Тамара Дубина

обратный счет

ХОЛОДНО – ЖАРКО

Кто-то в римского папу стрелял. Ну, стреляли, и ладно.
Нам хватает забот, и работа у нас – не игрушки.
Ну, конечно, мурашки по телу – судьба Попелюшки,
Только все это так далеко… И прохладно, прохладно.

Пусть безумцев пяток – нам-то что? – объявил голодовку.
Если муторно так, будто выпил не водки, а клею,
Прогуляйся в гараж. Как-то стало теплее…
Но грибки нынче так хороши – окунись в заготовку.

Чья нависла там тень? Недосуг, на работе запарка.
Что стряслось с телефоном? Где друг? Где Учитель?
Если тихо сидеть, нас минует, быть может. Молчите, молчите!
Горячей… Горячей… Вот уж в двери стучат… Вот и жарко.

1983 – 1984

ПОЕЗДКА НА ВОДЫ

Этот термин из прошлого века – поездка на воды –
Тронул клавиши памяти. Ожили гулкие своды.
От модистки картонки. Прислуга в запарке. Карета.
На прощанье экспромты в альбом. Да, мой друг, на все лето.

Нашей жизни реалии – хуже ли, лучше, – иные.
С профсоюзной курсовкой на Юг, получив отпускные.
Сборник Кушнера. Джинсы. И майка в полоску – веление моды.
Впереди – день и вечность блаженной купейной свободы.
Прочь от холода, быта, работы – единственной страсти;
Старый парк, и источник, и роз многоцветие – здрасьте!

Но не так-то легко, видно, вырвать себя из привычного круга:
Дождь и ветер – за нами, и нету примет приближения Юга.
На стоянке всего-то кулечек клубники купили…
Может, в Харькове нам паровоз не с той стороны прицепили?

Выпит чай. Все исчерпаны темы – экономика, нравы, погода.
Ночь на стыках качает вагон и бормочет: на воды, на воды.
На воды, на воды, на воды…

1984

ЧИТАЯ ГОМЕРА

…Что ему Гекуба,
Что он Гекубе, чтоб о ней рыдать?

Шекспир, «Гамлет»

Бессонница. Гомер. Тугие паруса.

О. Мандельштам

Январь. Ноль градусов. Туман ложится фоном
К рисунку веток тополя в моей оконной раме.
Как декорация к семейной мелодраме –
Ремонт, разор. Раздор. Отвлечься Илионом,
Гекзаметром.

Накапать двадцать капель. Перебои.
Забавно, про коня Троянского – ни слова.
Ахилл, он же Пелид… Обои как обои –
Растительный орнамент, светлая основа.

Свою обиду пестуя упрямо,
Ведь ты не прав, Ахилл, сменил бы гнев на милость.
Еще твой друг с тобой, но прянет сын Приама…
Вбегает Антилох – и что-то надломилось.

Гомер, остановись! Он так любил Патрокла!
Всему виной безумная гордыня!
Спасу! Паду к ногам – и помраченье схлынет! –
Сквозь толщу времени в тот день скатясь по строкам
Гекзаметра.

январь 1986

*   *   *

Ю. и Т. Эдельштейнам, Ю. и И. Кошаровским,
В. Престину, А. Маркману, Л. Овсищеру,
Ф. и М. Соловейчикам, семье Гартов

Что нового, мой друг отказник?
Уж сколько лет, как ты завис
В пространстве, где печаль и праздник
Зависят от отдела виз.
Как там у Даля, Ушакова –
Отказник или отказник?
Нет в словарях такого слова!
Горазд на выдумку язык.
Еще подвижно ударенье,
Потом устроится, Бог даст, –
Но точно схвачено явленье
И жизни вывихнутый пласт.
Еще не сдернули завесу
С постыдных торжищ и интриг,
А Время – не Ставицкий – пьесу
Уж ставит, драму «Отказник».
В ней, музыкант или ученый,
Метешь упрямо переход,
Отринутый и отлученный,
Но – продолжающий Исход;
В ней судьбы рушатся;
и стены,
Безумец, прошибая лбом,
Бываешь сброшен с авансцены
В усталость, в смерть…
в казенный дом;
В ней – поединок вечный с ложью,
И затаил дыханье зал.

…Но даже те, кто в царской ложе,
Не знают, скоро ли финал.

1986 – 1987

ПРИЩЕПКИ ИЗ МОСКВЫ

Прошли тысячелетия, а воз и ныне там…
Мой критик пожурит меня за «ныне» –
Не любит архаизмы он. Так вот в чем корень драм:
Нам в Землю не войти, мы кружим по Пустыне.
Конечно, за века наметился прогресс,
Прилично обустроили Пустыню.
Захочешь есть ли, пить – ты в холодильник влез,
Со скидкой купленный. Стирается в машине
(Французская, «Кристалл») как раз сейчас белье.
С балкона дивный вид: холмы Ерусалима
В хамсинном мареве, и млеет лес Гило.
Все как бы наяву, но жизни нашей – мимо.

О, Главный Программист! Зачти мне год за три
Те десять лет подпольного иврита!
Нажала «enter». Пишет: «Не хитри.
Земля Обетованная закрыта».

Мы за грехи отцов в ответе? Или ленью
Своей проштрафились? Притерлись, жили сыто…
Как жарко. Надо пить. И сбросить обольщенья,
И стопочкой сложить в разбитое корыто.
Да, кстати о корыте. Что-то я должна…
Забыла, что… Тупею, вечно в стрессе.
О чем я? Далека желанная Страна?
А, вспомнила – белье пойти развесить.
Прищепки из Москвы. Стал сизым виноград.
Резной краснеет лист и предвещает осень.
В Пустыне приобщений и утрат
Веду обратный счет. Осталось тридцать восемь.

Какой протуберанец «чуйства» – прошибет слезу!
Вот вечно у меня идет все сикось-накось:
Пытаюсь ироничной быть, а под конец сползу
(Или взлечу?), не удержавшись, в пафос.

Иерусалим, август 1991

*   *   *

О чем мы думаем, когда посуду моем?
Что нет давно письма, но дорого звонить;
Что чашки в трещинах, уж столько лет сервизу
(Давали в «Мелочах»), пора уже сменить.
А что, если поехать? Быстро сделать визу;
Он будет против, да; что пыли толстым слоем

Как Папка Красная, моя покрыта воля;
Что не решусь на бунт… А здорово: приду
Вдруг в Институт! Нет, правде не поверят.
Я хлестаковщины такой им напряду –
Про гранты, про конгресс. Что значит «метапелет»?
Замнем для ясности – так бы покойный Толя

Сказал… Мечтания пустые! Делай дело:
Пошли ей вызов срочно, денег на билет.
Ах, как мне выскочить из кокона рутины
И с Красной пыль стряхнуть? На завтра есть обед.
Вот, целый вечер – твой. Замочены гардины?
О, черт! Вот так всегда. За год не одолела

Ты томик Моэма! Чтоб устареть, как Моэм,
Не стоит, в сущности…
…Пока посуду моем.

Иерусалим, июль 1993

СИНДРОМ ГАНСА-ХРИСТИАНА АНДЕРСЕНА

«А сколько Вы в Стране? Вам кофе? Или чаю?
Ну, как Вам нравится?» – Тут я слегка зверею.
Но, как положено российскому еврею,
Вопросом на вопросы отвечаю.

Как вы относитесь к иронии Судьбы?
Кто нами водит, есть ли в Нем коварство?
Была ли счастлива Русалочка, – как думаете вы? –
Свой рыбий хвост, и все морское царство,
И даже самую возможность говорить
Отдав за две прелестных ножки,
Чтобы среди людей – и рядом с принцем – жить
На должности игрушки, вроде кошки?

Принц балует её, и гладит, и ласкает
(Какая шерстка нежная! И что за кроткий нрав!);
Но взять ее в постель?! – и мысль не возникает.
И где-то ведь он прав.
Твердит себе Русалочка: «Пусть ночью он – не мой,
Но днем руки коснусь – мне большего не надо!
Когда б не эта мука – вечно быть немой,
И если б не тоска по сестрам, по приволью,
И ноги… каждый шаг пронзает тело болью…
Да как я смею ныть?! Я рада, рада, рада!»

Танцуй, Русалочка! Гремит придворный бал.
Принц аплодирует тебе, с ним заодно принцесса.
Великий сказочник, и как ты угадал,
Каким чутьем – синдром эмигростресса?

«Так сколько Вы в Стране? Возьмите ананас!»
Сказать им, что ли, все? Начнутся споры, торги…
Язык мой воспален… и скуден слов запас…
«Ну, как Вам нравится?» – «Ах, что вы! Я в восторге!»

*   *   *

Ну, конечно же, мне это все только снится:
Западанье пространства, и далее – кряжи Моава,
Исходящие ветром; гробница Пророка,
Различимая еле; изнутри освещенные нити
Облаков – или то пуповина Востока?
Не перегрызть, за века затвердела на славу;
Нестерпимая синь на ресницах…
Ущипните меня, ах, скорей ущипните!
Взгляд скользит, колокольня святого Андрея,
Белый кубик Музея;
На холме приземленно, но веско,
Можно даже сказать – величаво,
Четырехгранно расселося место,
Где кроят и лицуют законы, –
Неужели я все это вижу? Так просто, с балкона?

Ущипните меня… Впрочем, нет, погодите!

*   *   *

…А из нашего окна
Иордания видна,
А из вашего окошка –
только Сирия немножко.

Из фольклора

Сегодня горы Иорданские видны.
За дымкой, словно их завесили вуалью
Тончайшей серо-желтой. Две больших сосны
Перед окном растут для обрамленья вида.
Суббота. Тишина. Укутав плечи шалью,
Гляжу – не нагляжусь со смутною печалью,
То ли обидой, комплексом вины…
Вины – но перед кем? И на кого – обида?

Что мне до этих Иорданских гор,
Где желтизна заходит в синь неуловимо,
Как ум – за разум… наважденье, вздор…
Зачем во мне тоскует Руфь-моавитянка?
Пространство смещено, и время совместимо.
Когда Моава кряж с холмов Ерусалима
Приманивает взгляд, чей мнится мне укор –
Ее прародины? Или моей Таганки?

Сегодня горы Иорданские видны.

январь 1998

*   *   *

С. Ч.

Проникающее излучение странных спотыкающихся строк
Горестью отозвалось; был вечерний час.
То ли обморочный размер, то ли в двери стучится рок,
То ли кто-то кого-то мог спасти – и не спас.

На дороге горной кого клонило в смертный сон,
Не пойму; вибрирует во мне наведенная боль.
Ты музыкальнее меня на полтона, и не спеть в унисон.
Какое непостижимое ля, – думает си-бемоль.

август 2000