Марк Зайчик написал необычную книгу. Это не роман. Но и не историческое исследование, не историческая публицистика, не журналистика. Некое собрание самых разнородных материалов – и документы (например, заново переведенное Зайчиком письмо Бен-Гури-она Бегину), и серия интервью, взятых автором у людей, работавших с Бегином, его приверженцев и его оппонентов, и обширные цитаты из книг самого Бегина и книг о нем, о покойном вожде… Я бы назвал это попыткой Зайчика воссоздать историю Личности. Именно та тема, что и должна интересовать писателя. Время ушло – и долг летописца воскресить его силой документа и силой творческого воображения.
Бегин предстает в изображении Зайчика выдающейся, харизматической личностью. Он и лидером становится как бы автоматически – в экстремальных ситуациях его упрашивают, а он – еще сопротивляется. Вот он прибыл в Палестину в составе Польского корпуса, направлявшегося на фронт. Его просят возглавить Национальную военную организацию, и уже избранный лидер, Меридор, добровольно уступает свой пост пришельцу Бегину, а он… Он отказывается. Потому что это неблагородно – дезертировать из армии, уходящей на войну с нацизмом. «А если мы устроим так, что вам не придется дезертировать?» – спрашивают товарищи. «Это другое дело». Они каким-то образом добывают документ о бессрочном отпуске из армии…
Бегин не приказывает, он принимает решения, только согласно демократической процедуре. Потому что уверен: его личное обаяние настолько велико, что товарищи примут лишь то, что кажется правильным ему. А когда среди них оказывается один, который уже побывал в поле влияния человека, еще более харизматического (Жаботинского), и потому не подпал под духовное влияние Бегина, лидер… перестает его замечать. Хорошо, что Зайчик создал портрет героя таким – объемным.
Другое присущее Бегину качество – это благородство. Как сказал о нем в книге один из критиков: «Но, конечно, джентльмен есть джентльмен».
Только в книге Зайчика я нашел, например, разгадку невероятной грубости Бен-Гуриона, постоянно оскорблявшего главу оппозиции в Кнессете. Отношения двух гигантов национальной политики представляли собой странную смесь жесточайшей полемики и большого личного уважения: Бегин в душе преклонялся перед политическим инстинктом соперника, поразительным умением нащупать момент для необходимой акции и при этом провидеть все будущие результаты. Получив в конце 60-х письмо от ушедшего в отставку Старика с признанием своих высоких человеческих достоинств, он воспринял этот жест как своего рода верительную грамоту для занятия и самого высокого поста в Израиле! И при всем при том публично они изощренно поносили друг друга. Зайчик выяснил, что Бен-Гурион, политик острый и находчивый, специально дразнил соперника, опасаясь его возражений по сути рассматриваемых вопросов: большинство у Бен-Гуриона в Кнессете обычно было сомнительным, а способность Бегина убеждать была колоссальной. Вот Бен-Гурион и ловил его на личных выпадах! Бегин, которому свойственна была странная в политике, старомодная наивность, попадался на удочку, начинал ответно грубить, а Старик тем временем проводил-таки свое решение через Кнессет…
Еще в подполье сторонники Бен-Гуриона применяли против «раскольников» силовой нажим и потом открывали по ним стрельбу на поражение (случай с «Альталеной»), но Бегин запретил отвечать огнем на огонь. Своим громадным авторитетом он предотвратил гражданскую войну (а междоусобицы свойственны нашему яростному, но не слишком разумному народу: вспомните, как пал Иерусалим перед Титом!). Вот это благородство, умение поставить общенациональные интересы выше самых нестерпимых личных и политических обид – и есть самый великий вклад Менахема Бегина в духовный фундамент страны!
Интересно выглядит в книге и толкование внезапной отставки Бегина. Он ослабел с годами от страшного напряжения, от страшной ответственности за свои решения – и ушел сам. Он был таким же «перфекционистом», как Бен-Гурион (который тоже уходил в отставку – в первый раз в начале 50-х – абсолютно добровольно, на вершине успеха). Бегин ушел, когда почувствовал, что сил не хватает вести дела правительства на идеальном уровне. «Да, были люди в наше время, могучее, лихое племя, богатыри – не вы»…
В заключение – несколько слов о себе, грешном. Я тоже оказался одним из персонажей книги Зайчика. Некогда построил историческую гипотезу, что именно допросы зэка Бегина в Вильнюсе в 1940 году переломили настроения кремлевской верхушки к сионизму. Смелая, бескомпромиссная борьба ЭЦЕЛя с британцами вдохновила Сталина на парадоксальный замысел: поддержать сионистов против Лондона! То есть, тот перелом в позиции Кремля, который позволил возникнуть государству Израиль позже, в 1948 году, был подготовлен показаниями зэка Бегина в Вильнюсской тюрьме.
Зайчик приводит (со слов Кадишая, секретаря бывшего главы правительства) реакцию Бегина на мою статью: он ее быстро просмотрел и сказал – на идише: «Преувеличение». Меня и он сам не переубедил: мужественному человеку не должно придти в голову, что его естественное поведение на следствии оказало переломное влияние на историю еврейского народа…
Как человек благородный и потому наивный, он не мог разгадать изощренных ходов сатанинского политика – за его спиной. Скажите, господа, а как вы можете объяснить разрешение на алию (из СССР), полученное полутора тысячами бейтаровцев в… 1941 году? А в этой массе были самые видные активисты Бейтара, такие, как Шайб-Эльдад, как Ализа Бегин…
А чем объяснить освобождение из полярной зоны в 1941 году главы Бейтара Менахема Бегина, когда более мелкие активисты были задержаны – вопреки договоренности с Сикорским – до конца войны? А чем объяснить, что Бегина зачислили в Польский корпус, отправлявшийся через Палестину на Запад, зачислили еврея, да еще он был к моменту зачисления один раз выбракован – из-за несомненной близорукости? И почему те, кто его все-таки зачислили, вопреки обычаям поляков, весьма недолюбливавших еврейских новобранцев, так легко отпустили из рядов войска – в Палестине?
Когда-нибудь откроются документы, и мы узнаем, кто из нас был прав. А пока – спасибо Зайчику за то, что он сберег свидетельства тех, кто мог без него и не приоткрыть памяти; что напомнил нам, какие все-таки удивительные люди меж нами жили – и еще совсем недавно.