* * *
Владимиру Фромеру
как эта собака нерусской однако породы
конечно нерусской но северной что ли лохматой
у двери томится в ночи духотою объятой
не в силах убраться подальше от этой погоды
и молча ложится на как бы холодные плиты
такими глазами глядит что недолго и спиться
и можно конечно смеяться границы открыты
да только и там заграница везде заграница
как эта собака вздыхает и дышит неровно
дискретно сказал бы когда б у нерусского слова
значения здесь не случалось и вовсе иного
такого что даже себе не признаться дословно
забыться конечно забыться и вновь засыпает
готова сорваться на зов неусловного знака
и в плиты скребётся и логово что ли копает
его-то и здесь не случилось
как эта собака
но вот уже мчится сквозного глотнув кислорода
хранимый смышлёною грустью нерусского фавна
хозяин не этой собаки а всё же забавно
и даже по-своему славно и тоже природа
ни внутренний голос ни поиски внешнего вида
баранка зажата в руках и в зубах сигарета
и мимо летит филистимских глазниц минарета
и мимо подсвеченной загодя башни давида
о чём же грустится ему ни гэбэ ни шабака
чего он казнится куда он болезный несётся
от жизни конечно двоится но всё удаётся
ну скажем почти удаётся
а эта собака
да ладно собака подумаешь тоже морока
зачем он глядится в руины библейского мрака
конечно любовь состоит из любви и порока
а вот из любви и любови
как эта собака
ПОТОМУ ЧТО ЖИЗНЬ
1
Потому что жизнь всё же – не что, а как,
и уздечка – из кожи именно, а нейлон,
может быть, и прочнее даже, но мой резон,
что и лошади тоже – в коже особый смак.
А особый смак – он и есть настоящий вкус,
или жизни вкус, заходя на расхожий слог,
говоря о кайфе, молодости и плюс
о самой о жизни, если, конечно, смог.
А тем паче – всаднику. Что это за Чечня
или Иудея, что ближе, да и родней,
если глянешь – раз, и обчёлся лихих коней.
Ни коня уже настоящего, ни ремня.
Обсчитался, стало быть, перенадеялся
на Всевышнего, на удачу, на чёрт те что.
И печёт, и мороз по коже, и мчит авто.
И по свету дорог не хожено – жизнь вся.
2
Говоря о коже, продолжу ещё о ней.
Мне рассказывал дед, на первой на мировой
до шести воевали бой, ну а в шесть – отбой.
И они свежевали с братом убитых коней.
И меняли шкуры на шнапс, и айда в запой,
и братались с теми же немцами потом.
А наутро пели: «Смело мы в бой пойдём!..»
Или это уже на Гражданской про смертный бой?
3
Нет, про смертный позже, это без лошадей,
на второй, где конницы даже и след простыл.
Дед ремни тачал на весь на чарджуйский тыл,
а в тылу освенцимов снимали кожу с людей.
С иудеев, по большей части. Такой народ.
Из него, что хочешь – универсальный люд.
И на суперфосфат годится, чего уж тут…
И на абажуры. И золота полон рот.
4
Вот и встало мемориалов. Полвека – ах…
И в улыбках светится что ни на есть фарфор.
И о золоте, как же, если уж разговор.
О коронках тех переплавленных и счетах.
«Всё равно не любят – пускай хотя бы вернут…»
И за мир сейчас же, в обмен, до любых глубин.
Включишь новости – что ни день, а сюжет один:
ах, убит солдат… и далее – курс валют.
5
А закат падёт – занимается новый тур.
Тары-бары, базар-вокзал. А из новых эр
акаэм торчит, а там уже бэтээр…
Не земля – набор чужих аббревиатур.
И вжимается свой шесток, предъявляя счёт.
Если знаешь, скажи, пожалуйста, не молчи:
от чего алеет Ближний Восток в ночи?
Светофоры, понятно, кровь. Но что-то ещё.
6
Заведи машину в праздник осенних дней
и листай эпохи, себе и Дубнов и Грец.
Тут стоял дворец, а здесь погребён мудрец.
А на этой ферме прокатывают коней.
Ты усадишь сына в пластмассовое седло,
да и сам в такое же, и в семенящий зной –
по земле родной, не тобой отвоёванной,
круговой тропой, пока зады не свело.
Дед бы вытачал, как положено. Он умел.
Это грамоту – он не очень, а кожу знал.
И семью кормил, и в лагере не пропал,
и на воле пел, а вот сюда не успел.
7
Потому что век – чужих коней стремена.
Потому что внук, и ещё, и свой сад.
Там его деревья уже без него стоят
и сегодня, в послеимперские времена.
В самоволку к ним сбежал в свой последний раз,
у врача дежурного всё-таки отшутясь.
А потом и бабка рядышком улеглась.
Вся любовь. Как сказали бы раньше, «и весь сказ».
Ни коней. До больницы тоже довёз трамвай.
На еврейском кладбище с деда какой спрос?
Он с одесской вишней давно в небеса врос
и оттуда зрит на шагреневый мой край.
Хорошо с небес видать первородный храм.
Что скала под куполом или господень гроб?
И колхоз любил он. Не то чтоб деньгу грёб,
но себе на памятник сам заработал, сам.
8
О любви и хотел сказать безо всех саг,
что, империи если даже сменяются,
Иудейской нашей войне не видать конца.
Потому что любовь, любовь. Остальное – так.
НА УЛИЦУ ХЕВРОН
…на улицу Хеврон. Вдоль синагоги
в тени таких архитектурных вилл,
что я и сам купил полуподвал.
А выше проживают полубоги,
полубогини… Иностранец Билл,
спецкор от CNN, и та же Хана…
Прочёсывая города и страны,
на иерусалимский карнавал
(вы поняли, что речь о фестивале)
она привозит всяческих Ла-Скал.
Как жаль, что вы их тоже не видали.
А этот плющ по розовой стене…
Но я сказать не собирался, кроме
того, что в этой солнечной стране
я тоже грезил об отдельном доме.
…на улицу Хеврон. А сам Хеврон,
где Ирод обустраивал гробницы
и праотцев надёжно оградил
от, в общем-то, не золотых времён,
отсюда в километрах сорока,
ну, тридцати. А стоит ли молиться
святыням наподобие могил –
вопрос отдельный; прошлые века
его не разрешили, да и этот,
уже прошедший век не разъяснил.
Что ни еврей – то свой, отдельный метод.
…на улицу Хеврон. Или, буквальней,
на улицу «Дорога на Хеврон»
ежевечерний мой поход недальний
картошки прикупить и макарон,
а говоря ещё исповедальней,
и прочих ед. Десятка два ступенек,
свернул на переход – и снова вниз.
Тому назад, любви безумный пленник,
я прочитал: «Нет денег кроме денег».
Теперь я уточняю: кроме «виз».
Во чреве придорожного продмага,
Где полки ломятся дарами юга,
кредитной карточке иной предел –
слоёный, марочный, сырокопчёный.
Вези, тележка, всё, что углядел
репатрианта разум возмущённый.
Терпи страна, живущая в кредит.
Своё она всегда возьмет, природа.
Кого из нас не переубедит
Добыча ежедневного похода?
А впрочем, он уже еженедельный.
Но о машинах разговор отдельный.
…на улицу Хеврон. Поток машин
не так уж и силён, когда солдаты,
просматривают теудат-зеуты
и сумки зажигательных мужчин
из города Хеврона, где когда-то
и сам Давид семь с половиной лет,
помазанник, но также и поэт,
в те годы лучший друг филистимлян,
свою родню уничтожал как вид –
хромых и прочих без толку горячих,
слепых и, чтобы неповадно, зрячих,
любил и пел, плясал и воевал,
покуда всё-таки не основал
столицу повсемирнее Хеврона.
В ней жив и я почти непринуждённо
с тех пор, как оборвалась связь племён
в душе, не говоря уже о карте.
…Поток машин не так уж и силён,
особенно весной, точнее, в марте,
когда почти военные солдаты,
с иголочки одеты и обуты,
рассядутся с утра на остановках
при амунициях и при винтовках
автобусные сторожить маршруты
уже наутро после похорон.
Но ждут, скорей, не утоленья мести,
а тихо бредят выигрышным «Лото» –
пускай не пять, хотя б один мильон…
И вот, со всей своей страною вместе,
я выхожу на улицу Хеврон.
ПОГРАНИЧНОЕ
на краю столицы и значит всему свой край
а теперь уже на границе поскольку пошёл процесс
по холмам струятся отары чужих огней
в тишине заполняя поры ночных небес
эти тысяча и одна ночь а потом дней
за арабских принцесс я спокоен за них да
а у наших иные сказки покой рай
и повсюду повсюду наши туда-сюда
на границе добра и зла и другого зла
на краю последнего города и мечты
осушив до дна улыбаюсь уже дотла
ни луны вокруг ни полиции только ты
и твои стихи от мужского чьего лица
и твоё лицо ботичеллиевских мадонн
или это бог ко мне возвращается
или это рок отлучается за кордон
за границу прожитых в этой и той стране
человеколет моих нечеловеколет
не болит и похоже дело идёт к войне
вот и тело тоже сказало физкультпривет
на границе любови-крови весны-красны
на краю что даже и камень взорвётся рыж
ты стоишь со мною печальная только сны
ты сидишь со мною прощальная а лежишь
ну а миру конечно мир и любая твердь
на свету во тьме подымайся и падай ниц
если жизни нет не имеет значенья смерть
если смерти и предела нет а границ
и твоих ресниц и волос нерассветный дым
вдалеке приснится во сне и сто раз на дню
и когда по новой отстроят ерусалим
и когда я буду свободен и позвоню
* * *
Парк независимости. Фейерверк.
Народное гуляние евреев.
И лысый панк и бородатый клерк
Струят восторг неядовитых спреев.
Мой независимый народ объят
Безалкогольной радостью до пят,
Или, скорее даже, до макушек.
И наши чудо-головы легки,
Как эти надувные молотки.
Ударнее не выдумать игрушек.
Как долго не стихает людоход,
И хороводы образуя даже.
И пишет мой народ наоборот,
А пляшет, кто его поймёт, куда же.
…На то был вечер, а уже с утра
Машины понесутся на природу,
Где моему любимому народу
Пора мангалы выдать на-гора,
Расслабиться и закусить по ходу.
На фоне государственных флажков
Во цвете лет запечатлеет «Кодак»
День независимости шашлыков
От предвоенных сводок.
* * *
боюсь боюсь боюсь бабочек
и выровнять заново смысла почти не теряя
уже не по центру а снова от левого края
по новой почти что живые слова повторяя
лишь переставляя
конечно же можно их перерасставить равняя
по левому краю и смысла уже не центруя
а вновь группируя
почти не ушедшего смысла уже не фильтруя
отчасти рифмуя
живое
почти не ушедшего ада ушедшего рая
СОНЕТ
подвесить наверху аэростат
и ну его хермон ко всем хевронам
и телекамерой скользить по склонам
а те пускай ползут куда хотят
и заряжать комиссиям оонам
европам и америкам подряд
о всех передвижениях солдат
по самым спутниковым телефонам
а лыжи тоже в альпы и карпаты
ничуть не хуже члены упражнять
не скифы же и не единым хлебом
не азиаты нет лауреаты
народам землю а евреи небом
его пока и не на что сменять
НЕКОТОРЫЕ РАЗМЫШЛЕНИЯ ОБ ИНТЕРНЕТЕ
ПОСЛЕ ЭКСКУРСИИ В ТУННЕЛЬ ХАСМОНЕЕВ
Владимиру Друку
* * *
…а хотя бы и подземелий, что вдоль Стены.
Загасив компьютер, выйдешь на белый свет.
Виртуальный – ладно. Собственно Интернет
негасимо прёт наружу из глубины.
Что касается дум, свобод и сибирских руд,
эфиоп запросит (кстати, и депутат).
Поглядишь на город, а Тит уже тут как тут,
с моего холма на Храмы заносит взгляд.
* * *
…полководец – да. При чём тут «антисемит»?
Разливая бренди, именно «Би-Би-Би»,
это мне говорит Поэт: Давида люби.
Ну а мне, чем Биби, даже и царь Давид.
Все грехи его – каких-то пяток страниц,
комментированных, к тому же, три тыщи лет.
А вон тот из Гомеля, Винницы, Черновиц –
не родной ли брат, не собственно Интернет?
Эти залы, ходы, проходы, туннель, проём,
и прощальный вид на любимую со спины.
На исходе, но нет, не выходе – о своём
в подземельях, как было сказано, вдоль Стены.
* * *
….и начала нет. Какой-нибудь Бен-Закай,
выходя из гроба сразу же за Стеной,
представляя Титу проекты с горы Синай,
продолжает путь довольно-таки земной.
И покуда Храм полыхает и спит Сохнут
и Отдел культуры, и всякий отдел другой,
он вполне с натуры садится писать Талмуд,
отбивая такт своей костяной ногой.
А какой ещё? Один язык – без костей.
Вот и я – говорю, пытаюсь, хочу сказать…
ну, по сути, что ли. Чтоб не одних вестей.
Не судьбу и волю, хотя бы слова связать.
– Мир ниде, – мычит Леонид Ильич, – ни-де… ни-де-лим!
Из которой Мишны?.. какой-такой Йоханан?
Все повязаны, все – паутиной времён и стран.
Всё едино, всё, тем паче – Ерусалим.
* * *
…под мостом, который поныне впадает в Храм,
под мостом, который и нынче ведёт в галут,
под землёю каменной, в пику календарям
наперёд завязано невиртуальных пут.
И назад завязано. Ты погляди назад –
на просвет военнообязанных прошлых лет,
олимпийских московских игр и маккабиад.
Ничего отдельного и неродного – нет.
И случайных связей. Собственно Интернет.
Потаённых нетей невиртуальный плен.
Прошлогодний брод и предновогодний бред.
Генеральный сек и мой секулярный ген.
Даже если секс обойти и не брать в расчёт,
и напитки брать, выбирая на вкус и цвет,
я глотну и выдохну свой основной ответ:
С Новым годом! С этим. И с этим, что через год.
И покуда Восток алеет, и Храм горит,
и отходят воды, и снова мелеет сброд,
с Новым годом вас, пирамиды и мой Исход,
с Новым годом, мои любимые. Стол накрыт.
И Второй, и Третий. Кто же нас разберёт,
кто кому здесь Ирод, а кто упал за Стеной?
Мой иврит, он тоже ведь – задом да наперёд.
Запинается и подводит, ан нет – родной.
И пока не отводит небренного взгляда Тит,
и покуда не выпит бренди и Бога нет,
у меня займёт не более двух минут
прочитать ивритскими буквами над пивной
по-библейски ёмкое слово «Кибенемат».
С Новым годом, брат и собственно Интернет!