Ирина Тверская

Дмитрий БАЙДАК. «ВЕТЕР ПОЛНОЛУНИЯ» – Иерусалим, «СКОПУС», I999.

Всё-таки какие-то очень уж схожие книжки выпускаются нашими русскоязычными издательствами. Черно-белые, с графикой уровня учебника геометрии…

Вот и ещё одна. Тут-то и начинается настоящее всё-таки. Прямо с предисловия.

Даже раньше. С прямо-таки детективно-колдовского названия.

Полнолуние, как известно, время таинств, магии, ворожбы. Ёлки-палки, что может принести такой ветер? А предисловие нам уже подсовывает новый миф – ОДЕКАЛ. Общество детей капитана Лебядкина города Перми. (Не путать с детьми лейтенанта Шмидта, хотя некоторые параллели, наверняка, могут быть обнаружены.) Общество, само по себе создававшее и культивировавшее разношерстные мифы и легенды, а также самобытных литераторов, в чём убеждаешься на примере автора книги, основываясь уже хотя бы на форме и стиле предисловия.

всё-таки предисловие
читатель,
……………
пермь. город такой. в россии. страна такая. хватит с вас.

Немного неуважительно? А на самом деле – коротко и чётко. Тот, кому это не по нутру, дальше не сунется. И территорию удалось отстоять, и читателю, привыкшему к определённому стандарту, время сэкономить.

Дальше – больше. Начинается всё с привычных классических форм и даже ссылок на библейские сюжеты…

помедлил семь дней и опять
выпустил голубя из ковчега
Всё темнее, чем есть. Всё темнее, чем было и будет.
И как кот по карнизу, крадётся авто в полусне.
Фиолетовый рай, стон черёмухи, рисовый пудинг,
скрип сустава и мышцы, рябиново-приторный крем.

Что же давит на лоб? Почему так мучителен вечер?
Ненадёжен и влажен его синоптический свет;
может, голубь вернулся, никем до сих пор не замечен,
и кружит над ковчегом, и Ноя поблизости нет…

и доходит до настоящего сюра, до стёба. Без определения фразы, заглавных букв и знаков препинания, да и зачем, когда центральной становится совсем иная форма. Формы речи, сочетания форм, звуков, ассоциативные ряды, полуфразы, полуслова, полутона, выворачивающие наизнанку все наши притянутые за уши и удерживаемые за хвосты убеждения, все наши фобии, комплексы и прочий скарб интеллигентского набора души.

По лесам плыла обманчивая мера,
и, как венчик рыжий, угасая,
моя вера, химия, химера
лопались паучьими холстами,

опытную эру раздевая…

Видите, и тут вера лопалась, преломлялась в химию бульдога с носорогом и в химеру – и хочется, чтобы что-то было, да уж больно больно всё получается, невероятно, особенно, когда время больше не завеса и всё с ног на голову, и эра тут и общая, и личная проглядывает…

Вообще, построение книги такое, что это, действительно, либо сошествие во ад, либо спуск в ледяную воду по ступенечкам.

Одно из стихотворений начинается строчкой …Мой мерный эпатаж… и это, мне кажется, лучший подзаголовок, объясняющий позицию автора в глазах читателя. Именно мерный. Погружение постепенное… Но – ЭПАТАЖ!

Клоунада. Злой клоун или робкий клоун театра НО? Ещё один миф. Ясно, что автор иронизирует, но неужели везде? Читатель заинтригован. Читатель не хочет быть глупым, даже в своих собственных глазах, не говоря уже о тех, похожих на тлеющее двоеточие.

Чувствуете, как добавляется остроты, как подливается масла в огонь?

То ли один из бесенят тонкого стёба, то ли… то ли ангел, духом раскалённый.

Вывести личность за скобки строк можно, но не нужно. Представьте себе, что кто-то сдёргивает во время камлания маску тотема с грозного таинственного шамана и под ней обнаруживается, например, сосед со второго этажа, вечно недовольный тип в неизменном тренинге и столь же постоянном недосыпе. Нехорошо. А так всё в ажуре:

…Наслоение тени на тень.
Наслоение яви на явь.

Автор постепенно приходит к почти танаховскому минимализму, и повторения несут на себе какие-то запредельно важные функции, подчёркивая исключительность сказанного, его особую значимость, или подразумевая различные толкования одного и того же. Впрочем, для этого повторения и не обязательны. Большинство текстов книги и так не созданы для логического осмысления, а лишь для того, чтобы ощутить, угадать, поиграть… Новая игрушка филологу.

Книга состоит из пяти книг, тетрадей, периодов. Сначала декларация: я – Художник. Режущий, сияющий реализм, а потом – всё дальше и дальше, к остроугольным, квадратно-гнездовым женщинам, через экзотические отступления, нашему автору удавшиеся просто замечательно в подражаниях японской поэзии. Не знаю, были ли у Художника слова (…два оползня… Обрезание образа до степени НЮ… и пр.) голубые и розовые периоды, но, прогулявшись от края до края «Полнолуния», и, приняв ласки и пощёчины ветра его, убеждаешься, что черно-белая обложка обусловлена скрываемым под ней материалом. Резкость, крайность, бескомпромиссность, постоянное противопоставление, противостояние. Злость как форма выживания. Жутковатый смех и подкупающе спокойная серьёзность.

Стихи таковы, что в большинстве случаев, каждый прочтёт лишь то, что в нём самом закопано, а слова и строки, столбики текста, это только кусок динамита, который иногда срабатывает…

Я надрезаю вену
и кончиком пальца рисую
верхний в ряду иероглиф.
Сначала он ярко-алый,

но, высыхая, бледнеет…

Чем же писать мои танки?…

Не хочется приводить много цитат, так как любой текст является цитатой из чего-то неизмеримо большего.

Из самой жизни. Берёшь в руки пласт дымящейся жизни и читаешь.

Чудо?

Чудо всё-таки.