Валерий Коренблит

НЕМНОГО ОБ ИЛЬЕ

Илья Бокштейн. Не написать свое «немного» об этом человеке не могу. Наверное, многие имеют на это больше прав, чем я, почему-то еще существующий.

Илья Бокштейн появился в заочном отделении Института Культуры (Библиотечного) в одно время со мной и стал ходить на занятия, именно, ходить, а не учиться, ибо ни он, ни я активно в занятиях не участвовали.

Илья писал стихи абсолютно непонятным почерком, оживлялся, слыша что-то его заинтересовавшее, потом снова уходил в себя. Маленький, горбатый, с лицом мыслителя, длинным гусиным носом, со скороговоркой, которую сохранил на всю жизнь. Три-четыре давно не мытые рубашки, старые поношенные штаны и башмаки. Таким он был там в России. Таким остался в Израиле.

Но он был богаче нас. Богаче культурой, знаниями, талантом, в конце концов. Оценить его дано не нам.

Стихи его собрать воедино, наверное, невозможно. Пусть они выплывают из прошлого, постоянно вызывая его образ. Так бродил призрак Толи Якобсона вместе с верными Томиком и сенбернаром Глебом еще долго после трагической гибели.

Вернусь к Илье. Учились мы под Москвой на станции Левобережная. Еловый лес, река располагали к поэзии. И поэты были. Саша Флешин, сын одного из первых кубинских коммунистов, книжник, переводчик с грузинского, смуглый, маленький, с большим апломбом. Его, верно, помнят Миша Гробман и Леня Иоффе. Илья выделялся из всех. Его более всего интересовала античка Каган, хромая, некрасивая старушка, знавшая свой предмет, наверное, лучше Н. Куна. Спустя пару лет она погибла под колесами автомобиля. Илья переводил с английского, не знаю только, печатали ли его переводы. Он был очень любопытен, в этом напоминая Бабеля.

Был в Москве салон некой «мадам», Фриде, кажется, где-то в районе исчезнувшего уже старого Арбата. Потащил Илья туда и меня. Полупьяные поэты и художники, дочь самой «мадам», танцующая на столе. К ней у Ильи проснулась сексуальная тяга. Были ли у него вообще женщины – не знаю. Я сказал Илье, боюсь, все тут под колпаком ГБ, и перестал туда ходить. Потом от Ильи узнал, что действительно многих прямо в салоне и взяли. Илью это не отпугнуло. Он стал активно участвовать в «днях поэзии» у памятника Маяковскому. Помню Илью чуть ли не на плечах у классика, трибуна революции, что-то кричащего в толпу. Потом Илья исчез. Ходили слухи, его посадили. Заодно начались облавы на черном книжном базаре у старого МХАТа, где я залетел уже позднее, в 1970-м году, с чемоданом книг (Саша Черный, Рильке, Бенедикт Лифшиц и т. п.).

Я часто посещал выставки на Кузнецком. Как-то в малом зале, что буквально рядом с приемной КГБ и Большой Лубянкой, была выставка великого Бажбеук-Меликяна. Народу было мало, сестры Бажбеук, их друзья. Вдруг в зал вошел, дрожа от холода, нищий в драном с чужого плеча пиджаке, старых, явно не своих, брюках, галошах на босу ногу.

Я не сразу узнал Илью. Я знал, что он сидел, и все-таки спросил: «Ты откуда?» «Оттуда», – сказал он и, увидев, что в таком наряде здесь неуместен, ушел. Я хотел его проводить, но Илья как-то быстро исчез.

Увиделись мы в ОВИРе в 1972-м году. Илья боялся всех, видимо, не хотел, чтобы знали, что он уезжает, сказал, что зашел случайно. У нас, отказников, была служба помощи. Действительно, помогали советами, писали просьбы, протесты, часто коллективные письма в чью-либо защиту, собирали деньги отъезжающим. Но Илья от всего отказался, испугался, сбежал…

И вот Тель-Авив. Алленби. Первые годы он боялся и здесь. Хотя его талант признали, и в первом маленьком сборнике поэтов ГУЛАГа, вышедшем после войны Судного дня, есть и стихи Ильи.

Илья был и на всю жизнь остался камерным, тихим поэтом. Часто мы, еще до моего отъезда в Японию, встречались, ходили по книжным, к Элле Вагнер, просто по Тель-Авиву. Часами я слушал его, не рискуя прерывать. Был и большой поэтический вечер, где выступил Илья, уже стареющий, поседевший.

Вернувшись спустя почти десять лет, я узнал, что умерла мать Ильи, его ангел-хранитель, спасавшая его всю жизнь… В Тель-Авив я больше не ездил, только иногда слышал об Илье. И вот его нет. Похоронен на Ярконе. Никто, видно, еще не понял, кого мы потеряли. И не только поэзия России, русского зарубежья, вообще поэзия. «Блики волны», его единственную книжку, мало кто прочел. Но, думаю, придет время и, как читаем Пушкина, Мандельштама, Бродского, Давида Самойлова, мы, а скорее, кто после нас, будут заучивать стихи Ильи. Я не верю, что он умер, такие не умирают. Илья был мало на кого похож, он жил жизнью поэта, писал, не думая о гонорарах. Истинный талант узнается часто только после смерти, но остается навсегда.

Вечная тебе память, Илья!

1999 – 2000, Иерусалим

P. S. В разговоре с убитым неизвестно кем Мишей Михаэли я сказал: «Миша, переиздай Бокштейна. Это гений». Миша сказал, что пока не может, денег нет, но… потом убили Мишу, умер Илья… Кто сделает доброе дело, соберет, издаст Илью? По-русски. А может, и на иврите, если найдется еще один Авраам Шлёнский. С рисунками художника И. Бокштейна.