Я СЛУШАЛ РЕКВИЕМ МОЦАРТА И ВСПОМНИЛ…
Весною сорок второго нам с мамой дали участок,
Далёкий дали участок, аж на Пороховых.
Гордые поначалу, туда мы ездили часто,
Мы ездили очень часто в трамваях полупустых.
У мамы была одышка, ей не поднять лопаты,
Лопата тяжелая слишком для первой блокадной весны.
Она улыбалась смущённо, она брала передышку,
Она цветы собирала среди крутой целины.
А я втыкал ту лопату, как во врага, как в немца,
В спину земли зеленой, в тяжкий тот глинозем.
Я отрабатывал в поте карточку иждивенца,
Так мы трудились с мамой в нашем сорок втором.
И я вскопал это поле, полюшко дорогое,
Мы сажали картошку, нас обнимала весна.
Мама тихонько пела, укутывая землёю
Морковки, свеклы и брюквы дареные семена.
Мы поливали всходы ржавой водой болотной,
Мы улыбались каждому листику и цветку,
Я ложился на травку, лоб отирая потный,
Радуясь небу, солнцу и выросшему пайку…
Лето я был на подхозе фабрики Володарского.
Вкалывали, а вечером вспоминали своих.
А мама ждала наивно того урожая царского,
Который зрел незаметно где-то на Пороховых.
Я вернулся под осень, веселый и загорелый,
Мама встретила новостью – новость нехороша…
«Наш огород разокрали, – сказала она печально, –
Наш огород разокрали, не оставили ни шиша…»
«Мама, – сказал я, – мама, не огорчайся, мама!»
И рюкзак свой на пол высыпал не спеша,
И раскатились по полу картошка, свекла, морковка
И два кочна наливные… «Всё, – сказал я, – ша!»
Помню улыбку мамину, совсем ещё молодую,
Помню, как обняла меня молча и горячо,
Помню ее веселую, помню ее живую,
Сколько любить и помнить мне суждено ещё?..
Апрель 2001
ДОРОГА НА ЯФФО
В государстве ромашек, у края,
Где ручей, задыхаясь, поёт,
Пролежал бы всю ночь до утра я,
Запрокинув лицо в небосвод…
Дорога на Яффо – всё морем да морем,
То верхом, то низом, по тропам, по взгорьям…
И полгоризонта по левую руку
Ритмически вторят сердечному стуку:
Лиловый и синий! Зеленый и синий!
Но пахнет не морем – здесь пахнет Россией…
Вверху на поляне – ромашкино племя
Подставило солнышку теплое темя.
Внезапно дохнуло ромашковым зельем –
Рязанским, воронежским, псковским весельем!
Кого только нет в государстве ромашек!
От божьих коровок, жуков и букашек
До птиц, что гнездятся в ромашковых джунглях…
Взмывают, как будто сидели на углях!
Границы страны охраняют неплохо
Мохнатые шапки чертополоха.
Щетинятся пиками часовые,
Они здесь покруче, чем были в России…
Дыши, эмигрант, ароматным настоем!
Вот чайки летят намагниченным строем,
Собака бежит, а за нею хозяин…
У каждого сумка пожизненных тайн.
Чем ближе походит сюжет к эпилогу,
Тем больше мне хочется людям в дорогу
Дарить этот запах, и цвет, и звучанье…
Дорога на Яффо. Махни на прощанье.
Март, 2001
ПАМЯТИ МАНДЕЛЬШТАМА
Лишив меня морей, разбега и разлета,
чего добились вы?..
На вершок бы мне синего моря,
На игольное только ушко…
Возмечтал он о море, воронежский зэк,
Но замком громыхнула граница.
В бесконечность Гулага ушел человек,
А безумное время все длится.
Он – гордец и изгой на родимой земле –
От эпохи не ждал снисхожденья.
Его книга – вся в черном – лежит на столе
И по-прежнему жаждет общенья.
Я увез ее к морю, и по вечерам
В нашем доме свершается треба –
Я читаю стихи, засыпает Бат-Ям
Под покровом еврейского неба.
Море мерно гудит, покрывая собой
Шум людских площадей и экранов,
На которых неистово пляшет плэйбой
В мире маркетов и кегельбанов.
Принимай же бесценные эти дары –
Море, небо, деревья и горы…
Эти щедрые – слуха и зренья – пиры,
Чудных птиц предрассветные хоры!
Бью тебе, Средиземное море, челом.
Здравствуй, вечного Бога обитель!
Мне навстречу бежит с журавлиным пером
Смуглый юноша, ангел-хранитель…
январь 2001
* * *
Оксане Глинской
Не белые птицы присели
На яркую зелень полей,
С небес раскаленных слетели
Десятки живых кораблей.
Устав от воздушной работы,
Закончив большой перелет,
Выходят на землю пилоты,
Где дом их приветливый ждет.
Быть может, такой же, как этот,
На птичьем таком этаже,
В игралище воздуха, света…
Я, кажется, жил здесь уже!
Окошко твое, точно рама
В мерцании тысяч огней,
Ритмическая панорама,
Ночей прорастанье и дней…
Здесь Библии слово воочью
И монументально звучит,
Здесь воздух намолен, а ночью
Я слышу, как космос молчит.
И здесь я почувствовал кожей,
Да, кожей, а не головой,
Что значит на свете дар Божий.
Дар Божий. И все-таки твой.
Ганей-Авив, апрель 2001
ЗОВ
Морская раковина лаковая…
Ее художница-волна
Вытачивала, обволакивала,
Пока не выплыла она.
От берегов далекой Греции
Ее принес бродяга-шторм
Для умножения коллекции
И ради совершенства форм.
Я из песка ее выкапываю,
Я на ладонь ее кладу,
Прозрачно-матовую, лаковую,
Цветок в Нептуновом саду…
Прекрасно всё: паренье ястреба,
Движенье рыб, скалы покой…
И зов из маленького раструба –
Звучанье ракушки морской.
февраль 2001
* * *
Я улыбаюсь детям и младенцам,
Я помню всё – блокаду и Освенцим.
Двадцатый век осел в моей крови
Тяжелой смесью горя и любви.
Живу любовью и живу строкою,
Который день мне не дают покою
Армянского найденыша глаза…
Взять кисть бы и писать с них образа!
Младенец в ночь трагедии Спитакской
Подземной силой адской
На годы был отторгнут от семьи.
Считался мертвым. О, друзья мои!
Двенадцать лет прошло до новой встречи,
Где матери его дрожали плечи
И слезы еле сдерживал отец,
Где мальчик вновь родился наконец
И тут узнал о незнакомом брате,
Который назван именем его
Печали ради, незабвенья ради…
Не спрашивал он ничего.
Я видел взгляд, доверчивый и нежный.
Вот агнец Божий, бедной жизни прежней
Еще не осознавший перемен.
Мне помнится, его зовут Завен.
март 2001
БУКЕТ НА СТОЛЕ
Светлане Кундыш
Эти белые гвоздики
Открывают свои лики
Постепенно, не спеша,
Чтоб по малости, не сразу
Стала родственною глазу
Их неброская душа.
А закрытые бутоны
Обещают перезвоны
Колокольцев неземных,
Обещают вдохновенье
И заоблачное пенье
Серафимов молодых.
Эти белые гвоздики,
Как дыханье Эвридики,
Цвет и горечь чистоты…
«Полюбите нас, поэты,
Мы во тьме рождаем светы,
Мы – небесные цветы!»
март 2001
* * *
Игорю Бяльскому
На ладони отразились острые
Тупики, развязки и пути…
Под авиабрюхом плыли пёстрые
Городов и весей конфетти.
Вскормленная ласковою сиською
На бухом рубле,
Разбрелась поэзия российская
По всей земле.
Где она, трудяга, ни работает!
То ее морозит, то печет…
Без запинки на иврите ботает,
Англичанский весело сечет.
То она склонится над гитарою,
Не стерпев вторичности кассет,
Забавляя песенкою старою
Новый Свет.
То глаза протрет в пустыне розовой,
Увидав березовый мираж…
Пропитает стих колючей прозою,
Без которой шекеля не дашь.
То вдруг остановится на площади,
Что-то в озаренье бормоча…
Цокают задумчивые лошади,
Агалу с арбузами влача.
А когда откинется, усталая,
И подушку скомкает башка,
Снится ей та деревенька малая,
Где в пути испили молока.
сентябрь, 2001
МОЛИТВА
Господи, спаси Израиль
От себя самих!
Эти облачки – не стаи ль
Ангелов Твоих?
На груди у них кольчуги
Грозные горят.
Люди замерли в испуге:
«Ангелы летят!»
Развернулись эскадрильи,
И на курс легли,
И распахнуты их крылья
В сторону Земли…
Чтоб услышав гром небесный,
Головой поник
Жёсткосердый и бесчестный,
Скряга и блудник.
Чтобы суетность молчала,
Спряталось жлобствó,
Чтобы музыка звучала,
Пело естество!
Чтобы юноши застыли,
Там, где миг застал,
Укрепляясь в твердой силе
Боговых начал.
Чтобы дети расточали
Радости талант,
Хороводами встречали
Ангельский десант!