскою ночью.
НОЧНОЙ ПСАГОТ
Тихонечко, как я не знаю что,
Тропа с горы спускается сторожко,
Цепляя куст, где пыльно пролито
Окна пятно, – специально не прольешь так.
Ночные горы сыплют тихий вздор –
Их больше всех на солнце днем нагрели –
И тыкаются к небу в коридор –
Попить пространств от каменной мигрени.
Ни ветерка. Военный пост. Фонарь
Слезится, словно цитруса кожурка.
Ни ветерка, а дышит снизу гарь.
Солдат сидит над книгою в дежурке.
Бормочет телевизор из кустов.
Тропа опять спускается куда-то.
А кто, скажите, к вечности готов,
Летящей за спиною у солдата?
Или хотя бы – к тьме при фонаре,
К пустым задворкам, спящей детворе,
Или к ночной горе шероховатой?
С солдатской тенью в этом ноябре.
2000 г.
СЛУЧАЙНАЯ ВЕЧНОСТЬ
С. О.
1
Этот кашель пустыни трактуется так:
Человечьей бы речью ущелья озвучить.
На больших четвереньках спускается мрак
По соседнему склону с отцепленной тучи.
И щебечущий щебень впотьмах верещит,
И встает по ущельям условная дымка,
И небрежных небес приколоченный щит
Вновь напомнит – и здесь нашей жизни заимка.
А что варят в ущельях – то нам это впрок,
И расхлебывать нам эту кашу каменью
Во вселенной, что пущена на самотек
Дополнительным днем к шестидневке творенья.
И без нас не свершат обязательный круг
Те миры, где и сгинуть – лишь больно, не трудно. –
В мокрощекую мглу залетающий звук,
Где случайная вечность творится прилюдно.
2
Родились не случайно и сгинем не вдруг, –
И я тут не о воинской долбаной чести,
Мокрощекою мглой залетающий звук –
О гражданской страде в предназначенном месте.
Где без нас не свершат заведенный маршрут
Небеса, где и сгинуть – почти что безлюдно,
Где винтовочным выстрелом горы дерут,
А попутная вечность – и мертвым подсудна.
3
Ничего не свершится на свете без нас –
Ни победы царя, ни пучка электрона,
Ни разгневанных каменных Божьих гримас
Из надвинутой тучи с соседнего склона.
А в ущелье обиженно кашляет танк,
И огульно живешь, словно жив произвольно,
Словно горная темень трактуется так –
Что не страшно совсем, только чуточку больно.
И творится вселенной походный расклад –
Круговой и приватной твоей обороны,
Словно жить – это плыть навсегда наугад
За щебечущий щебень, что в темень обронен.
* * *
За крупной луной приударь
Асфальтом, щебечущим сухо.
Завистливо виснет фонарь
С горы, что живет вислоухо
Бурьянами лавров и роз,
Во тьме оттоптавших дорогу,
Оврагом сопящую в нос,
С горою на босую ногу.
Побросаны кто где и как,
Дома в этих складках и сносках,
Где скисший израильский флаг
Полоской окна ополоскан.
И местный прижмуренный клуб,
И шепотный гвалт синагоги
Привстали с разморенных клумб
Взмолиться о нас в эпилоге.
И будто листвой ходит дождь,
А вот же – усоп и контужен.
И в складчину, тих и всеобщ,
Страны государственный ужин.
* * *
Уже по склонам камни щерит,
Внезапно сбраживаясь, сумрак,
И темень лезет из ущелий,
Стекая пропастям в подсумок.
В душе декабристо и знобко,
Облыжно холодно и шатко.
Просвечивая через штопку,
Несет луна к поселку шапку.
И, будто в воздух натряся грязь,
Шершавым шепотом очерчен,
Горы соседствующий абрис
Встает из мглистой гуттаперчи.
А там, смиряя холод зверский,
Забыв про миф ударных добыч,
Старея в сказке пионерской
И нахлобучив гор всеобуч,
Во тьме Ган-Эдена для Дана, –
В рамалльской вотчине хотя б уж,
Начистил лампу Рамадана
На нас обиженный Хоттабыч.
Вот так арабская Валгалла
Врачует школьную ангину,
Под храп «Интернационала»
Бычки огней туша о глину.
И промолчим перед затяжкой
Той мглой, в которой будет клацать
Калашниковым одноклашкам
Дискант винтовки «М-16»
И сыпать пули-растеряшки,
Чьи решки резки, взблески вески,
Уткнутся в горы-замарашки
Всплакнуть в советской арабеске.
НА РАССВЕТЕ
1
Ибо в воздухе пахнет железом.
Ибо входит в купальни война.
Но и стыд правоте сотрапезен,
И виною страна голодна.
Ноздри внемлют, да время не видит,
И авгурам бы птиц потрошить,
Но нельзя в правоте и обиде
Долгосрочную правду решить.
Только вновь колдовать над железом.
Ибо нюхает воздух война,
И за пазуху каменно лезет
К оскорбленным пространствам страна.
2
В толчее вековой – нелюдимость
Под рукой не имеющим рта,
Подъяремная необходимость,
Ременная любви правота.
Повторяю же снова, что рта нет
У зажмуренно-ноющих мин.
Все равно никогда не настанет
Запоздалый судейский помин.
Все равно родовую обиду
Заедать шерстяным рукавом,
По Левантам, Чечням и Колхидам
Проревев сквозь подручный ревком,
Где генштабам по вспоротым птицам
И в густой человечьей шерсти
Амуницией грозных традиций
Над глазницами родин трясти.
3
Над границами родин-уродин,
Над ресницами родин-цариц –
Если только настанет Господень
Час для читки судейских страниц.
И смешно заповедное братство,
Ибо глины от плоти не сбыть,
И посредством лишь рукоприкладства
Можно правду земную лепить.
Мир же на слово нежное падок,
Но в пеленках родных матерщин
Составитель обещанных радуг –
Прожектер, – ибо небо трещит!
И пространство обиженно голо,
Ибо сушу купает война.
И вернется разведочный голубь,
Ибо трюмная пища темна.
- Дорожки между домами в поселении Псагот выложены плитками. ↑