Моя относительно недолгая (1994 – 1996) переписка с Булатом Окуджавой началась после нашей встречи в Иерусалиме в декабре 1992 года, когда он первый раз приехал в Израиль. Мы встретились после 57-летнего перерыва – за кулисами концертного зала, в котором он выступал. [1]
В далекие тридцатые годы, когда нам было по 12-13 лет, мы жили в Нижнем Тагиле. Его отец, Шалва Степанович Окуджава, работал тогда парторгом ЦК и секретарем горкома партии, мой – Лазарь Миронович Марьясин – начальником строительства Уралвагонзавода. Булат довольно часто навещал нас и иногда оставался у нас ночевать. Мы с моим двоюродным братом Люсиком и моими родителями бывали у них, в том числе в их загородном доме. Здесь, кстати, я впервые в жизни ел приготовленный Шалвой Степановичем шашлык.
Несмотря на столь долгий перерыв, Булат сразу узнал меня и спросил: «А где Люсик?». Мы обнялись и расцеловались. Окуджава рассказал, что пишет автобиографическую книгу, что там будет и обо мне и о моей семье. Книга эта – «Упраздненный театр» – была опубликована в 1993 году в журнале «Знамя» (№№ 11 и 12). Прочитав ее, я немедленно написал Булату о своих впечатлениях. (К сожалению, это письмо у меня не сохранилось.)
Публикуя письма Булата Окуджавы, привожу также фрагменты из своих, которые помогут прояснить его реплики. Булат не всегда ставил на своих письмах даты. Указываю примерные даты их получения.
середина апреля, 1994
Дорогой Алик!
Рад был получить твое письмо. Рад был узнать, что ты прочитал «Упраздненный театр». Для меня это большая честь. Я, конечно, не собирался заниматься жизнеописанием знакомых мне людей, но старался быть точным. Естественно, были отклонения от подлинных деталей и элемент фантазии. Мне важно было рассказать о мальчике, отравленном большевизмом. Некоторые из давних знакомых и родственники, оказавшиеся в числе персонажей, прочитав, сетовали, говорили с досадой, что я не точен, что это не так, что он был лучше, чем я изобразил и т. п. Я пытался объяснить им, что не пишу мемуары, что главная моя задача – проанализировать печальные истоки, корешки моего героя, выяснить, откуда оно – это печальное, слепое поколение. Когда я описывал твою семью, я решил не искушать судьбу: вдруг ты не поймешь, обидишься, скажешь, что никакого растения в кадке не было, что домработницу звали не Катя, что кресла были не такие и т.п. Но ты понял, и я рад. Теперь жалею, что заменил фамилию, хотя, как ты понимаешь, это несущественно. Я до сих пор вспоминаю нашу встречу в декабре 92. Жаль, что суета, связанная с выступлениями, помешала увидеться и поговорить. Будем надеяться на будущее. Если сможешь, напиши мне о себе. Кстати, как судьба Люсика?
Обнимаю тебя. Булат.
Мой адрес: 129010, Москва, Протопоповский пер., дом 16, кв. 60.
25.05.94
Дорогой Булат!
<…>
Прежде всего, позволь от всей души поздравить тебя, хоть и с запозданием, с круглой датой – твоим 70-летием. О нем я узнал из ТВ – из интервью с тобой, проведенного Рязановым. Полностью присоединяюсь к его пожеланиям тебе здоровья (самое главное в нашем возрасте), благополучия тебе и всей твоей семье и душевного спокойствия (по себе знаю, что это самое трудное). Я перешагнул этот рубеж на 1 год и 1 месяц раньше.
<…> Страшно подумать о том, какими молодыми и полными сил ушли из жизни наши отцы. Моему не было и сорока.
<…> Судя по деталям, твои родители посвящали тебя в некоторые свои дела. Я же в этом отношении был абсолютно в неведении того, что происходило вокруг. Я был поражен тем, какие, даже мелкие, детали сохранились в твоей памяти. Мы встречались не так уж часто, а ты сумел запомнить не только факты, но даже имена. Наверно, не в малой степени благодаря своей памяти ты и стал тем, кто ты есть. Я припоминаю, что в 56 – 57 году мама показала мне журнал, в котором были опубликованы стихи Б. Окуджавы. Не тот ли это Булат? Стихи ей очень понравились. Мне кажется, что она по телефону разговаривала с Ашхен Степановной.
Вот что меня всегда удивляло. Сразу после возвращения из сталинского курорта мама продолжала считать усатого изверга выдающимся деятелем и проливала искренние слезы, когда эта, погубившая всю ее семью собака, сдохла. Вот парадокс, который до сего времени я не могу объяснить. Она продолжала думать и неоднократно говорила, что «все человечество движется…» Интересно, какое настроение было у твоей мамы? Ведь она была активной, убежденной и преданной этой поганой и порочной идее. Прозрела ли она? Как-то я шутливо сказал маме: «Ты не досидела еще 2 года. Обычно прозрение наступает к десятому году».
…Судя по твоему письму, я правильно уловил главную идею твоей книги – выяснить истоки заблуждений наших родителей. И все-таки и сейчас я не могу понять, как произошло все то, что произошло. Они были энергичными и умными людьми. Не представляю себе, что вера их была слепой. Про себя могу сказать вполне определенно, что с ранней юности я ненавидел этот строй и не верил всей той трескотне. Наверно, это обусловлено тем, что я попал в мясорубку в гораздо более молодом возрасте и знал «что почем». Никогда не забуду, как в 37 году, на другой день после ареста мамы, за мной приехали тоже, чтобы, как они сказали, забрать меня в «секретное место, где находятся родители». Выйдя на улицу вместе с ними, я попытался удрать. Мы тогда жили в Большом Левшинском переулке в Москве. Побежал на соседнюю улицу – Мертвый переулок. Там тогда находилось посольство Германии. Милиционер, стоявший рядом с ним, схватил меня. Какая-то бабка, видавшая всю сцену, сказала, обращаясь ко мне: «Попался, будешь знать, как воровать».
<…> К большому сожалению, я вынужден быть менее оптимистичным в отношении будущего своей Родины. Как это ни странно сказать, но Бог (если он есть), наверно, указал перстом на эту страну и народ. Что же это за народ без памяти, который и сейчас выходит на улицу с портретами извергов и чудовищ! И молодежь тоже. Значит, и она заражена. Может, правы были и Де-Кюстин, и Карамзин, и многие другие русские классики, которые весьма пессимистически относились к «немытой» России. Это не дает мне покоя все время.
Прости, пожалуйста, за сумбурное письмо. Я рассчитываю на твою снисходительность по отношению к моим «излияниям». Я очень горжусь тем, что у нас завязалась переписка и признаюсь, что показал твое письмо своим друзьям. Еще раз спасибо тебе. К сожалению, судьба развела нас с Люсиком, и я ничего о нем не знаю. <…>
Будь здоров. Обнимаю. Алик.
получено 14.06.94
Дорогой Алик!
Получил твое письмо. Очень рад. Да, юбилей был шумный, но этот шум, естественно, не для меня. Слава Богу, я давно уже перестал обольщаться на свой счет. Это для других. Их, к сожалению, много. Роман «Упраздненный театр» пока не вышел отдельной книгой, т. к. это была первая часть большого автобиографического романа, и я отказывал всем издателям. Но теперь я вдруг понял, что продолжать не буду, не хочется (пока, во всяком случае), и поэтому буду договариваться об издании. Пусть будет такая повесть о детстве. Когда выйдет, обязательно вышлю как участнику событий и одному из героев. Понять до конца и объяснить психологию наших матерей действительно очень трудно. Правда, моя мама о Сталине не плакала, а когда он сдох, написала из ссылки: «Скоро мы увидимся». Но советская власть, Ленин, коммунизм, колхозы, счастливая жизнь и т. п. – все это гудело в ее голове и весьма неукротимо. И лагеря были нужны: «А как быть с врагами?», и раскулачивать следовало: «А как бороться с кулаками?», и в Чехословакию надо было вводить танки: «Если бы мы не вошли, вошли бы немцы», и все такое.
И мы с ней спорили до одурения. Я подбрасывал ей всякие запрещенные книжки, но она боролась отчаянно, она твердо верила, что Запад умирает с голоду. И за полгода до смерти, в начале 83 года, мы так же с ней однажды драли глотки, и вдруг она посмотрела как бы на меня, но куда-то мимо, мимо и крикнула: «Что мы наделали!» Ах, это страшная тема. Но все это подлежит анализу, и это вдохновляет. Один критик написал о романе, что, несмотря на обаяние окуджавской прозы, вызывает возмущение, что автор описывает с любовью родителей-коммунистов, которые творили зло! Я думаю: болван! А как должен был описывать своих родителей десятилетний мальчик? Какими он должен был их видеть? И это написал не молоденький критик, а человек нашего возраста! Сейчас мы живем в сумасшедшем доме, но пройдет время, улягутся страсти, и наступит пора серьезного анализа. Хотя, должен тебе признаться, изучая историю России, сопоставляя ее с нынешними процессами, я все больше разочаровываюсь в возможности быстрой стабилизации. Это немцы могли, т. к. исповедовали культ дисциплины, японцы, американцы, но не мы.
Обнимаю. Булат.
P. S. Напиши поподробнее о себе.
14.07.94
Дорогой Булат!
<…> Ты просил написать о своей жизни. Я готов, тем более что она весьма богата событиями, что тоже свойственно нашему несчастному поколению. Начну, пожалуй, с «точки отсчета» (жизни с родителями в Н-Тагиле). После ареста отца в декабре 1936 года (на отдыхе в Сочи) и мамы в сентябре 37 г. я стал «сиротой». Друг детей, артиллеристов, колхозников, писателей, физкультурников и всех остальных не дал мне погибнуть. Меня отправили в детский дом в г. Ардатов, не забыв при этом взять отпечатки моих пальцев (в 13 лет!). Оттуда меня забрала тетя, проживавшая в Киеве. Ее фамилия Нина Яковлевна Лившиц.
Она родная сестра Бориса Яковлевича Лившица, который долго жил в Тбилиси и которому наш общий друг Берия поручил написать книгу «История большевистских организаций в Закавказье». Судьба его была типичной – он был расстрелян в 36 году. А тетя, хотя и не была посажена, но из партии была исключена «за связь с братом-троцкистом». В Киеве я прожил до начала Войны. Затем армия – артиллерия (до самого конца Войны). Поступил в Химико-технологический институт им. Менделеева (на 2-й курс). 1-й курс закончил до Войны. После окончания института был направлен на работу в г. Ангарск на Комбинат 16. Это то самое предприятие, которое было вывезено из Германии и занималось производством бензина из угля. Там заведовал химлабораторией. В 1953 г. мы уехали из Ангарска в Москву. К этому времени уже был женат (с 1949 г.) и появился сынок Сашенька. Затем аспирантура в Москве и работа в научно-исследовательских институтах. Жена долгие годы работала на химфаке МГУ и там же защищала диссертацию. В 1978 г. наш сын самостоятельно уехал в Израиль после окончания химфака МГУ. В 1979 году нас постигло страшное горе – он погиб в автокатастрофе. Так мы остались одни. Приехали в Израиль в 1988 г. и сейчас живем здесь. Вот очень кратко вся наша жизнь. Не тебе мне говорить, какими событиями были заполнены все эти годы. Помимо общих дел, относящихся также и ко всем советским людям, нас касались, как ты понимаешь, национальные проблемы полной мерой. Это главное, что привело нас сюда. Здесь мы дома, несмотря на очень сложное положение нашей страны, несмотря на многие недостатки, видные и невооруженным глазом. Об этом нужен особый разговор. Мы оба здесь работали: жена в Иерусалимском университете, а я продвигал свой проект по очистке морской воды от нефти. Сейчас оба на пенсии.
<…> По-видимому, ничего оригинального в моей биографии нет. Иногда старожилы Израиля меня спрашивают, а за что посадили твоего отца и мать? Не могут понять, как это «ни за что». Они, кстати, не могут понять, почему в России были затруднения с туалетной бумагой и спичками. «Что, мало леса?»
<…> Недавно видел по ТВ твой юбилей. Я очень рад за тебя и тешу себя надеждой на возможную встречу. Приезжай! <…>
Будь здоров, всего тебе самого хорошего. Алик.
P. S. Моя жена Женя просила меня передать, что она очень тебе симпатизирует как в человеческом, так и в литературном смысле. Она присоединяется к моим пожеланиям тебе и твоей семье.
август, 1994
Дорогой Алик!
Спасибо за письмо, за жизнеописание. Теперь я в курсе твоей жизни. Недавно побывал с выступлениями в Свердловске и Тагиле. Очень волновался, да и публика – не меньше. Принимали замечательно. Люди прекрасные, в отличие от холодноватых москвичей. Жизнь в Тагиле трудная, экология чудовищная, перспективы туманные, но сердечной теплоты – в избытке. Времени было мало, но съездил на Пихтовку, на Ключики, был на Вагонзаводе. Все, естественно, переменилось, понастроилось, но, к сожалению, нелепо, сумбурно, без любви к людям, что всегда отличало Россию. Нашел несколько зеленых брусковых двухэтажных домов, стоящих с 34 года. В этих страшных домах с обвалившейся штукатуркой живут люди и гордятся, что они старожилы! В Свердловске меня повели в Госархив и показали «Дело» моего отца с подробными стенограммами допросов и очных ставок. Времени не было читать, но они сделают ксероксы и пришлют. Было горько, особенно, когда я узнал, что отца приговорили к расстрелу 4 августа и расстреляли тоже четвертого августа. Я спросил, какое нынче число, и архивистка сказала, что четвертое августа! Представляешь! Теперь снова сижу в Переделкино и готовлюсь к следующим поездкам. Работать по-настоящему некогда.
Обнимаю тебя. Поклон семье.
Булат.
16.06.1995
Дорогой Алик!
Вот что значит возраст. Сижу дома и обнаруживаю письмо к тебе, написанное в августе 95 года[2], но почему-то не отправленное.
Теперь вспоминаю нашу встречу в Тель-Авиве[3] очень часто.
В России пока без серьезных перемен.
Трудно, жестко, неопределенно. Жара. Куда там Израиль!
20-го отправляемся в Париж. Как надоело выступать – ты не представляешь.
Должен тебе сделать замечание: ты был у меня, видимо, с женой, но не представил. Сообщи хотя бы имя, черт тебя возьми!
Обнимаю.
Булат.
27.06.95
Дорогой Булат!
Получил сразу два твоих письма. Одно – новое, июньское 1995 года, а другое – августовское 1994 г.
Упреки твои …, что я, якобы, не представил тебе свою жену, отвергаю. … Ты даже книжку свою нам подписал «Дорогим Жене и Алику».
…Ты обещал мне переслать материалы, относящиеся к «Делу» наших отцов, и наше общее детское фото.
<…>
Я в ближайшее время постараюсь отпечатать фотоснимки, сделанные в твоем номере в Тель-Авиве. Я тут же перешлю их тебе.
Как продвигается твоя работа над «Пугачевым»?
Вроде прошло совсем немного времени с момента нашей последней встречи, а сколько событий…
Один Буденновск[4] чего стоит! Интересно, что со сталинских времен сохранилось название этого города. Что и говорить, великая личность! Даже портреты его висят в кабинетах.
А чего стоят опереточные казаки! Свадьба в Малиновке, да и только.
Ну и страна! А президент, который во всеуслышание заявляет, что собственноручно отдал приказ о штурме, а затем создает комиссию для выяснения этого факта!
Боюсь, что и выборы мало что изменят. Тут я с твоими прогнозами полностью согласен.
Как говорится в старой еврейской присказке: «А для евреев это лучше или хуже?» Так вот, и для евреев это, по-моему, тоже плохо.
<…>
Передай сердечный привет Оле.
Всего хорошего,
будь по возможности здоров.
Алик.
25.10.95
Дорогой Алик!
Получил твое замечательное письмо. К сожалению, копии с дела еще не сделал. Поездки, суета (живем ведь в бардаке)[5]. Хотя меня впрямую это не касается, но все-таки я же варюсь во всем этом и абсолютно отвлечься невозможно. С президентом беда, даже обсуждать не хочется. Во что он превратился! И на нового надежд нет. Дело не в президенте, а в кухаркиных внуках, которые теперь тянутся к рулю. Вообще, Алик, мне это громадное, нелепое, дикое государство отвратительно. В остальном все хорошо, прекрасная маркиза. Сижу, что-то пишу, иногда выезжаем для выступлений. Если сможешь достать «Литературную газету» за 11 октября, посмотри в ней замечательную статью Б. Стругацкого.
Поклон Жене.
Булат.
3.01.96
Дорогой Булат!
Прежде всего, с Новым годом тебя и всю твою мишпаху (семью)! Будьте здоровы, благополучны. Надеюсь снова встретиться с тобой у нас в Израиле. Только что получил твое последнее (октябрьское 95 года) заказное письмо, которое шло аж 2 месяца. Спешу ответить, так как намечается скорая оказия в Москву. Посылаю тебе наше совместное фото, сделанное в твоем гостиничном номере в Тель-Авиве во время последнего пребывания в Израиле (май 1995 г.) По-моему, получилось неплохо. Булатик! Я все еще надеюсь получить от тебя обещанную копию «Дела» наших отцов. Для меня это святое дело, как ты сам понимаешь. Милая Лена Кешман, которая передаст тебе это письмо, любезно согласилась взять эту копию с собой. Она обещала перед отъездом тебе позвонить и напомнить об этом деле. Если нетрудно, поищи наше общее детское фото, о котором ты мне говорил (там мы с тобой в трусах, кажется).
<…>
Спасибо тебе большое. Мы с Женей кланяемся Оле.
Твой Алик.[6]
-
Булат, вскоре после перенесенной операции на сердце, выглядел уставшим. Выступая, иногда забывал слова своих песен. Его жена Оля, сидевшая недалеко от сцены, подсказывала. Окуджава сердечно благодарил израильтян, которые собирали деньги на оплату операции. Зал был заполнен до отказа. Поразило большое количество молодежи, в том числе и коренной израильской. Они, безусловно, прежде никогда не видели Булата, не все понимали смысл его песен, но всячески демонстрировали глубокое уважение к Булату. Для людей же старшего поколения это была встреча со своей молодостью. Они ловили каждое слово Булата, про себя повторяли слова его известных песен. Было очень много записок. Артистическая комната за кулисами, куда я пришел во время перерыва, тоже была полна народу. Мне пришлось довольно долго ждать своей очереди.
Я сильно волновался – узнает ли Булат, как встретит? Его первые слова: «Алик (так меня звали в детстве), а ты знаешь, что и мой отец приложил руку к судьбе твоего?» Я это хорошо знал и раньше. На митингах в 1936 году, организованных горкомом партии, клеймили «врага народа и вредителя» Марьясина. Это не помогло Шалве Степановичу. Его постигла та же судьба… Как же я был благодарен Булату за это откровенное и страшное признание!
Кстати, выступая на Пленуме ЦК КПСС в феврале 1937 года, Молотов говорил: «Комиссия во главе с Гинзбургом смазала факты положения дел на стройке Уралвагонзавода. Достаточно сказать, что эта комиссия не привела ни одного факта вредительства на стройке. Получается, что матерый вредитель Марьясин вместе с другим вредителем Окуджавой сами на себя наклеветали». ↑
Булат ошибся годом, правильно – 94 года. ↑
На нашей второй встрече за кулисами самого большого тель-авивского концертного зала «Манн-аудиториум» в начале мая 1995 года Булат выглядел бодрым, веселым. Пил горячий чай, подливая его в стакан из металлической кружки с кипятильником. Много курил и кашлял. Жаловался на легкие. Концерт прошел с огромным успехом. Вероятно, этому способствовало присутствие сына, который аккомпанировал, жены, многих близких друзей. Окуджава пригласил нас с женой в гостиницу «Дан-Панорама», где он остановился. Мы встретились на следующий день и провели вместе больше двух часов. Булат рассказывал о своей судьбе, вспоминал войну, свой 103-й минометный полк. Рассказывал, как после ранения, когда он служил в гаубичной артиллерии РГК (тракторы-тягачи на гусеничном ходу), они собирали по деревням продукты и отдавали «в общий котел»»; как многие крестьяне, в особенности на Кубани, отказывались «делиться». Вспоминал, как его исключали из Союза писателей, говорил о своих знакомых писателях – Домбровском, Нагибине, Солженицыне…
Мне запомнились его отзывы о Евтушенко как о человеке, иногда совершающем не очень умные поступки, – пришел в детский сад в красном камзоле с розами и рассказывал шестилетним детям о своих встречах с Рокфеллером, – но талантливом, благородном и добром поэте, который «никогда ни на кого не стучал» и последовательно выступал против антисемитизма. Окуджава рассказал, как Евтушенко выставил из своего дома космонавта Севастьянова, который критиковал Булата после его исключения из партии («немедленно с женой покиньте мой дом»).
Говорил, что писать продолжение «Упраздненного театра» не предполагает и думает о романе-фантазии о Пугачеве: что бы случилось, если бы тот победил. ↑
Речь идёт о чеченских событиях 1995 года. Окуджава, во время нашего с ним долгого разговора в гостинице, когда речь зашла о Чечне, говорил, что конфликт имеет, прежде всего «экономическую подоплеку». ↑
Во время нашей встречи в гостинице Булат с болью говорил о тяжелой ситуации в России, об ужасающем положении в Грузии, где его двоюродный брат – физик, доктор наук, еле сводит концы с концами: «Выживают только те, кто имеет родственников в деревне». Касаясь своих представлений о будущем России, Окуджава сказал: «Я осторожный оптимист, Моисей водил евреев 40 лет по пустыне, чтобы вытравить из них рабов. Нам тоже нужно не меньше». ↑
На этом наша переписка оборвалась. Булат заболел… Он выполнил свое обещание и прислал мне копию «Дела Ш. С. Окуджавы». Теперь оно у меня. Держать его в руках страшно: протоколы допросов, очных ставок, в том числе и с моим отцом… ↑