Мириам Гамбурд

два рассказа

ИНТЕЛЛЕКТУАЛКА

– Сапоги и медали, сапоги и медали, согласна!..

Вопли на русском неслись снизу, из кафе. Они заставили меня прервать урок рисунка, который я вела на антресолях галереи Союза художников в центре Тель-Авива. Пока я спускалась, женщина, продолжая причитать, пала еще ниже:

– Уши, пусть даже уши – согласна!

Пожилая репатриантка обливалась слезами. Потоки нестойкой, советского производства, туши для ресниц текли по ее белому, очень полному лицу, смешиваясь с яркой помадой и капая с подбородка. В руке она держала фотографию с изображением огромного скульптурного портрета Владимира Ильича. Рядом со скульптурой, какие в изобилии плодили в художественных фондах, можно было разглядеть юную девушку, каковой, очевидно, была эта самая репатриантка в ранней молодости. Никаких более поздних работ у Лилии Львовны не было. Она пыталась убедить председателя Союза художников Израиля, не понимавшего ни слова по-русски, поручить ей скульптурную работу и готова была лепить второстепенные аксессуары – сапоги и медали – на существовавшем только в ее воображении памятнике погибшим воинам.

Мы познакомились. Я пригласила ее в мастерскую.

– Как давно я не была в мастерской, как соскучилась по художественной атмосфере… В Ленинграде у художников такие своеобразные вещи в мастерских: иконы, старинная утварь – и у всех одно и то же, у всех так оригинально!

Мои работы привели ее в восторг:

– Ну прямо Босх, 19-й век, Микеланджело, ну чистый авангард, обалдеть! А что это за дерьмо стоит на углу вашей улицы?

– Ну, как бы вам это объяснить: в свете постмодерна, его когнитивных аспектов и актуальной тенденции к цитатам без кавычек… Короче, это современная скульптура.

– Я очень извиняюсь, но если это – современная скульптура, то дерьмо – вы, Мириам.

Новая жизнь казалась ей лишенной духовности, и она предпочитала предаваться воспоминаниям об ином, более наполненном существовании:

– Мы в Ленинграде денег на культурную жизнь не жалели – на театры, на французские колготки…

В дальнейшем Лиля все же делала попытки приспособиться к новым, не знакомым ей условиям, и делилась со мной впечатлениями:

– Вы правы, в Израиле есть своя, местная культура, и мы понемногу начинаем к ней приобщаться. Вот вчера мы были на концерте Эльдара Рязанова. Скажите правду, вы об этом знали?

– О чем, Лиля?

– Как о чем? Оказывается, здесь нет гардеробов – здесь есть только воры.

Настоящим потрясением стало для Лилии Львовны открытие, сделанное во время празднования Хануки: оказывается, древние евреи сражались за свою независимость с греками, с теми самыми древними греками – олицетворением культуры, во всяком случае, пластической.

– Мириам, ну правда же, мы в Ленинграде римлян и греков никогда не считали язычниками! И еще мне сказали, что они называются на иврите «паганим». Как не стыдно! Сами поганые, а еще считают, что все русские – проститутки. Я, например, нет. Негодяи, хамы, жлобы, ворюги, торгаши, ублюдки, так в морду бы и плюнула! Ведь чему прежде всего учила классная дама – хорошим манерам. А эти, бескультурье, себе под ноги гадят, хуже животных, всех их паршивой метлой – обратно в их Марокко!

– А с кого будут взимать «налог на алию», чтобы платить вам пенсию? Ту самую пенсию, которую вам, проработавшей всю жизнь, Советский Союз не заплатил.

– Во-первых, это не они мне платят, а Америка. Я сама в газете читала, там еще было написано, что нас завозят сюда как пушечное мясо.

– Вас, как мясо?

– Во-вторых, это же Советский Союз: я была там большим уважаемым человеком. А Израиль дал мне такую ничтожную пенсию, безобразие. В армию они не идут – только плодятся!

– Марокканцы не служат в армии?!

– Эти пейсатые. Где это видано, чтобы в субботу не ходил транспорт, и почему они в автобусах все время читают? Умные, на нашем горьком опыте. И все, оказывается, им положено, все им подавай первым. Нас теснят, едут и едут сюда.

– Вы ошибаетесь, они сюда и не думают ехать.

– Ошибаетесь вы: едут и квартиры покупают, каждая – Дворцовая площадь. Не успеют из России приехать, сразу у меня селятся. Они думают, что я богатая, как вы… И даже вы так не угощаете, как я их, чтобы в грязь лицом не ударить перед бывшими согражданами. Ведь местные, они такие скупые, этот их нес-кафе – сплошные сопли, и черствые коржики. Оказывается, они поголовно больны СПИДом. Привезли их, и вот, пожалуйста, что открылось. Сидели бы в своей Эфиопии: и не евреи, и больные. Теперь только бы один из них не чихнул на тебя в автобусе. Чихнет – и все пропало. Болезнь через слюну передается. А это их местечковое воспитание, его, я вас уверяю, ничем не перешибешь. Эти Хайки малограмотные! И что самое возмутительное – они меня своей не считают, меня, коренную ленинградку… Ведь мы, петербургские интеллигенты – единственные представители истинной европейской культуры в этом обезьяньем питомнике. Никогда не предполагала, что в Израиле столько слепых…

– Откуда вы это взяли, тоже в газете прочли?

– Тогда зачем же столько магазинов оптики? На каждом шагу магазин оптики. Безобразие какое-то!

– Вы слышали: воду летом вздумали отключать, фашисты! Фашисты в своем концлагере не отключали, так здесь решили отключать! Даже во время блокады люди за водой по льду к Неве с ведрами ходили. А у этих местных пятаки вместо глаз, только прибыль на уме. «Кесеф, кесеф», – по улице иду, языка не знаю, одно это слово и слышу.

За границу Лиля ездит по несколько раз в год.

– Какой медовый воздух в Берлине!

– Гарью крематориев не пахнет?

– Ну что вы, у них ведь промышленные предприятия находятся за чертой города. Такая чистота.

– Даже за чертой Германии, в Польше, например…

– Моя подруга ездила в Испанию, обалденно! Креветок и раков они там наелись – от пуза! А в наши берега эта живность не заходит. И все из-за религиозного засилья: оказывается, пейсатые всех бесчешуйчатых объявили непригодными в пищу, какая дикость! Вот креветки в наши воды и не заплывают. Рассказывает, что в Мадриде, в Прадо, они не застали Маху. Обеих Мах, обнаженную и одетую, увезли в Ленинград, представляете? Их гид Саша Окунь так и сказал: про-мах-нулись. Обожаю остроумие. Мы в Ленинграде…

Иврит дается ей с превеликим трудом, но усилия стоят того.

– Пока вы не знаете языка, – поучает Лилия Львовна бестолковых новоприбывших, – кажется, что вас все время обманывают. Зато, когда вы начинаете что-то понимать, оказывается, что так оно и есть!..

МЕССИЯ

Мессия спускался на Святую землю. Он неплохо перенес посадку, получил свой чемодан, но не стал вместе с другими репатриантами проталкиваться к стеклянной стене в надежде увидеть за ней родственников, а сразу прошел в зал регистрации к длинным столам, за которыми сидели чиновники министерства абсорбции, выдающие документы и единовременные денежные пособия. Здесь произошла небольшая заминка: в списках пассажиров «Эль-Аля» он не значился, зато в документах Сохнута и министерства абсорбции его имя стояло: Машиах Бен-Давид. Чиновник, не подняв головы, выписал теудат-оле на это имя.

Поспешим заняться описанием внешности господина Машиаха – чрезвычайно важным обстоятельством в этой истории. Пассажир был маленьким, толстеньким, легко возбудимым лысым человеком средних лет. На эту роль прекрасно подошел бы ныне покойный артист Евгений Леонов. Одет он был в черный костюм, белую рубашку, закрытые туфли и явно страдал от жары. В первом же магазинчике готовой одежды репатриант купил пляжный костюм и библейские сандалии.

Теперь он выглядел иначе: короткие белые брюки-бермуды, разукрашенные жизнерадостными пальмами, доходили ему до икр, аналогичной расцветки просторная короткая распашонка открывала волосатую потную грудь, в зарослях которой терялся золотой магендавид на цепочке. Сандалии обнажили коротенькие толстые пальчики, растопыренные в разные стороны, наподобие пальмовых метелок на его новом костюме. Бермуды при каждом движении открывали верхнюю часть ягодиц, доставляя их новоиспеченному владельцу немало хлопот…

Так начались злоключения очередного Мессии на Святой земле. Маленький нелепый человек – действительно Мессия. Но он выглядит не так, как должен выглядеть настоящий Мессия, согласно иконографии Христа. Не стану описывать хрестоматийный образ Спасителя – он прекрасно известен. Зрительный пластический образ Мессии-Христа имеет такое колоссальное распространение во всей христианской культуре, формирует столь непреложный шаблон, что воображать его иначе – скорее глупость, нежели кощунство.

Еврейской же традиции присуща полная неопределенность в этом вопросе. Предполагаемые визуальные черты Мессии и его личность весьма расплывчаты:

«Еврейская концепция личности Мессии поразительно бесцветна, можно даже сказать – анонимна, в особенности, если сравнить ее влияние с силой воздействия личности Иисуса на христианскую душу. Портрет Мессии, нарисованный двумя великими кодификаторами раввинистического мессианства, Ицхаком Абраванелем, представляющим сефардов, и Иехудой Ливой бен Бецалелем из Праги, по прозванию «Возвышенный рабби Лива», совершенно лишен каких-либо индивидуальных черт. О классическом лурианстве можно сказать, что его вообще не интересовала личность Мессии». Так писал Гершом Шолем.

Где нет личности, там нет и конкретного пластического образа. Облик еврейского Мессии лишен и собирательных черт, ибо, парадокс, но еврейский Мессия может быть только конкретным индивидуумом. Отсутствие узнаваемого облика как нельзя более приближает еврейскую концепцию Мессии к доктрине еврейского абстрактного Бога, описанного в антропоморфных терминах (другого языка ведь нет), однако совершенно лишенного пластической характеристики.

Следующий же парадокс состоит в том, что отсутствие канона позволяет безгранично и беспрепятственно «примерять» любой человеческий тип на роль Машиаха. Не случайно любимая игра меламеда и его учеников – угадывать, под какой маскировкой прячется возможно уже пришедший Мессия: этот жадный толстый торговец, который только и делает, что пересчитывает свои деньги, может быть, под его личиной прячется Мессия? Или же вон тот ничтожный бродяга, которому торговец пожалел дать милостыню, может быть, он? Эту игру можно продолжать… до пришествия Мессии.

Знает ли обо всем этом пришелец – нам неизвестно. На него возложена великая миссия, и он должен ее выполнить. Так начинается путь его страданий, его «крестный путь». На эту тему можно фантазировать, помещая господина Машиаха в различные ситуации и обыгрывая их. Не обойдется и без психиатрической больницы и знаменитого «иерусалимского синдрома». В случае с нашим героем упрямое желание убедить окружающих в том, что он «настоящий», вызывает взрывы смеха. Вспомним хотя бы штаны-бермуды, разукрашенные развесистыми пальмами. Спереди они образуют пузырь и их можно дотянуть почти до запутавшегося в зарослях на груди магендавида, сзади штаны предательски сползают, обнажая розовеющие безволосые и беззащитные ягодицы. Владелец нового пляжного костюма все время спохватывается и мучительно тащит брюки наверх – короткие ручки с трудом достают до поясницы, при этом смешно и криво выпячиваются грудь и живот, – это очень скоро становится болезненной привычкой, подобной нервному тику, и вносит дополнительную суетливость в облик лишенного героических черт бедолаги. Важность, я бы сказала, грандиозность задачи, стоящей перед ним, распирает все его нелепое существо и вырывается наружу надсадным воплем закипевшего чайника.

Между тем, говорит он на прекрасном иврите с неуловимым акцентом, не знакомым современному израильскому уху и вызывающим поток назойливых, однообразных и очень раздражающих Машиаха вопросов, вроде:

– Ты что – русский?

– Сколько ты в Израиле?

– Я – Машиах Бен-Давид!!!

– Ты, случайно, не родственник Рафи Машиаха, тренера ашкелонской сборной по футболу? Если да, то скажи ему, что зря он заменил правого полузащитника…

Рекламные трюки, к которым прибегал некогда Иисус с целью убеждения масс (массы мало изменились с той поры), наш герой отвергает как недостойные. Откровенно говоря, он вовсе не уверен, что сумеет пройти по озеру Кинерет, аки посуху. Во время тренировок избыточный вес и недостаточная духовность (чего он особенно стеснялся) приводили к тому, что он неоднократно шел ко дну, после чего и отверг все эти Иисусовы фокусы, назвав их шарлатанством. Сейчас он об этом пожалел.

Отчаявшись быть признанным, он решает держаться поближе к тексту и покупает в арабской деревне белого осла. Взбирается на него, безнадежно утратив контроль над своими штанами, и берет направление на Иерусалим. Очень скоро вокруг него собирается толпа, слышно щелканье фотоаппаратов. Толпа растет, раздаются крики: «Поглядите – это он!», «Я его первым узнал!», «Таким мы его и представляли!», «Что здесь происходит – снимают фильм?», «Да погляди же, это – он!»

Сей момент – один из кульминационных в нашей истории. Машиах испытывает в эти минуты прилив абсолютного счастья – его узнали. Все его страдания вознаграждены. Сейчас начнется выполнение той истинной миссии, ради которой он здесь находится. Ликование переполняет его, и он собирает все силы, чтобы совладать с лицевыми мышцами, раздираемыми счастливой улыбкой. Именно поэтому его физиономия выражает сосредоточенность и отстраненность, которую можно истолковать как надменность. «Это он!» – ликует толпа. «Санчо Панса!», «Мы его сразу узнали! Это – Санчо Панса!».

Действительность оглушает его тяжелой палаческой плетью римского легионера. «Лучше бы они меня распяли, как того лжеМессию, ему повезло больше, чем мне, они оставили ему шанс, и какой шанс!»

С горечью и чувством поражения Машиах покидает Святую землю, на которой живут грешные люди, не признавшие своего спасителя. В самолете он достает из чемодана черный костюм и, пройдя в туалет, переодевается, с отвращением запихав пальмовый комплект в урну. Створки урны неожиданно распахиваются (в современных лайнерах мусор собирается в полиэтиленовые мешки – в целях сохранения окружающей среды, – а не выбрасывается за борт), и две не первой свежести тряпки еще долго парят в высших сферах, то складываясь в трогательные крылышки, то развеваясь бинтами, коими, как это описано в Талмуде, Мессия бинтует свои раны, сидя под городской стеной, за закрытыми воротами вместе с нищими и прокаженными.

Как и предыдущие, наш Мессия держит путь к Римскому папе. Почему еврейская традиция стремится получить подтверждение подлинности Мессии у крупного христианского чиновника, на этот вопрос нет определенного ответа. Но ряд попыток потенциальных спасителей рода человеческого, еврейских Мессий, предстать пред светлые папские очи истории известен. Каббалист Авраам Абулафия, Шломо Молхо и даже Шабтай Цви – что двигало ими, этими евреями, в чем они жаждали убедить апифиора[1]1? Почему эти мудрые головы не понимали смехотворности своей затеи?

Как бы то ни было, папа соглашается принять Машиаха Бен-Давида. Они ведут продолжительную беседу под крупным, искусно выполненным распятием. О содержании разговора можно легко догадаться. В ходе аудиенции толстячок становится все более нервным, красным, вскакивает с кресла, даже бьет себя в грудь, хватается двумя руками за голову, выпячивает нижнюю губу и являет многочисленные признаки неуместной суетливости и вульгарности.

Апифиор невозмутим, он лишь тонко улыбается, кивает иногда головой в знак одобрения или согласия, и всякий раз после кивка медленно встает, тяжело, но с достоинством выпрямляет старческую спину и мягким движением кисти руки указывает в сторону Распятого. Затем он опускает голову и кажется, что его улыбка приобретает оттенок сарказма.

Следующая, и конечная, остановка нашего путешественника по бренной земле – Нью-Йорк, резиденция Любавического ребе. Ребе очень стар, он возлежит в инвалидном кресле и окружен сподвижниками. Машиах входит – и ребе всем телом подается ему навстречу, заметно, каких усилий это ему стоит.

– Ничего не объясняй, я все знаю, ты – Машиах. Как только ты там у них в этом гойском Израиле появился – я уже все знал. Ты, как и следовало ожидать, явился совершенно не вовремя: они создали государство, не дождавшись твоего прихода. Если бы они тебя признали, то только укрепились бы в своих заблуждениях.

Ты поторопился, побоялся опоздать: «Мессия, – дескать, – придет тогда, когда будет уже не нужен…»[2]2. Мудрецом и знатоком Торы тебя никак не назовешь. О пресловутой дружбе ягненка с волком, долженствующей сопутствовать твоему явлению, ты знаешь, я полагаю, однако момент своего пришествия надо было основательно проштудировать. Это не так-то трудно: задаешь компьютеру задание, и он находит и распечатывает требуемые тексты. С хорошим наставником ты мог бы вполне в этом разобраться. Ведь сказано:

«Когда, наконец, разделятся добро и зло, явится Мессия».[3]3 Этого что-то пока не наблюдается. Что ж ты так торопился? Кстати, как тебе идея о том, чтобы явиться из скверны, а не сваливаться на нас с ясного неба средь бела дня? Не нравится? Ты, я вижу, тщеславен, хороший хасид из тебя бы не вышел. Напрасно – богатая идея и очень современная. Да, между прочим, что за непристойная выходка со светским платьем? Не мог потерпеть в костюме и белой рубашке, как правоверный еврей? Говоришь, хотел быть поближе к народу? Неправильно понятая ситуация! Ты сам сократил свои шансы до минимума.

«Не время для пришествия Мессии» – это мое слово. Ты вел себя бестактно по отношению ко многим, очень многим евреям. Твое несвоевременное явление внесло бы в их ряды большое смятение и, чего доброго, поколебало бы в служении Всевышнему. Такое отступничество от веры всегда сопровождало напрасное упование на твой приход – а ты не являлся!

Ведь все эти люди свято верят в то, что Машиах – это я!

  1. 1 Апифиор (иврит, из греческого) – Римский папа.
  2. 2 Афоризм Франца Кафки.
  3. 3 Слова Хаима Бен-Йосефа Витала.