* * *
Взять саквояж – и двинуть из Руси,
Допустим, в Рим, а, может быть, и в Ниццу,
По зимнику унылому трусить,
Морозным утром пересечь границу,
Дремать и грезить – купола Петра
И говор италийского базара,
Спросонья что-то накропать в тетрадь,
Испить глинтвейн на берегах Изара.
Здесь жизнь весьма удобна и легка –
Масс пенится, и медхены воркуют…
– Ну как там? – спросишь, встретив земляка,
– Воруют, – он ответствует, – воруют.
А что до «Мёртвых душ» – остатний том
Не ладится – своя едва живая! –
Оставим встречу с Музой на потом,
А там… А там пусть вывезет кривая!
Как говорит один учёный муж,
Лоза Господня на Руси дичает –
За умерщвленье, за растленье душ
Никто в Руси и Русь не отвечает.
Ну не даёт ответа, хоть сказись,
И тройка мчится вдаль угрюмо,
И слышу я родимое «Катись!..»,
И дале мат – то ль пристава, то ль кума.
* * *
По улице,
Где припаркованы авто,
И сумрак зелени – с полотен Либермана,
От станции «Karlshorst» берлинского S-бана
По ходу поезда, примерно, метров сто,
Имею место быть. Жара.
Пью воду из-под крана.
На вешалке висит московское пальто.
А что касаемо моих соседей, то,
Поверьте, Иванов не лучше Вестермана.
Мне хочется себе ответить без обмана –
Каков же результат квартирного обмена,
Помимо знанья, что Арбат далековат?
И коммунальный быт восстанет непременно…
Летучею слезой его омою стены,
– Прости, – проговорю, – но жизнь – моя.
Privat!
* * *
На Фридрихштрассе веет сквознячок –
Молоденький, балтийский, голенастый –
Того гляди, загонит день ненастный
В избу валдайскую, где балует сверчок,
Где в дверь стучится Коля-дурачок,
Сосед и гость, в связи с похмельем, частый,
Дрожащий и доверчиво-глазастый,
В руках бутыль и стрелочка-лучок.
ТУМАН В ГАМБУРГЕ
Памяти Ю. К.
Ползёт по готике туман,
Как бы парок московский, банный,
Но даже в яви иностранной
Недолго тешит нас обман.
И град кривой, мне Богом данный, –
Холодный сон про Теплый стан.
Перекликаются суда –
И громогласно, и железно.
И что гадать тут? Бесполезно.
И даже думать, господа,
Какой же чёрт загнал сюда,
А, может, ангел мой болезный?
Куда белесые бадьи
Плывут ослепшие, чтоб слиться
С туманом, и не возвратиться
Ни в порт, ни на круги свои?
Не потому ль сегодня птицы
Как бы хмельны и в забытьи.
Куда уходит человек,
Едва успев от сна очнуться,
И, оглядевшись, содрогнуться –
Ан камешек да имярек.
И на Москве метётся снег –
Хватило б сил не оглянуться!
А жизни сей халабала
Идёт, как фрау Шмидт за снедью,
Пронзительною готской медью
На кирхе бьют колокола –
Вот здесь твоею страшной смертью
Меня Россия догнала.
* * *
Нет на деревне тёплого сортира…
Конечно, происходят перемены,
И снова тьма спешит, сменяя тьму:
Бандиты, демократы, бизнесмены,
Война в Чечне, глядишь – война в Крыму.
Кому угодно помнить Колыму?
Все вохровцы таперчи джентльмены,
Любители Пегаса, Мельпомены,
Набившие швейцарскую суму.
То ль к Ильичу вертаться? Аль к Петру?
Кому-то каннибалы по нутру,
Их почитают и в стране, и в мире…
А хочется – о, Русь! – тепла в сортире,
Да водки небалованной в трактире,
Ну и живым проснуться поутру.
ЧИСТЫЕ ПРУДЫ
И не узнал я девочку катка
В матроне тучной с цацкой Нефертити,
Кричавшей: «За картофель оплатите,
А после отходите от лотка!».
Ах, Бог мой, как она была легка,
Как вспыхивали канители нити –
Летящие московские снега,
Так далеко от нынешних событий.
ПРОЩАНИЕ С ДРУЗЬЯМИ
Как странно, я всё жду. Всё кажется, придёшь,
Тесёмки обветшалой папки расплетёшь,
И, словно в Тёплом стане, как когда-то,
Прочтёшь – заснеженный и бородатый –
Стихи… И, право, что тебе пивной галдёж?
Я продолжаю жить в раздолбанном Берлине.
Его, столицу рейха, украшают ныне –
Объединение, но в нём прогал, зазор:
Объединенье – да, а единенье – вздор,
Но нынче Рождество, огни и снег, и иней…
Признаться, не видал баркасов здесь во льду,
И всё ж задумывал, и много раз в году,
Что забредём сюда мы, может статься,
И: «Бюргерброй»… В разлив… В тени акаций…
Я эту кнайпу и зимой имел в виду.
Роятся мотыльки – рождественские свечи,
Ты что-то говоришь, подняв худые плечи,
И красит женщину свечей неяркий свет.
Три года как тебя на этом свете нет,
И год как нет её, и времечко не лечит.