ОДА ВОЗДУХОПЛАВАНИЮ
Когда огромный вздох слетает сверху,
тот звук не застаёт меня врасплох, –
душе уже не жаль за жизнь-помеху…
Но то – не ангел дышит, и не Бог.
1.
То – над листвой орехов и платанов,
поверх читален, спален-дормитор,
и яр, и сюр, голубизну глотая,
плывёт – на четверть неба помидор.
С куста ль сорвался, вдув охапкой воздух,
пузатый – так, что даже слышен хруст,
и хвост зелёный не забыв по сходству
с пунцовым овощем? Каков же куст?
Таков и плод! Под выхлопы пропана
заставил запрокинуться наверх:
пусть не сердца – глаза, – а не пропала
попытка оребячить вся и всех.
Не надо ни рубить, ни мять в турбине,
ни скорости крылить и оперять –
громадно и прозрачно теребимый,
лети, лети, пузырь и аппарат.
Суть – сбоку, где написано: «Garsia».
Реклама! Но возьми себе на ум:
коммерция – рискова и красива,
и сам парит в корзине толстосум.
На то и помидор, что это – пицца
с томатной пастой, сыром, колбасой
мечтает с кошельком совокупиться,
рты опалив счастливчикам – собой.
Пожар земных страстей залить бы пивом
прохладным, и, воздушное, не ты ль
неспешно приближаешься?
2.
Нет, с пылу
не ту я ждал гигантскую бутыль:
Бурбона «Дни былые» мы не станем
ни пробовать, как ни заманчив он,
ни воспевать, поскольку смыслом тайным
(всё тем же!) слишком густо напоён.
Что было в дни былые – подвиг, дерзость,
а после стало прахом, – вдруг и враз
вплывает ярким яблоком из детства…
Но только – как пародия и фарс.
3.
Как это облачко, что с небосклону
не слазит; брюхом пучится из брюк,
вздувается… И вдруг – печальный клоун:
слеза под глазом, красный нос разбрюк.
Коко, да это ты ли, плут? Откуда –
цирк погорел! – каких помоек из?
Обидели фагота-баламута,
и вот летит, пофукивая, вниз.
4.
Но, если звук фанфарный выдуть зримым,
то здесь он – оком по небу пошарь,
и – куполом сверкнёт в глаза разиням
тугой, продолговатый книзу шар.
И цвет его – слепой во тьме увидит!
5.
А вот – веретеном раздутый гол,
забитый Голиафу в лоб Давидом.
Оранжевым по синему: футбол.
6.
А этот – без примет, и – в чёрном, некто,
не призрак ли? Его уже, боюсь,
в потёмках у секретного объекта
однажды застрелила Беларусь.
Теперь он здесь! А щелкну объективом:
проявится ль? И если он исчез,
то, значит, был-не был, но стал фиктивен:
одно из неопознанных существ,
подмога нашим «Ангелам и Силам»!
7.
Да всё тут – сверхъестественная явь:
и даже возбуждённо вздетый символ, –
летит сосиска, в булочке застряв.
Народен этот образ и эпичен.
О чём он мыслит, по небу ходок?
О пиве, спорте, сексе и о пище, –
все воплощает радости hot dog!
8.
Все слуги королевские подмогой
упавшему, но – кверху! – со стены;
взлетая, перевёрнут гоголь-моголь,
и только пятки в воздухе видны.
9 – 96.
О, нет, не только! Формы, краски, пятна:
то в арлекинных ромбах, то в спираль
закрученно, то веером – обратно,
то, заглянув с павлиньего пера,
до дна души в тебя проникнет око…
И ты смотреть умей зеницей птиц:
глядишь на окоём легко-высоко.
и тяжести земные никнут ниц.
97 – 102.
Фазан-петух летит, горя, как феникс.
Орёл, паря, становится горой,
в чьей глубине просвечивает оникс.
Не странно ли над прерией порой?
– Не страшно ли, наездник аппарата?
Ему (иль – ей!) нужна не только прыть:
спуститься, марку сбросить в цель куда-то.
найти струю и снова воспарить.
Летят планеты, инопланетяне…
103.
Кто – эта? В ней всё ладно, всё с руки.
Туда зачем-то сердце так и тянет…
На выпуклых морях – материки:
Америки фигуристые стати,
Австралия-коала смотрит врозь,
Европы виноградный лист (а, кстати,
и Африки с неё свисает гроздь).
Левиафаном – Азия с Ионой,
бурчащим в животе её… Маня,
спускается, но лишь на миг, и – вон он,
уносит чей-то вопль: – Возьми меня!
сентябрь1998, Шампэйн, Иллинойс
ВТОРАЯ КРОВЬ
Давиду Шраеру-Петрову
Герой – он обязательством повязан
уйти последним, выключив сюжет.
– А если автор сам: кувырк, и вася,
поскольку это все,
и ваших-наших нет?
Но именно раз это «всё», то слово
вдох задержав, заходит в дохлый текст,
чтоб из него достать тебя, живого, –
Давид, я верую,
что ты-то не из тех,
не из… Вот и не порть пера неправдой:
да, племя единит, но с низом низ.
По мне же свет не делится Непрядвой,
и не ласкает слух
(отнюдь!) панславянизм.
Славяне тоже каинову школу
прошли. Уже на роштиле ягня
и лигней не едят. Копытят колу
в руках с пускателями
грязного огня.
Прав ли босняк? Он славу шлёт Аллаху
словами, что Христу – хорват ли, серб.
Рече: – Безбожен, ибо убияху…
Неправы все.
В небратстве всяк жестокосерд.
Возможно, это глупость, но послушай:
– По жилам речь течёт, вторая кровь.
Чтоб Слово-океан омыло сушу,
маринину строфу возьми
и сердце вскрой.
И хлынет враз: пароль, ответ и выстрел.
Жизнь – миг и век, и свет, и мрак, и: «Стой,
погибнешь!» И –
свой ли, не свой, а выстой,
кто б ни был ты, в словесности святой.
сентябрь 1993, Шампэйн, Иллинойс
ПРЕЖДЕ ВСЕХ ВЕК
Роману и Сусанне Тименчикам
В конце столетий будущее тоще,
скелета нашего тощей…
Откуда же теперь взялась такая толща?
Она – от трёх волхвов-нулей.
Она от нового тысячелетья,
совсем не удлиняя жизнь,
громаду времени куском даёт на-третье:
– Держи, бедняк, и сам держись!
Возможно, в нём и гривенник на счастье
найдёшь в бумажке вощаной…
Достанется ль теперь удача? Хоть не часто,
бывал счастливый выбор – мой.
Казалось бы: теперь что я – фортуне?
Настигла, как благой удар…
Прохладно-тающе вдруг сделалось во рту мне
от праведных «где» и «когда».
В двухтысячный сочельник в Вифлееме
средь местных пастухов не я ль,
Младенца мыслями, как яслями, лелея,
перед вертепом постоял?
Какая толщь открылась в этот вечер,–
хоть в питу запихай, на хлеб намажь:
не время тощее – питательную вечность…
– Так ешьте этот мир – он ваш.
июль 2000, Иерусалим – Шампэйн, Иллинойс
ЦВЕТ ВРЕМЕНИ
Начинается тысячелетие жёлтым
лучом за облаком полуседым.
Гривны, стало быть, уступают злотым,
а секунды серебряные – золотым.
Наконец-то за ускользающим Завтра
погоня закончена. Оно – сейчас:
жёлтое в этой застежке рюкзачной,
козырьке, куртке, разрезе глаз.
Манго-банановая Пальмира,
зеленеющая в голубизне!
Её, раскинувшуюся на полмира,
мыслимо ли разглядеть извне?
Средь окаменелых комьев былого
настоящее билось в углу, как мышь.
Нулями-линзами теперь избалован,
в будущее глаз углубляешь и зришь
до оранжевой сердцевины,
откуда розово истекает родник…
Видимо, кровушку, как они ни цивильны,
будут пускать и при них.
Уже и при этих вот, ярколицых.
Кто она – афреянка? Он – америяп?
Невероятные, – что ни случится,
выстоят, – каждый в костях не слаб.
Наше дело – помахать им ладонью:
– Вот вода и воздух, – мол, садись, володей.
– Здравствуй, незнакомое, молодое
племя, похожее на людей.
апрель 2000, Шампэйн, Иллинойс