Все это происходило знойным летом 2001 года в столице Израиля Иерусалиме.
Многие жители города говорили тогда мне, что такой жары не наблюдалось в истории этой земли столько-то десятков лет. Но замечу, что на моей памяти так говорили про местный климат уже несколько раз, так что ничего нового про зной ни от кого узнать было нельзя – преувеличивали все.
Министр иностранных дел Израиля Шимон Перес, глазастый, необычного внешнего вида мужчина, принял меня в качестве корреспондента большой израильской газеты в пятницу утром в своей тель-авивской канцелярии. Он выглядел много моложе своих семидесяти восьми лет, вольно сидел без пиджака и галстука в кресле, любезный, большелицый, большеглазый, сдержанно-улыбчивый, наблюдательный. Он был расслаблен. За ним, за его левым плечом я высмотрел на полке красного ласково-полированного дерева диплом Нобелевского лауреата в номинации «Деятельность за мир», и на этом фоне великих мировых премий и проходила наша неторопливая беседа с этим самостоятельным человеком.
Он оказался вежливым, даже веселым, очень любопытным, немного странным мужчиной.
Встреча наша была посвящена рабочему визиту министра Переса в Москву и его посещению, параллельно со своей прямой работой по международным связям, различных литературных музеев и творческих людей этого русского города. Организовал нашу беседу некий референт министра (или всей его партии – Рабочей) по так называемым «русским» делам. С этим референтом мы были знакомы давно, и иногда он задавал мне вопросы на интересующие его и его боссов темы.
Уж не знаю, что он делал с моими неконкретными ответами.
На этот раз мы говорили с Шимоном Пересом, немолодым и непростым евреем, об особенностях его связей с русской литературой.
– Как я понимаю, вы вынашивали встречу с Солженицыным достаточно давно, как и визит в Дом-музей Льва Толстого, почему, откуда такой интерес к этим людям, далеким от ваших практических и конкретных занятий, господин Перес?
– Прежде всего, как вам известно, я большой любитель мировой литературы, занимался переводами, в частности Владимира Набокова, на иврит. Являюсь я и поклонником русской литературы, которая оказала огромное влияние и на нашу литературу тоже. Если учесть роль Льва Толстого в русской литературе, его место в ней, а также влияние Александра Солженицына и его произведений на современную российскую жизнь и демократические процессы, происходящие в этой огромной стране, то мой интерес к этим писателям объясним и понятен. Помимо этого я считаю, уверен в том, что к России нельзя подходить с обычными дипломатическими стандартами – это бесспорно страна особая, с особым путем, с особой, если угодно, душой, с особым отношением к культуре и жизни. Могу сказать, что миллион человек, репатриировавшихся в Израиль за последние годы, изменили наше отношение к России и России к нам. Я убежден в этом.
– Господин Перес, что вы можете сказать о встрече с Солженицыным? Каким вы нашли этого писателя сейчас?
– Он не очень хорошо себя чувствовал в это время. Это очень серьезный, даже суровый человек, который знает, что хочет сделать в этой жизни. Он смотрит на современный мир критично и достаточно осуждающе. Он видит серьезные недостатки в развитии мирового общества и указывает на них. Беседа с ним была, как я думаю, интересна и важна для нас обоих. Наше отношение друг к другу было уважительным и серьезным. Скажу вам, что Солженицын разбирается в ближневосточной ситуации компетентно.
Известно, что Перес, автор популярной в мире политической концепции «Новый Ближний Восток», является серьезным специалистом по многим проблемам этого района.
– Много было сказано и написано об отношении Солженицына к евреям и еврейской теме в его произведениях?
– Я понял, что он очень хотел и желает и сегодня написать книгу о взаимоотношениях русского и еврейского народа в революции и в период времени, предшествовавший ей. Это важно для него, важно для всех нас. Кажется, эта книга все же написана не будет, так он мне сказал, во всяком случае, и об этом можно только сожалеть. Мне показалось, что Солженицын находит и видит в евреях некий метафизический огромный заряд силы. Из этого и складывается и его отношение к нам. Добавлю, что он сказал мне, что с интересом читает тель-авивский литературный журнал «22», который издают новые репатрианты из России. Вы знакомы с этим изданием и его редакторами?
– Да, имею честь знать их. Это харьковский профессор физики Александр Воронель и его жена Нина, которые уже более 20 лет живут в Тель-Авиве.
– Надо им обязательно сообщить слова Солженицына – это важно очень, – сказал Шимон Перес.
– Обязательно сообщу, приложу для этого все усилия. Ваше знакомство с русской литературой, культурой, господин Перес, не ограничивается чтением книг Солженицына, не так ли?
– Я хорошо знаком с поэтами Евтушенко, Вознесенским. Писатель Анатолий Рыбаков обедал в моем доме в праздничный вечер. Я переводил прозу Набокова, которого считаю гением. К сожалению, сейчас у меня нет времени на литературную работу. И вообще, я понял, что не каждый может быть писателем, я, например, им быть не могу.
Я отметил, может быть, не совсем осознанные мужество и откровенность этих слов немолодого человека.
Пожилой, очень опытный и умный политик, каковым является Перес, так увидел Россию, так понял ее литературу и связь этой страны и ее литературы с еврейством, евреями и так далее. Так это видится на расстоянии, и многое из увиденного Пересом в России вызывает уважение к этому человеку. Но многое, очень многое и смущает во всем этом. Надо помнить, что Шимон Перес научился почти понимать эту далекую страну и ее литературных представителей самостоятельно, то есть, как мог, так и понял. Отметим этот интерес немолодого человека и его любопытство.
Вот отдельные отрывки из текста, написанного самим Шимоном Пересом после майского визита в Москву и памятных встреч там.
Еще до того, как даты моего визита в Москву были окончательно уточнены, у меня созрело решение познакомиться с настоящей подлинной Москвой, которая по моему глубочайшему убеждению находится в музеях и писательских кабинетах. Я бывал прежде в этом городе и должен сказать, что понимал всю ограниченность своего знакомства с культурной российской действительностью. Тем не менее, известная знаковая система и мое знакомство с мировой культурой позволяли сделать достаточно серьезные выводы относительно великой русской культурной традиции. Конечно же, это мое решение было связано с присутствием в этом городе и стране большой еврейской общины, которая, на мой взгляд, является носителем и проводником как той культуры, так и нашей на протяжении многих-многих лет. Эту мысль я подтвержу тем фактом, что Библия и язык иврит вызывали не только огромное любопытство у великих представителей русской культуры, но и напрямую оказывали воздействие на их творчество…
Опускаю описание визита Шимона Переса в Дом-музей Л. Н. Толстого как не имеющее отношения к прямой теме этих записок.
…После визита в музей Толстого, по моей настоятельной просьбе, я встретился с русским писателем Александром Солженицыным. Он просил, чтобы я приехал к нему без журналистов, телевизионщиков и без лишнего шума, и чтобы темой наших бесед не было бы творчество Александра Дюма. Солженицын в настоящее время не дает интервью, а все свое время посвящает творчеству: «У меня не осталось много времени, а я должен успеть сделать все задуманное». Так говорит Солженицын.
Писатель Солженицын живет в березовом лесу в часе езды от Москвы в просторном доме, обставленном очень просто. Нас встретила его жена, которая говорила свободно по-английски с тяжелым русским акцентом. Она сказала мне, что была очень рада оставить дом в Вермонте, где чувствовала себя и в одиночестве, и в эмиграции. Она предложила нам пирожные и печенье собственного изготовления, которые оказались замечательного вкуса. «Моя мама научила меня печь и готовить», – сказала эта женщина. Я нашел в себе мужество и силы отказаться от роскошного торта с кремом, который мне предложила хозяйка, сказав, что уверен в великолепных вкусовых качествах его, но не могу позволить себе такого греха – отступления от диеты. И я не отступил от диеты. Жена Солженицына сказала, что ничего страшного не произойдет, и что все мы, так или иначе, грешим, и что грех диетический не самый большой из грехов.
Потом к нам вышел Солженицын, одетый в защитного цвета свитер и брюки. Он выглядел человеком суровым, мрачным, бескомпромиссным, не склонным к улыбке. Я заметил, что он, вообще, серьезен сверх меры. Через некоторое время лицо Солженицына, надо отметить, всё же смягчилось – знаменитое русское отношение к гостю, видимо, оказало свое влияние даже на этого сильного человека. Я сказал ему, что выглядит он хорошо, по-моему, и кажется здоровым. Солженицын тут же ответил, что я ошибаюсь, что состояние его здоровья плохое, и он абсолютно не знает, что принесет ему завтрашний день. Он никуда не ездит, не тратит времени зря и дома только пишет и пишет, пока жива его душа.
Когда мы сели за стол, Солженицын достал из кармана листок бумаги и сказал, что по предварительной договоренности наша беседа будет проходить на три заранее оговоренные темы (я, кстати, совершенно не помню о такой договоренности с ним, но возможно, во время моего предыдущего приезда в Москву я обсуждал темы возможной беседы с писателем вместе с его женой, но тогда Солженицын заболел и наша встреча не состоялась).
Вот темы, которые считал с бумажки Солженицын, о которых можно было говорить с ним: «Цивилизация и культура», «Мир и бедность», «Культура и религия».
Он тут же начал разговор и сказал, что сегодня существует соревнование между цивилизацией и культурой. По его мнению, процветание цивилизации означает отступление культуры. В ХХ веке культура сильно уступила своему уровню в предыдущие века. Больше того, современная цивилизация нанесла серьезный ущерб культуре и ее ценностям. Цивилизация не является главным и важнейшим фактором человеческого развития. Культурные впечатления много важнее для человека, по мнению Солженицына.
После этого Солженицын коснулся развития такого отрицательного явления второй половины ХХ века, как разрушение гуманизма. По мнению русского писателя, ахиллесовой пятой современного человека является невозможность обуздать свои страсти. Стремление разбогатеть любой ценой появляется, естественно, за счет не менее важных вещей, в частности, за счет стремления к благу своего ближнего. Гуманизм не раз противостоял злу и во многих случаях побеждал его. Гуманизм проиграл в стремлении человечества материально обогатиться…
– Мы много обсуждаем и занимаемся проблемами прав человека, – сказал Солженицын. – Меня беспрерывно приглашают на бесконечные конгрессы, обсуждающие эти темы. Некоторое время назад президент Чехии Вацлав Гавел просил меня выступить на конгрессе, посвященном правам человека. Я отказываю всем подобным просьбам и рекомендую организовывать конгрессы, которые обсудят «обязанности человека», а не права его. Потому что человек просто обязан обуздать себя.
Перес сказал, что обратил внимание Солженицына на место в книге «Архипелаг ГУЛАГ», которое произвело на него огромное впечатление. Это тот момент, когда герой выходит из тюрьмы на свободу и неожиданно видит зеркало после многолетнего заточения. Он совершенно забыл, как выглядит его лицо из-за отсутствия зеркала в тюрьме.
Я сказал Солженицыну, что эта сцена может подойти ко многим из нас. Мы живем без зеркала, которое отражает наши чувства. Возможно, зеркало видит нас лучше, чем мы видим себя в нем…
Относительно определения Солженицыным разницы между цивилизацией и культурой я заметил, что разница между этими понятиями состоит в том, что цивилизация – это образ жизни, это пища для тела, а культура – это вкус жизни, пища, которой питается душа, – пишет Перес. – Без этого понятия у жизни нет значения. Относительно прав человека я добавил, что существует только одно право, без которого нет жизни. Это право человека остаться в живых. Иногда это право отнимают у нас без возможности нашей самозащиты…
Среди прочего Солженицын сказал, что современное общество – это общество потребителей и потребления, общество огромных аппетитов, постоянно увеличивающихся, и постоянно увеличивающееся число разочарованных. Это концентрация денег в руках меньшинства и отсутствие денег у большинства…
Солженицын сказал, что он много знает о жизни новых репатриантов из России в Израиле, об их привычках и пристрастиях. По мнению писателя, культура и религия связаны между собой, и в некоторых моментах религия стоит выше культуры. Культуры не существует без веры, без веры нет духовных ценностей. Мы нуждаемся в Боге так же, как мы нуждаемся в человеческой душе и совести. Таково мнение Солженицына.
Перес ответил писателю, что он верит в Бога, который живет в сердце каждого человека. Оба собеседника согласились, что без Бога жизнь человечества будет очень бедной. Верующий много богаче человека неверующего.
Позволю себе здесь отступление от происходящей беседы двух знаменитых людей, двух лауреатов Нобелевских премий, правда, в различных областях, не соприкасающихся друг с другом, – отступление к припомнившейся мне, но имевшей место несколько ранее беседе тоже знаменитых людей, правда, не лауреатов, но тоже беседующих о Боге. Один из собеседников, писатель Варлам Тихонович Шаламов, записал в 1963 году[1]*:
– Для Америки, – быстро и наставительно говорил мой новый знакомый, – герой должен быть религиозным. Там даже есть законы насчет этого, поэтому ни один книгоиздатель американский не возьмет ни одного переводного рассказа, где герой – атеист, или просто скептик, или сомневающийся… А сейчас я просмотрел бегло несколько Ваших рассказов. Нет нигде, чтобы герой был верующим. Поэтому, – мягко шелестел голос, – в Америку посылать этого не надо, но не только. Вот я хотел показать в «Новом мире» ваши «Очерки преступного мира». Там сказано, что взрыв преступности был связан с разгромом кулачества у нас в стране, – Александр Трифонович [Твардовский] не любит слова «кулак». Поэтому я всё, всё, что напоминает о кулаках, вычеркнул из Ваших рукописей, Варлам Тихонович, для пользы дела.
Небольшие пальчики моего нового знакомого быстро перебирали машинописные страницы.
– Я даже удивлен, как это Вы… И не верить в Бога!
– У меня нет потребности в такой гипотезе, как у Вольтера.
– Ну, после Вольтера была вторая мировая война.
– Тем более.
– Да дело даже не в Боге. Писатель должен говорить языком большой христианской культуры, всё равно – эллин он или иудей. Только тогда он может добиться успеха на Западе, – сказал Солженицын…
Но возвращаюсь к прерванной беседе, к встрече лауреатов.
Одной из тем, которые затрагивались во время этой встречи были взаимоотношения России и еврейства. Должен сказать, что, прожив в Израиле почти 30 лет, я перестал понимать много про еврейскую тему. Эта тема, если не перестала для меня существовать, то определенно побледнела и смягчилась. Появились другие важнейшие темы, скажем, тема красноватого твердого иерусалимского камня и мягкого туфового бежевого цвета камня из тех же мест.
Александра же Исаевича Солженицына, вероятно, как человека, не живущего в Израиле, еврейская тема занимает очень. И уже много лет занимает его этот вопрос, так мне кажется. И поэтому он сказал, что в еврейском народе заложены неограниченные метафизические силы. Он неоднократно думал сам написать книгу об отношениях между русским народом и еврейским народом и их совместном участии в революции. Солженицын сделал комплимент Пересу, сказав, что он с огромным уважением относится к его деятельности во имя и во благо мира, и назвал его человеком, который просто не умеет разочаровываться. По проницательному мнению Солженицына, необходимо найти компромисс в спорных вопросах между народами. Он пожелал Пересу успеха в борьбе за мир и в заключение встречи сказал, что сегодня не пишет о настоящем времени.
«Моя жизнь посвящена описанию различных стадий революции, которую хочу охватить как можно шире», – заявил писатель Солженицын. Он еще раз подчеркнул, что идея книги об отношениях евреев и русских по-прежнему существует, так как без понимания этого вопроса невозможно понять революционные процессы в России. Но, по всей вероятности, осуществить, то есть написать книгу на такую тему, будет сейчас невозможно.
«Это было в воскресенье, – пишет Перес, – незабываемый и неповторимый для меня день. Потом я вернулся домой к нашей суетной жизни, наполненной непрестанными поисками мира и путей к нему»…
Через две недели после нашей встречи с Пересом в Москве вышла новая книга Солженицына. Она была в голубой твердой обложке и посвящена отношениям русских и евреев. Прочитав эту книгу, я обратился в канцелярию министра иностранных дел Пересу с просьбой о короткой встрече. Мне нужно было разъяснить для себя кое-какие вопросы в связи выходом в свет книги Солженицына. Референту Переса я сказал, что после прочтения новой книги Солженицына у меня возникло несколько вопросов к господину министру. «Я выясню у него и вернусь к вам с ответом», – сказал мне референт. Кажется, он был удивлен моим звонком, но наверняка я этого утверждать не могу.
Через пару дней референт перезвонил и сказал, что министр может меня принять в следующий вторник в 7 вечера в своей канцелярии в Иерусалиме. «Я вам признателен, уважаемый референт», – сказал я ему. «Я, к сожалению, не смогу быть с вами, но уверен, что всё будет хорошо и так», – сказал он. Я тоже выразил надежду, что всё будет хорошо на этой встрече.
На этой встрече всё было хорошо.
–Я еще не читал книги Солженицына, так как она не переведена пока на другие языки. Мое знание русского не позволяет мне читать Солженицына в подлиннике, – сказал Перес.
Женщина-секретарь принесла нам по баночке кока-колы и два бокала.
– Всё-таки вас не удивил тот факт, что Солженицын издал такую книгу, хотя утверждал в разговоре с вами, что даже писать на эту тему, по всей вероятности, не будет? – спросил я министра.
– У каждого человека есть свои взаимоотношения, как с ближайшими, так и с дальними своими планами, это его полное право, он имеет право на неточность, – сказал Перес почти добродушно. Он ничему не удивлялся – удивления в его голосе не было. – А что вы сами скажете об этой книге Солженицына, господин журналист?
– Мне трудно сказать, что я являюсь большим поклонником этого произведения русского писателя, меня, помимо прочего, смущают некоторые интонации автора, когда он говорит о тех или иных трагических событиях русско-еврейской истории. Эти интонации Солженицына мне кажутся крайне тенденциозными, опасными, – сказал я.
– Писатель, большой писатель, всегда тенденциозен в той или иной мере, недостатков в его позиции я не усматриваю, – сказал Перес. Он не поучал меня нисколько, этого у него не было. Он сказал правильно, но в данном случае я не мог с ним согласиться. Интонации солженицынской книги, да и факты, изложенные автором, по газетным цитатам того времени, в некоторых местах вызывали у читателя, которым был я, чувства почти ужаса и стыда. Причем, стыдно было и за себя, потому что необходимость понимания второго, и совсем не тайного, смысла написанного писателем Солженицыным, была унизительной для меня. Об этом я и сказал министру иностранных дел. Тот подумал, посмотрел на меня своими широко раскрытыми глазами бодрой и сильной птицы, летящей через широкую реку, предположительно Днепр, и сказал:
– Я думаю, что у Солженицына есть полное право сказать и о евреях свою правду, после того, как он сказал вслух всю нелицеприятную правду о русских.
– Вам не кажется, господин Перес, что, начав заниматься этнографией, историей, политикой, социологией, писатель оставляет литературу? Или это утверждение неверно?
– Неверно, – сказал Перес после небольшой паузы, ответы его были, казалось, заготовлены заранее. Вообще мне почудилось, что его нельзя поставить в сложное положение никакими самыми сложными вопросами. – Всё это очень индивидуально. У одного писателя получается так, а у другого перестает получаться. Не стоит обобщать.
– Я согласен с Вами, господин министр, – мне очень не хотелось его огорчать, и получалось, что это сделать просто невозможно. – Скажите, пожалуйста, господин министр, вы, кажется, скоро едете в Россию по государственным делам нашей страны?
– Да, – сказал Перес четко.
– Вы не намерены в Москве встретиться еще раз с Солженицыным?
– Если состояние его здоровья позволит провести эту встречу, то я буду очень рад поговорить с ним еще раз. Даже на ограниченный круг тем. Неужели вы возражаете против нашего разговора, разве такое возможно, господин журналист? – сказал Перес.
Он улыбался, будучи совершенно неуязвим в своей любви к русской литературе. Я нашел известное сходство, чисто внешнее, между двумя этими людьми, Солженицыным и Пересом. И сам удивился своей странной находке.
– Нет, что вы, господин министр. Кто я такой, чтобы возражать. Я очень рад, если мне позволительна радость в данном случае, вашему внимательному интересу к литературе вообще и русской литературе, в частности. И, конечно же, вашему интересу к выдающимся представителям этого традиционного русского занятия, – сказал я Пересу.
Его лицо не выражало никаких особых чувств. Он поднялся и пожал мне руку в знак того, что на сегодня мое время получения ответов на любые вопросы истекло.
- * Варлам Шаламов «Воспоминания», изд-во «Олимп», «Астрель», «АСТ», Москва, 2001. ↑