БУКЕТ ЦВЕТОВ
Лоянский приехал на центральную автостанцию Хайфы. Они с Замшем договорились встретиться в двенадцать и вместе поехать сменить ребят на базе в Эль-Фуране.
Всю роту по тревоге подняли в Хеврон. Лоянский, Замш, Брамс и Манки решили закосить и вызвались добровольцами охранять палатки на базе.
– Хоть поспим нормально, – ворчал Брамс, переворачиваясь в спальном мешке. Вся рота с криками «Мы им покажем!» загружала снаряжение в грузовик.
– Суки… Потише они на тревогу собираться не могут, – ругался Брамс, ворочаясь на раскладушке.
– Ничего, – успокаивал Брамса Манки, – вот сейчас они уедут, а мы поспим. Правда, Лоянский?
Лоянский свернулся калачиком в спальном мешке, и только нос его торчал наружу. За палаткой выл ветер, как капризный ребенок. Бушевал, сбивая колья американской палатки.
– Котик, ты чего молчишь? – ласково обратился Замш к Лоянскому.
У Лоянского мурашки пробежали по коже. Хотя Замш и назвал его армейской кликухой, но Лоянский подумал: «живодер».
– Манки, дай пару затяжек сделать, – увидев красную искорку в темноте, попросил Брамс.
– Брамс, последняя, у меня больше нету, – начал Манки.
– Ну хватит плакаться, как баба, – перебил его Брамс, – у меня в сумке целый блок. Просто сейчас неохота его доставать – холодно.
– Тот, кто не плачется, тот не морской пехотинец, – промычал из спального мешка Лоянский.
– Кот проснулся, мяу-мяу, – захрюкал Брамс.
Вся рота с песнями погрузилась в автобус и уехала. Утром командир отделения очкарик Моше, он же – Маньяк, дал всей четверке чистить бельгийские пулеметы.
«Вот и отоспались», – подумал Лоянский.
Днем к ним прибежал Моше-Маньяк.
– Всю роту из Хеврона отпустили на шабат домой. Капитан дал добро, что на этот шабат двоих из вас тоже отпустят. Ну, кто хочет?..
Лоянский и Замш согласились.
– Но вы обязаны приехать и сменить Брамса и Манки на праздники, это приказ. Чтоб вы не забыли, когда праздники, я вам напоминаю: в воскресенье сразу после шабата. Чтобы потом не говорили: «Командир, у нас не было календаря, и мы не посмотрели и поэтому не знали, когда сменять своих друзей».
– Такого мы не скажем, – пробурчал Лоянский.
– Нет, не скажем, – подтвердил Замш.
– И не опаздывайте. Чтобы ваши товарищи тоже смогли добраться домой вовремя, – кричал им вдогонку Моше.
Лоянский и Замш тормознули кибуцника, и он подвез их прямо до Хайфы.
– Замш, смотри, в воскресенье не опаздывай, – кричал ему Лоянский, залезая в автобус.
– Я не могу, – мямлил Замш, – я живу в Араде.
– В воскресенье в двенадцать тут! – кричал Лоянский, высунув голову в окно автобуса.
– Но я живу в Араде, на юге, я не смогу.
– Замш, сделай усилие, постарайся.
– Все будет хорошо, – успокоил Лоянского Замш.
Лоянский посмотрел на часы.
– Блин, только десять, – грустно вздохнул он.
Присев на скамейке у автобусной остановки на Кирьят-Шмону, Лоянский задумался, что ему делать дальше. Праздники Лоянский не любил. Во время праздников весь город вымирал, было пусто и одиноко. «То ли дело в Союзе, – подумал Лоянский, – флаги, автобусы, карусели, народ живет». Что-то вроде ностальгии скрутило ему сердце. Лоянский оставил свою большую зеленую сумку на скамейке и решил прогуляться по станции. На одной из витрин маленького магазинчика лежал порножурнал. С обложки на солдата смотрели сиськастые смазливые красотки с многообещающим взглядом.
– Эх, – горько вздохнул Лоянский, вынимая кошелек из кармана и внимательно проверяя, сколько там денег.
– Да, солдатик? – ласково улыбнулась Лоянскому продавщица.
– Вот этот журнал, – указал пальцем Лоянский.
– Тридцать шекелей, сладкий, – сказала продавщица.
Крепко зажав журнал подмышкой, Лоянский проходил мимо лавочек с вкусно пахнущей едой. Каждый из продавцов ловил голодный взгляд солдата, зазывая его к своему ларьку. Лоянского привлек запах швармы. Сочное мясо, жарящееся на вертеле, исходило сочной слюной. От такого зрелища Лоянский и сам пустил слюну.
– Эй, солдат, для военных у нас скидки, – крикнул продавец швармы.
– Сколько? – заглатывая голодный ком, спросил Лоянский.
– Пятнадцать шекелей, дорогой, только для солдат.
Руки продавца быстро резали питу, наполняя ее салатами и стружками мяса. Лоянский со вздохом раскрыл опустевший кошелек. Вытаскивая скомканные бумажки, в сердцах он проклинал Замша за вынужденную трату денег.
Стряхивая с зеленой формы крошки хлеба и обрывки мяса, Лоянский направился к желтому телефону-автомату.
«Последний раз его жду», – прошипел Лоянский, вклинившись взглядом в набегающую на него толпу. Толпа неслась, Лоянский вырывал из нее лица, фигуры, позы, ноги. Да, ноги. Сейчас он проводил глазами молодую бабу с туго налитыми ляжками, растущими прямо из коротких шорт. Две русские девки нагло разглядывали его фигуру, подпирающую телефон.
– Ну, чего надо? – состроил грозную рожу Лоянский.
Девки прыснули со смеху прямо ему в лицо, развернулись и медленно уплыли в толпе. Развалившись на скамейке автобусной остановки, Лоянский развернул журнал. Подул ветерок. Лоянский поднял голову, и сердце его запело: ёк-ёк-ёк. Она была вся такая воздушная, ветер играл ее длинными волосами, то открывая, то пряча нежное лицо от чужого взгляда. Ей также было интересно узнать, что же там рассматривает солдат Лоянский.
– Девушка, интересные я картинки смотрю? – задал вопрос Лоянский, быстро сворачивая журнал в трубку и пряча в тесный карман армейских брюк. Девушка смутилась, криво улыбнулась и покраснела.
– А как тебя зовут? Я – Лоянский, мое армейское прозвище Кот.
– Почему кот? – спросила девушка.
– Посмотри, разве я не похож? – Лоянский завертел головой во все стороны.
– Да, похож, а меня зовут Марина, – сказала девушка.
– И куда мы едем, Марина?
– В Кирьят-Шмону, я живу там в интернате.
– О, так нам по дороге, – соврал Лоянский.
Тут он понял, что больше ему сказать нечего. Мимо пробежала женщина, продающая букеты цветов.
– Ты хочешь идти в армию? – спросил ее Лоянский.
Марина рукой поправила волосы.
– Нет, не хочу, и ребята из моего класса тоже не хотят.
– А я служу в боевых частях, в морской пехоте, – Лоянский с гордостью выпятил грудь и коснулся фиолетового берета.
– Солдатик, купи для своей девушки букет, – пропела продавщица скрипучим голосом.
Марина потупила взгляд, ветер играл ее волосами, она ловила их, отбирая у ветра. Лоянский поглядел на Марину, на продавщицу цветов. «У меня совсем нет денег», – защемило у него сердце.
– Сколько?..
– Вот, возьми букет роз, всего десять шекелей.
«Последние…», – посмотрел в свой кошелек Лоянский.
Он гордо, почти торжественно вручил цветы Марине, она окунула в них свое лицо. Резкий звук тормозов разорвал тишину, подъехал автобус, из него посыпались люди. Марина поднялась с цветами.
– Ты куда? – спросил ее Лоянский.
– Приехал мой друг, – сказала Марина, указывая на парня, вышедшего из автобуса.
Мир Лоянского застыл, он видел только волосы, играющие на ветру, и букет роз.
– Это цветы для меня, – громко заржал парень.
Марина сквозь розы бросила взгляд на Лоянского и ушла.
Лоянский развернулся. Перед ним стоял Замш.
– Замш, ссука, из-за тебя я все деньги просрал.
– Я не виноват, – сказал Замш, – я живу в Араде.
– Это будешь рассказывать тем, кого мы сменяем.
Ночью Лоянский и Замш поднялись охранять бункер. Ветер сбивал их с ног.
– Замш, давай спрячемся в палатку возле бункера, – предложил Лоянский.
– А если нас офицер поймает, мы с тобой останемся тут сторожить до следующих праздников.
– Замш, спокойно! – Лоянский вошел в палатку первым, за ним Замш. Они уселись на ящики с минометными снарядами.
Лоянский достал журнал и, подсвечивая фонариком, начал разглядывать глянцевых девиц.
– Эх, Замш, если бы ты знал, какую девушку я сегодня встретил… – Лоянский вздохнул. – Ну почему с другим?
Замш молчал.
– Замш, ты меня слышишь? – Лоянский посветил фонариком в лицо Замша. Замш спал.
КОМАРОВА
Приехал мой армейский товарищ Фукс вместе с женой-ла-банкой. Брамс, Фукс и я служили в одной роте. Брамс хвастал, что тоже знает литовский, но, кроме первой фразы «лабас дэнас», он уже больше ничего родить не мог. Жена Фукса Лючия забрасывала Брамса разными забористыми выражениями, но Брамс гордо и с достоинством – по меньшей мере, так ему казалось, – молчал. Фукс начал подсмеиваться над Брамсом.
– Ты, Фукс, – маленький ребёнок, – говорил ему Брамс, – мы тебя воспитали, мы тебе и жену нашли, а на детей, таких, как ты, я не обижаюсь. Верно, Лоянский?
– Верно, брат Брамс, правду говоришь.
Фукс снисходительно улыбался.
– Саша, – обратилась к Фуксу его жена Лючия, – ну, мы едем искать Комарову или нет?
– Откуда я знаю? – истерично взвыл Фукc, при этом глазки его широко раскрылись и быстро захлопали. Этот фуксовский танец глазами Брамс называл «брэйкданс».
– Лоянский, ну мы едем искать Комарову? – чуть не плача, спросила Лючия.
– Едем, – успокоил её Лоянский.
Развалюха «Субару» со скрипом остановилась возле ворот общаги. Фукс и Лоянский вылезли из машины, нацепив черные очки. Лючия встала между ними, по ходу пьесы она одёрнула свою кожаную мини-юбку, бросив исподлобья хитрый взгляд на парней, и прошипела: «Выглядят точно как два сутенёра».
– Здравствуй, милый, – Лючия одарила своей ослепительной улыбкой охранника-эфиопа.
Фукс ревниво засопел, как только эфиоп обнажил ряд белых зубов.
– Ненавижу рекламу зубного порошка, – заворчал Фукс.
– Не знаешь ли ты, где живёт моя сестренка Комарова? – спросила его Лючия.
– Комарова… – подумал минуту эфиоп, вдруг его осенило, как Архимеда в Сиракузах, – конечно, знаю, она часто сидит у меня в будке.
Фукс ехидно заржал. Каким-то шестым чувством Лоянский определил нужную дверь и постучал. Дверь им открыла незнакомая девица.
– Комарова тута? – спросил Лоянский.
Девица скрылась в проходе, но через минуту вернулась.
– Комарова не хочет вставать, хотите, будите её сами.
Фукс и Лючия подтолкнули Лоянского внутрь.
– Как ты с ней познакомился?– спросил его Фукс в машине.
– А почему это тебя так интересует? Лючия, твой муж не прочь сбегать налево, – подначивал Лоянский.
Тяжелым взглядом Лючия придавила Фукса к рулю.
– В пятницу вечером я и Толик пошли на дискотеку, – начал рассказывать Лоянский.
– Это какой Толик? Тот самый жмот, который одну бутылочку пива в складчину на троих покупает?
– Ну что поделаешь, Фукс, такая наша загадочная еврейская душа.
– Фукс, вопросы в разговор не вставляй, дай Лоянскому рассказать, – приказала Лючия.
– Я и Толик быстро сориентировались в этой мухобойне. Мы увидели брюнетку с прической Медузы-Горгоны и неоновым блеском глаз. «Я знаю этот блеск, – кричал мне в ухо Толик, – так глаза светятся только у новых русских». Целый час мы танцуем вокруг неё, кружим как ночные мотыльки, а она ноль внимания.
– Под кайфом, что ли, она была?– спросил Фукс.
– Фукс, не вставляй! – заткнула его Лючия. – Я тоже любила помучить мальчиков на дискотеках.
– Мне надоела эта охота за новой русской, я махнул на все и пошел к бару. А там стоит девушка, в одной руке стакан, в другой сигарета; одета, словно кукла, и притоптывает в такт музыке, как ангел с подрезанными крыльями. В это время ди-джей меняет пластинку на медленный танец. «Потанцуем?» – говорю я ей. Она долго пристально меня разглядывает, чуть щуря глаза, а потом и говорит: «Извини, я плохо вижу, очки дома забыла». «Ничего, для меня нет барьеров. Моя таинственная незнакомка, это медленный танец, и я поведу вас сам», – говорю, сжимая в это время своими музыкальными пальцами её запястье.
– Это у тебя-то музыкальные пальцы? – удивляется Фукс.
– Фукс, не вставляй, – рычит на него Лючия, – твой мизинец даже в ноздрю не влезет, так что сиди и помалкивай.
Лоянский продолжил:
– Она мне сказала: «Только допью и докурю – и идем». В это время медляк закончился, и мы пошли с ней танцевать транс. Мы танцуем, она размахивает руками и головой, я тоже вхожу в экстаз и вдруг плечом задеваю её подбородок, и челюсть таинственной незнакомки клацает на всю дискотеку.
– Челюсть хоть цела? – смеётся Фукс.
– Не знаю, приедем – посмотрим, – обещает Лоянский.
– Комарова, вставай, – закричал Лоянский, – к тебе гости пришли.
– Какие гости? – раздался из соседней комнаты глухой сонный голос. – Я спать хочу.
– Она красивая? – спросил Лоянского Фукс, сжимая в руках коробку конфет.
– Сейчас увидишь, – обнадёжил его Лоянский. Лючия ревниво посмотрела на Фукса. В комнате воцарилась тишина.
– Что-то никто не идёт, – промычал Фукс, открывая коробку.
– Комарова! – яростно закричал Лоянский.
– Ну… – послышался в соседней комнате недовольный женский голос.
– Или ты сейчас же выйдешь к нам или мы все зайдём к тебе, – пригрозил злой и в то же время растерянный Лоянский.
– Иду, иду… Спать людям не дают… – из комнаты выползло что-то ужасное, взлохмаченное, завернутое в плед. Наощупь, один глаз под слипшимися космами так и не раскрылся, оно двигалось на гостей, пока не напоролось на угол стола. Шоколадные конфеты Фукса вывалились из его мёртвой руки на стол коричневым дождём: кап-кап-кап. Лоянский видел вытянутое от удивления лицо Лючии и злорадную улыбку соседки Комаровой.
Лоянский стоял у окна, скрестив руки, и смотрел вдаль.
«Неужели я перепил в тот вечер? – задавал он себе единственный вопрос, украдкой поглядывая на сгорбленную Комарову, вылавливающую длинными пальцами шоколадные конфеты со стола. – Надо ей хоть какой-то комплимент сделать», – подумал Лоянский. Неделю он мучился, не спал, стараясь представить себе эту встречу.
Она ему казалась такой загадочной и неземной, он ни с кем не хотел о ней говорить, боясь, что чувство обретённого счастья испарится и улетит.
Но такой встречи он, конечно, представить себе не мог. «Все переживания, надежды, ради чего? – смеялся он над собой. – Ради этой нечёсаной бабы, с жадностью хватающей рассыпанные по столу конфеты?».
– Комарова, у тебя красивые пальцы, – сделал над собой усилие Лоянский.
Комарова, довольная, осклабилась и перекусила пойманную конфету пополам.
– У меня есть друг, и я ему верна, – сказала Комарова. – Это так, для справочки, если вдруг я забыла тебе это сказать.
– И где же твой друг?– спросил её Лоянский.
– На Урале, – ответила Комарова.
– Слушай, Комарова, так мы даже не переспим?
– Нет, – ответила Комарова, неторопливо макая конфету в чашку с чаем.
– Последний вопрос. Комарова, скажи мне, в тот вечер нашего знакомства я был сильно пьяный?
Комарова чуть подумала, подняв глаза кверху и грызя конфету.
– Нет, был вежлив, и всё как надо.
– Ну, тогда будь, Комарова. Я поехал.
– Пока, – махнула ему Комарова перепачканными в шоколаде пальцами.
Прошёл год.
Я гулял по городу, шум проезжающих автобусов заглушал мои мысли.
– Лоянский? – кто-то позвал меня, и я обернулся.
– Блондинка, чего тебе надо?
– Ты меня не помнишь?
Я смутно узнаю знакомые черты, тень проезжающего автобуса пятном легла на мое сознание, но вот автобус уехал, сноп яркого солнца бьёт в глаза.
– Комарова, ты, что ли?
– Я, – улыбается Комарова, – у меня плохая память на лица, но тебя, Лоянский, я сразу узнала.
Светофор сменил красный свет на зелёный, и сквозь нас полился поток людей.
– Комарова, ну что, переспим?
Люди безжалостно толкают нас, сбивают, пытаются унести с собой в потоке.
– Может быть, может быть, – загадочно улыбается Комарова.
Любви у меня к ней уже не осталось, только одно желание.
– Комарова, как твой друг поживает на Урале?
Визг тормозящей машины больно режет уши, Комарова хмурится.
– Я этому подонку показала, что такое этика и эстетика. Тоже мне Ромео, к бабе хотел примазаться, у которой ребёнок и муж-бизнесмен.
Лицо Комаровой стало похоже на кокер-спаниеля: чёлка, спадающая на горящие злобой глаза, и длинный нос, тянущийся кверху.
– Ты его любила, Комарова?
– Нет, мне было всё равно, я быстренько побежала к мужу этой бабы и всё популярно ему объяснила.
Автобус заслонил нас от солнца.
– Зачем ты их заложила, Комарова?
– Чтоб этот мерзавец знал, что такое этика и эстетика.
«Ну и мразь», – подумал я.
– Комарова, о моём предложении забудь, нам с тобой не по пути.
Зажёгся зелёный свет, и автобус уехал.
– Так что, до встречи через пару лет? – кричала мне вдогонку Комарова.
– И не надейся, Комарова, по этике и по эстетике даже не надейся, – моё признание утонуло в людском шуме улицы.