Мой Бродский это, конечно же, поэт, эссеист и философ. Но, прежде всего, мой Бродский – это человек, который в зените своей поэтической славы мог отложить в сторону свое любимое занятие – писание стихов, а также все остальные дела, для того чтобы попытаться помочь другому поэту, которого он даже не знал.
Бродский затратил большое количество времени и энергии на участие в демонстрациях и собраниях, на попытки повлиять на политический процесс и бюрократию PEN-клуба, на участие в поэтических вечерах, где он читал не свои стихи. Он зажег своей энергией и подключил к борьбе за освобождение поэта – узника совести большое количество американских писателей, включая Нормана Мейлера, Курта Воннегута, Сюзан Зонтаг, Артура Миллера, Эдгара Лоуренса Доктороу, Аллена Гинзберга и Джона Апдайка.
При этом он не верил в успех своих усилий и даже сказал однажды в интервью газете «Нью-Йорк Таймс», что это «futile exercise» («тщетные попытки»).
Мое знакомство с Бродском было очень эпизодичным. Наше общение почти не выходило за рамки одного дела, которое, собственно, и заставило меня позвонить ему ранней осенью 1983 года.
Должен признаться, что я тогда почти ничего не знал о Бродском, кроме того, что он пользовался авторитетом у многих русско- и англоязычных литераторов, писателей и поэтов. Конечно же, я слышал несколько его стихотворений, ставших в 70-х годах песнями Клячкина, Дулова, Мирзояна и, возможно, других авторов. Еще у меня была книга его ранних стихов «Остановка в пустыне», подаренная мне Робин Ропар, студенткой Northwestern University и первым редактором и даже автором моих писем в защиту Ирины Ратушинской. Но, приехав в Соединенные Штаты, я очень мало читал по-русски и большую часть свободного времени проводил в изучении нового языка и новой культуры. Впрочем, с большим интересом с новой культурой и средой обитания знакомились очень многие люди, вырвавшиеся за пределы «железного занавеса».
Летом 1983 года я узнал об аресте и последующем приговоре к семи годам лагерей и пяти годам ссылки, вынесенном Ирине Ратушинской, с которой я познакомился в Одессе в студенческие времена. Ирину арестовали 17 сентября 1982 года. Ее осудили за «изготовление и распространение» стихов неугодного советскому государству содержания.
Я сразу стал искать встреч с людьми, которые могли бы привлечь большее внимание общественности к судьбе и стихам Ирины Ратушинской. Мне казалось, что это единственный шанс вытащить ее из лагеря, или хотя бы дать советским властям понять, что на Западе Ирину знают и ее поэзию ценят, и таким образом, возможно, ограничить лагерный произвол.
Одним из первых людей, согласившихся меня выслушать, был легендарный в Чикаго профессор Northwestern University Ирвин Уайль. Он дал мне телефоны и адреса нескольких людей. Один из них, Джордж Клайн, профессор русской литературы в Bryn Mawr College, ответил мне довольно быстро и, в свою очередь, посоветовал связаться с Бродским[2], прислав его адрес и телефон.
Я не помню подробностей первого телефонного разговора с Бродским. Помню только, что он сказал мне, что уже знает о Ратушинской. «Приходила ко мне такая серьезная дама и принесла пачку стихотворений». Потом я узнал, что это была покойная Женя Беркович, о которой мне Ирина рассказывала еще в Одессе. Женя преподавала английский язык в Одессе, используя метод «погружения». Она уехала в Америку в 1978 году и была единственным среди известных мне эмигрантов преподавателем английского языка в старших классах американской школы.
Бродский сказал мне, что ему понравились стихи Ирины, и спросил, чем он может помочь. Он предложил мне связаться с PEN-клубом. Кроме того, он порекомендовал мне обратиться ко Льву Лосеву, снабдив меня его телефонами и адресами. Бродский очень пессимистически относился к возможности освобождения Ирины из лагеря, был щедр на эмоции по отношению к советской власти, но выражал их в довольно сдержанной форме.
Я уже тогда планировал издать книгу стихов Ирины и попросил Иосифа Бродского написать предисловие. Бродский сказал мне, что стихи Ратушинской не нуждаются в предисловии, на что я возразил, что, возможно, в его предисловии не нуждаются ее стихи, но сама она очень нуждается в этом.
Через несколько недель, в конце октября 1983 года, я поехал в Нью-Йорк и встретился с представителями разных организаций, в том числе, с Карен Кеннерли (Executive Director of Pen American Center) и ее помощником Филом Балла. К счастью, у меня с Филом сразу же установился замечательный контакт. (Он оказался человеком с огромной энергией, ошеломляющим организаторским талантом и необыкновенными способностями убеждать людей. Чем бы он ни занимался – будь то письма, петиции, резолюции, демонстрации или секретные переговоры в защиту Ирины между тогдашним президентом PEN-клуба Норманом Мейлером и представителями советского литературного истеблишмента, – все делалось на самом высоком профессиональном уровне.) Мы с Филом провели долгую беседу и наметили несколько шагов в защиту Ирины в Нью-Йорке – с надеждой привлечь Иосифа Бродского, что давало шансы на более широкий интерес прессы.
Фил имел очень сильное влияние на Бродского. В ретроспективе мне кажется, что Бродский доверял вкусу Фила. Во всяком случае, я не помню, чтобы Бродский хоть раз отказался от участия в какой-либо акции в защиту Ирины, поддержанной Филом Балла. Одно из мероприятий, которые мы спланировали с Филом, поэтический вечер, посвященный Ирине Ратушинской, – в Нью-Йорке, с участием Иосифа Бродского и других известных американских авторов.
Вечер состоялся в день рождения Ирины 5 марта 1984 года в книжном магазине «Endicott Booksellers» на пересечении Коламбус Авеню и Восемьдесят второй улицы.
Мне памятен не только сам вечер, но и подготовка к нему. PEN-клуб запланировал провести серию литературных вечеров под общим названием «Silenced Voices» («Заглушенные голоса»). Один из комитетов PEN-клуба должен был утвердить проведение чтений, посвященных Ирине, что он и сделал, но выдвинул при этом следующее условие: разбавить чтения на этом вечере другими поэтами, голоса которых были «заглушены» в Америке. Фил Балла писал мне в ноябре 1983 года, что Бродский, узнав об этом, отложил все свои дела: «…Я известил Иосифа, который возмутился настолько, что решил прийти на заседание Комитета PEN-клуба по защите свободы писательской деятельности, которое как раз состоялось сегодня. …Ему удалось убедить всех присутствовавших в том, насколько важно сосредоточить все внимание на деле Ирины …и в результате Комитет согласился посвятить один из поэтических вечеров исключительно Ирине, ее творчеству и тем обстоятельствам, в которых она находится, и провести его в начале февраля»[3].
Помимо Иосифа Бродского, в вечере участвовали поэтессы Каролин Форше, Грейс Шульман, Марина Темкина, а также Илья Найкин, друг Ирины, живший тогда в Сент-Луисе. Стульев на всех не хватило, некоторые стояли в проходах. Все, кроме Бродского, выступали очень хорошо. К моему большому удивлению, он с трудом подбирал слова, часто останавливался и заикался больше обычного. Порой паузы были настолько долгие, что я чувствовал неловкость ситуации.
Но Бродского, видимо, совершенно не смущало его ораторское несовершенство. Вспоминая вечер, я вижу его сосредоточенным на наиболее экономичном подборе слов и не замечающим смущения публики. Он говорил по-английски, без какой-либо бумажки и, вероятно, без особой подготовки. Возможно, это и было причиной его ораторского фиаско в тот день. Но по содержанию выступление Иосифа Бродского было очень интересным. По сути, это был свободный пересказ его предисловия к первой книге стихов Ирины:
«…Какую бы, однако, пропорцию государство не устанавливало между подлинностью искусства и судьбой его создателя, оно неизменно упускает из виду, что терновый венец на голове певца имеет свойство превращаться в лавровый. Любое искусство, особенно искусство поэтическое, всегда одновременно старше и долговечнее государства. Изготовление стихов неизбежнее любой социалистической – впрочем, любой политической – системы; распространение их тоже выходит за пределы, отпущенные государству пространством и временем. Отсюда – страх и ненависть государства к подлинному поэту: зависть и ненависть к тому, кто его переживет.
Прятать поэта за решетку – это как ломать часы, это фальсификация времени, ибо стихотворные размеры есть не что иное, как реорганизованное время. То, что именуется музыкой стиха, то, что почитается лиризмом поэта, суть реакция взаимодействия времени и языка, освещения языка временем. Ратушинская – поэт чрезвычайно подлинный, поэт с безупречным слухом, равно отчетливо слышащий время историческое и абсолютное…»
После вечера Фил Балла пригласил Марину Темкину, Иосифа Бродского, мою жену Лину и меня отпраздновать это событие, которое прошло, как нам казалось, очень успешно.
Это был маленький, набитый битком, но уютный ресторан в Манхеттене. По-видимому, Бродский бывал там часто – он вел себя как гостеприимный хозяин: с энтузиазмом и подробно объяснял меню – блюда и спиртные напитки. В то время мой английский словарный запас включал некоторые технические термины, но мои кулинарные познания были еще более ограничены. Я довольно смутно помню содержание нашей беседы. Вначале это был «small talk». Но позже Бродский заговорил о своем отце. Отец Иосифа Бродского был тогда еще жив и делал безуспешные попытки приехать к сыну.
Вскоре первая книга стихов Ирины Ратушинской с предисловием Бродского и переводами на французский и английский была издана издательством Игоря Ефимова «Эрмитаж» при содействии PEN-клуба. В первый и в последний раз в своей истории эта организация выступила в роли пусть и номинального, но соиздателя книги. Я попросил Фила посодействовать мне в издании поэтического сборника Ирины Ратушинской еще во время нашей первой встречи, но тогда он мне тактично отказал, поскольку это противоречило официальным правилам PEN-клуба. Я, однако, не терял надежду и время от времени возобновлял с Филом этот разговор о книге. Скорее всего, чашу весов перевесили поддержка и предисловие Бродского. Для меня это была большая победа – я полагал, что книга, изданная международной писательской организацией, имеет больше шансов повлиять на КГБ. Фил разослал книгу Ирины известным писателям, поэтам и лидерам PEN-клуба. Я, в свою очередь, отправил экземпляры политическим и религиозным лидерам, группам Amnesty International и другим организациям и отдельным людям, участвовавшим в движении за освобождение Ирины, а также представителям прессы.
Другое событие, в котором Бродский принимал косвенное участие, это 48-й конгресс писателей в Нью-Йорке в середине января 1986 года. В начале декабря 1985 года Фил прислал мне письмо, в котором рассказывал о подготовке к конгрессу. Он писал, что вряд ли удастся устроить специальное заседание, посвященное стихам Ирины, но, возможно, о ней будет говорить в одном из своих выступлений Аксенов. В этом же письме он сообщал, что Бродский решил не участвовать в конгрессе («Joseph is boycotting the congress») из-за несогласия с его тематикой (The Writer’s Imagination and Imagination of the State[4]), а также потому, что организаторы послали приглашения Евтушенко и Вознесенскому.
Вступительную речь произнес госсекретарь Шульц. Многие писатели просто пытались заклевать Нормана Мейлера за его выбор первого «докладчика».
По иронии судьбы, даже если бы Бродский передумал, то все равно не сумел бы приехать на конгресс. Незадолго до его начала Бродский попал со вторым, кажется, инфарктом в госпиталь, где ему сделали операцию на сердце.
На заседаниях часто делались объявления о состоянии здоровья Бродского. В перерыве Сюзан Зонтаг сказала мне, что Бродский звонил ей из больницы и напомнил о ее обещании рассказать в своем выступлении об Ирине Ратушинской. Это уже была не моя просьба, а его собственная инициатива.
И еще одно событие, которое мне запомнилось. К весне 1986 года начавшаяся в Союзе перестройка еще не коснулась системы подавления в советских лагерях. Более того, в это время в результате лагерного произвола умерли двое политзаключенных – Василий Стас (47 лет) и Валерий Марченко (37 лет). Муж Ирины, Игорь Геращенко[5], чудом оставшийся на свободе, сообщил, что Ирина больна и находится в критическом состоянии.
К этому времени популярность Ирины Ратушинской на Западе значительно выросла; появились новые, не всегда пересекавшиеся группы в защиту Ирины – политические, литературные, правозащитные, академические, юридические…
Фил Балла помог скоординировать демонстрации и чтения стихов Ирины одновременно в трех городах – Лондоне, Нью-Йорке и Чикаго, состоявшиеся 24 мая 1986.
В Нью-Йорке Бродский вместе с двадцатью другими писателями, вышел читать стихи Ратушинской перед советской миссией на углу Третьей авеню и Шестьдесят седьмой улицы. В интервью газете «Нью-Йорк Таймс» Иосиф Бродский сказал: «Basically, it’s futile exercise, but there is always the hope that this will be the straw that breaks the beast»[6]. Он видел в этой демонстрации возможность популяризации поэзии Ратушинской. «She is a lovely poet, with tremendous intelligence. …It’s not so much a political matter, it’s a matter of literature[7]».
- * Эти заметки были подготовлены для частного празднования шестидесятилетия со дня рождения Иосифа Бродского, которое организовала Галя Калманович в своем доме в пригороде Чикаго 3 июня 2000 года. Галя была знакома с Иосифом Бродским и его поэзией с 1958 года. Её дядя Г. В. Мельников проводил семинары с молодыми поэтами в своей комнатке на Васильевском острове, на которые в 58 – 59 годах несколько раз приезжал и Бродский. Галя Калманович собрала большую коллекцию книг, статей, и воспоминаний о жизни и творчестве Бродского. Галя была также знакома с А. А. Ахматовой и приезжала к ней в Комарово, в «будку». В 80-х годах Галя Калманович совместно с художницей Раей Хайсман, профессором русской литературы Кэрол Эвинс, и многими другими составили ядро Чикагской группы в защиту Ирины Ратушинской. ↑
- Голос Бродского в защиту Ирины Ратушинской был очень громким и эффективным, но, конечно же, не единственным. Автор просит прощения у Василия Аксенова, Александра Алойца, Жени Беркович, Джонатана и Фрэнсис Брентов, Владимира Буковского, Александра Есенина-Вольпина, Роберта Ван-Ворена, Aлександра Гинзбурга, Натальи Горбаневской, Мири Девернья, Романа Жеребчевского, Флоуренс Коэн, Гали и Миши Калмановичей, Лары Кобринской, Алены Кожевниковой, Генри Кольта, Лины Котляр, Раи и Игоря Кригеров, Лорен Лейтон, Рины Левинзон, Джой Льюис, Кронида Любарского, Aлександра Ляхова, Дэвида Мак-Даффа, Карла Мейера, Mихаила Моргулиса, Анны Морган, Ильи Найкина, Дианы Немец-Игнашевой, д-ра Ричарда Роджерса, Робин Ропар, Майкла Салика, Надии Светличной, Валерия Скорова, Ванды Сордженто, Марины Темкиной, Давидa и Марселы Толмазиных, Людмилы Торн, Людмилы Шаковой, Ларисы Шенкер, Людмилы Фостер, Памелы Уайт-Хадас, Раи и Григория Хайсманов, Кэрол Эвинс, Катерины Юнг, Юрия и Юли Ярим-Агаевых, и многих-многих других за то, что их действия в защиту Ирины Ратушинской остались за пределами этого короткого рассказа о нескольких эпизодах движения, связанных с Бродским. ↑
- : «…Sorry you got the news last Wednesday that PEN Events Committee had authorized an Irina event with the proviso that some other writer be celebrated at the same time. I did not know what the committee has decided until I got back from the Thanksgiving weekend. When I learned of it, and let Joseph know, he was appalled and made it a point to come to the Freedom-to-Write committee meeting which we have just had today. In short order, you’ll be happy to know, he instilled in all present the basic reasons to focus on Irina singly – this committee, as it turns out, is quite sympathetic to writers abroad anyway – and the final result is that this committee will sponsor an event for Irina focused entirely on her plight and her work, to be held sometime in early February…» На мой взгляд, английский подлинник позволяет передать чувства Иосифа Бродского и Фила Балла и сам дух времени лучше, чем мне это удалось в пересказе. (Е. К.) ↑
- «Писательское воображение и воображение государства». В переводе на русский язык это звучит, возможно, еще более нелепо. (Ред.) ↑
- На протяжении всех четырех лет, которые Ирина провела в заключении, информация о ней и других узницах Мордовского лагеря регулярно поступала на Запад. Дважды сюда удалось переправить целые сборники стихов Ирины, написанных в заключении. В этом, несомненно, большая заслуга Игоря Геращенко, который проявил незаурядную изобретательность в условиях слежки и открытых репрессий со стороны властей. В те времена в Советском Союзе сведения об узниках совести охранялись властями как государственная тайна, поэтому каждая новая информация об Ирине помогала поддерживать ее имя в поле общественного интереса. (Е. К.) ↑
- «По правде говоря, такого рода попытки обычно оказываются тщетными, но в то же время всегда существует надежда, что именно эта последняя капля переполнит, наконец, чашу». ↑
- «Она – прекрасный поэт и высокоодаренный человек. …Речь, вообще-то, идет не о политике, а о литературе». ↑