Елена Аксельрод

КОФЕ ПОД «ХРОНИКУ ДНЯ»

*   *   *

У вечности ворует всякий,
А вечность, как морской песок…

О. Мандельштам

Да, вечность, как морской песок,
Однако не у нас в пустыне,
Здесь прочности немерен срок –
Не раскалится, не остынет.
Ребенок или сам Господь
Набил здесь формочки камнями,
И опрокинутая плоть
Неуязвима под ветрами.
Песок она смахнет с плечей,
Как волосинки после стрижки.
Бесцеремонный суховей
Изнемогает от одышки.
А вечность – что ж? Слегка пылит
И потешается над нами.
И лишь саму себя сулит
Нам, мельтешащим меж камнями.

2000

СТАРЫЙ ЯСЕНЬ

1

Хроническою хворью перекошен,
Состарился, поди, тот ясень за окном.
Теперь инжир хранит наш новый дом,
Стал за пять лет красавцем бледнокожим.
Как Шива, многорук, просторные ладони
Доверчиво он к небу протянул
И к двухэтажному жилью на склоне,
Где пес в окне в ответ ему зевнул.
Вот так и сторожат покой наш прихотливый
Обрюзгший пес и девственный инжир.
А в ставни бьется злобный и визгливый
Осенний смог, и дерево дрожит.

Октябрь, 2000

2

Репродуктор заводит напев горловой
На почти что понятном иврите…
А вчера ураган расправлялся с Москвой,
Да такой – не бывало сердитей.

И, ворвавшись в жилье, где давно меня нет,
Где распахнуты окна чужие,
Собеседник мой – ясень – упал на паркет,
Только листья – глаза его – жили.

Он пустую квартиру успел разглядеть
И успел мне шепнуть: – Помогите!
Но нигде меня нет, и его нет нигде.

За стеною поют на иврите.

2001

СТЕНА В ИЗРАИЛЕ

Художникам, расписавшим
стену в Иерусалимском районе Гило

Но что же только Иерусалим
Вселился в стену, стал неуязвим?
Разумней было б расписать квадрат
Из стен надежных без дверей и врат –
На северной стене внутри квадрата
Вода Кинерета и горы Цфата,
Чуть поюжней напишем Тель-Авив,
Морскую рябь и малахит олив,
Напротив Иордан в долине горной –
Мазок небрежный кисточки проворной, –
А море Мертвое сольем мы с Красным,
Чтоб краски не транжирить понапрасну,
И обозначим щегольской Эйлат,
Чтоб завершился каменный квадрат…

Созданья наши – в профиль и анфас –
Сжимаются, вот-вот раздавят нас.
Лишь неба незакрашенный клочок
Вперяет в клетку строгий свой зрачок.

2001

*   *   *

Когда Господь меня не посещал
(Да и поныне наши встречи редки),
Кто мной руководил и кто прощал –
Не вы ль – мои не узнанные предки?

Не та ль прабабушка – дагерротип
Единственный, коричневый, бесстрастный?
Меня старуха эта не простит –
Остаться безымянной не согласна.

Сухая, чопорная… Муж-раввин
Вперился в объектив суровым оком.
Кем в самом деле был сей господин,
Лишь в маминой фамилии[1]* намеком.

И если, правда, вы моя родня –
Все Рубины, все Рабины, все равы,
За что же вера обошла меня –
Мерцанье мирное надмирной славы?

В субботний вечер, в трепете свечей,
Стыдясь, не нахожу, куда мне деться.
Душе ни холодней, ни горячей,
И чем заполнить то, что пусто с детства?

Чем жизнь моя была озарена,
Какой светильник согревает ночи?
Звенит и леденит среди темна
Прилипчивый немолкнущий звоночек,

Который я, с природою хитря,
Ее же голосами заглушаю –
То моросью – капризом января,
То зноем, вздыбленным навстречу маю,

То голосами тех, кого люблю,
То окликами тех, кого любила…
В пустую стопку хмель стиха волью,
И будь что будет.
Или будь, что было.

2001

ВЕСТФАЛИЯ

Сыну

1. Последний день в Кельне

В последний, от тебя далекий час
Почудилось, что рушится отвесно
Собора знаменитого каркас
Со всею филигранью поднебесной.

И я решилась позвонить тебе,
Вошла в грохочущий сумбур вокзала,
У тумбы круглой в очередь к судьбе,
Угрозу урезонивая, стала.

…Свою красу ненужно громоздит
Над скобкой автомата храм узорный.
Как будто не было. Снесен, забыт.
Лишь голос дрогнувший
в мембране черной.

1998

2. Изерлон

И вот мы вместе… Тот чрезмерный храм
Маячит в Кельне, не опасный нам.
Затерянный, безвестный Изерлон.
Дождем притушен колокольный звон,
Как в той деревне, между тех стволов,
Когда Всевышний не был к нам суров,
Хранил заблудших… Если бы и впредь…
Тропинка. Пруд. Февральская мокредь.

За шторами ни щелки, ни одной,
Густая мгла за каменной стеной.
Нетороплив прижимистый рассвет,
В нем ни посулов, ни угрозы нет.
Приветлив лжеготический фасад,
В просторном блюде нежится салат,
Улыбчивые, шумные стряпухи
Нас потчуют, хоть мы постыдно глухи.
Уютный пруд. Ленивый небосвод.
Недвижно утка чинная плывет,
Как трубка телефонная черна…
Весенний дождь. Надежда. Тишина.

2000

*   *   *

Пушки усердствуют, муза молчит,
Правила соблюдая.
Молчит-ворчит,
как буравчик, скворчит
Эрато моя седая.
А я уговаривать, лебезить –
Сулю в музыку зарыться,
Хаос дактилем отразить,
За ставнями рифм укрыться
И память ее пробудить наконец:
Опомнись, разрушили Трою,
Но песни о ней пел неюный слепец
С юной твоей сестрою.

2001

*   *   *

Мысль изреченная есть боль.
Я не нашла в ней лжи.
– Молчи, – ты скажешь, – не мусоль,
Себя в руках держи.
Коль не скроилось, не сошьешь.
Мысль изреченная есть ложь.

Фантазии мои и впрямь
Что кренделя на льду.
Не царство стройное, не храм –
Предчувствия в бреду,
Провал, полет, кружки, витки,
Тычок… Крепленья не крепки.
Но выпрямляемся, стоим,
Молчим, скрываемся, таим.

2000

*   *   *

Дует холод, ревет поддувало,
Гонит пламя из черного дула.
Опустив паранджи забрало,
Солнце гневные веки сомкнуло.
Ветер, злобою заряжённый,
Бьется, ищет, куда рвануться…
Как же мне, темнотой заражённой,
Возвратиться к себе, отвернуться
От слепящей, грозящей яви,
На рассвете беззлобном проснуться
Так, как будто ничто не давит,
Так, как будто черные тени –
Только легкий озноб вдоль тела,
Только разума помутненье,
Только жизнь, что на миг отлетела.

2001

*   *   *

Разве не славно пить кофе под «Хронику дня»,
Разве не славно помешивать ложечкой в чашке,
Слыша вполуха, что завтра не станет меня,
Или не завтра и есть еще месяц в кармашке.

Блажь. Репортаж. Черный кофе.
Последний глоток.
Кнопку нажала. Порядок. Все тихо-спокойно.
Тоже мне новость – Восток, и взаправду, Восток,
Где сыспокон чуть разбойно и капельку знойно.

Гости пришли. Притворяемся все впятером:
– Слышали? Слышали? Снова в России ненастно.
Взрыв за окном? Да помилуйте, это же гром
Где-то в Чечне… А над нами ни облачка. Ясно.

2001

*   *   *

Кому – успех,
Кому – успеть.
Не до утех –
Сказать, пропеть.
Услышат ли тебя –
Бог весть.

Словечко бы –
от Бога весть
Вдохнуть –
и дух перевести,
Чтобы откликнуться:
– Прости!
Чтобы вобрать, разинув рот,
Щепоть последнюю щедрот.

2000

*   *   *

Тот небосклон
дождями изможден,
А этот сушью… Велико ль различье?
Подснежник – там, а здесь ро-до-ден-дрон
Подсолнечный, краснея, влагу кличет.
Пустое… Не докличется никак.
Так мы с тобой разведены, разъяты…

Но разве мы расстались хоть на шаг,
В ладони века общего зажаты?

2000

ОТДЫХ НА СИНАЕ, 1996

Там рыжие псы, от велика до мала,
Не сворою, а дружелюбной ватагой
Шли с нами вдоль сине-песочного вала,
Слегка орошенного теплою влагой,
Синайскою ночью, египетской тьмою,
Которая нам только утро сулила.
Кораллы играли под тихой водою,
Октябрьское солнце со сдержанной силой
Лилось на шатры, на ковры и подушки,
На блестки диванов, тарелки с форелью.
Купальников, плавок цветные ракушки,
Не споря с округой, нарядно пестрели.
С руки мы кормили осла и верблюда,
Глядели на встречных ночных без опаски…
Не знали, что эти узорные блюда –
Всего лишь восточные древние сказки.

2002

  1. * Фамилия моей мамы – Рубина.