Валентина Брио

Зинаида ПАЛВАНОВА, Вениамин КЛЕЦЕЛЬ. «Иерусалимские картинки». – Иерусалим, «СКОПУС», 2000.

Книга, изданная творческим объединением «Иерусалимская антология», убеждает в том, что в мире искусства, литературы рождаются удивительные созвучия. Рисунки в книге – не иллюстрации к стихам, они не создавались специально для этой именно книги. Поэт и художник объединили то, что творили каждый на свой лад, в своем искусстве. И это так легко и естественно соединилось, сложилось в общие «картинки», в целое – и живописует, и звучит, и влечет.

Вот так же, почти 80 лет назад, поэт и художник, каждый в своем ремесле, выразили свою любовь к одному городу. Независимо. А потом объединили стихи и рисунки в одной книге. Город тоже назывался Иерусалим – Литовский Иерусалим. Это Вильно, важный в еврейской истории и судьбе город, который называли Иерусалимом галута – с горечью, и Иерусалимом учености – с гордостью. Поэт Залман Шнеур издал книгу, в которой поместил свою поэму «Вильна» (написанную на иврите) и рисунки немецкого еврея Германа Штрука, посвященные этому городу.

И вот наши современники так же соединили свое искусство в одной любви. Здесь всё черно-белое – и перьевой росчерк, и форма печатного слова. Но странным образом и за словами стихов, и за заключенным в линию рисунком чувствуешь (видишь?) яркость, красочность, освещенность складывающихся образов. И еще – звучание, ту невидимую музыку, наигрываемую на невидимой скрипке, о которой стихотворение «Скрипач на крыше».

В уличных сценках-картинках, запечатленных в стихах и рисунках, часто слышится ирония. Порою озорная, порою грустная, она помогает и авторам, и читателю справиться со смущением, которое охватывает многих, пытающихся говорить о вечном, земном и небесном Городе.

Здешнее пространство –
из нездешних,
из таинственных,
из поднебесных.

Ирония помогает соединить возвышенное и будничное, пафос и юмор. Наша современница, спешащая с пластиковыми пакетами, но и в спешке – на бегу – не утратившая драгоценной потребности, остановившись на миг, – это мгновение остановить.

Вот раскопки, руины –
тут они такие домашние,
как ремонт, затеянный летом
в одной из комнат.

Узнаваемые черточки нашей жизни, «бытом человеческим навьюченные», ее сумасшедшинка (…пугаюсь: / не у меня ли поехала крыша / вместе со скрипачом на ней?..), комичность и драматизм. И участие в ней, в этой жизни, и отстраненность (и «остраненность» пространства, которая остается при всей обжитости этого пространства). Ведь мы себя в этом городе видим еще и как бы со стороны.

А сегодня с утра
плотный белый туман
поднялся снизу
и прижался к нашим окнам,
и глядел на нашу
вполне прозрачную жизнь.

Вдруг туман пронизало солнце,
Наверху проступило небо
воздушными замками
Иерусалима.
На глазах они
становились земными.
А рядом, внизу, лежал Эйн-Карем,
за туман держась, как за чудо,
за игру, за тайну.

В стихах проскальзывает мотив узнаваемости, похожести. И в рисунках естественно соединились неповторимость иерусалимских уголков и узнаваемые черточки еврейского мира вообще. Потому что есть в Иерусалиме переулки и дворики, напоминающие об узких улочках еврейских кварталов разных городов.

В. Н. Топоров писал, что «Город ведет человека и обучает его самому себе». Это абсолютно, наверное, более чем где-либо, именно в нашем Городе. Он ведет нас своими каменными улицами, отшлифованными шагавшими по ним – в иных местах тысячелетиями! – и длиннющими лестницами по крутизне («здешнее пространство – не из ровных»), по кручам, вознося и низвергая, и освещая сразу и солнцем и блеском своим, и великолепием, пока не выведет, не поднимет куда-то туда, в заоблачье, где Еврейская улица галутного Вильно вливается в рехов а-еhудим – Еврейскую улицу Иерусалима.