Григорий МАРГОВСКИЙ. «Мотылёк пепла», 1997; «Сквозняк столетий», 1998 – Тель-Авив, «Эвтерпа».
Два томика стихов Григория Марговского объединяет пьеса «Батискаф космополита», первый и второй акты которой напечатаны с перерывом в год. Хочется процитировать несколько отчаянную и, видимо, автобиографическую речь одного из персонажей, Лезальзелло:
Итак, мне путь в Европу был закрыт.
Зубрить, подобно Рейхлину, иврит
Я принялся…
Два сборника общим объемом более двухсот стихотворений. В «Мотыльке пепла» лексика настолько насыщена израильскими реалиями, что порой читателю, незнакомому с ивритом и с бытом этой страны, трудно понять, о чём речь. Но, быть может, новая израильско-русская культура так и создаётся, посредством особого «смешанного» языка стихов. Излишнее употребление жаргона и аргоэротической терминологии, видимо, – результат естественного естественного желания молодого автора шокировать пресыщенного новинками читателя. Настоящее отчаяние звучит у Марговского в тех строках, где он поддаётся общей тенденции современного русского стиха воспеть крушение космоса, человека и всех его чувств:
Мне Плутона суглинок да склеп
теперь предстоят,
На все девять планет своих слеп,
я чую распад.
Никому я не нужен. Во сне
Взойду на плато…
Но прошу вас заметить: и мне
Не нужен никто.
Восприятию иногда мешает некоторая звуковая манерность, но аллитерации украшают стих и придают ему особую выразительность, когда они к месту.
– К бомбёжке мы, товарищ академик,
Привычные: сынок мой Харитон,
Который год уж ленится бутылки
В утиль сдавать – пуляется с балкона;
Надысь попал в чечена, что у входа
В пивную ошивался вышибалой…
Надо сказать, что стихи Григория Марговского написаны не без оглядки на Бродского. Влияния Бродского и желанного от него освобождения не может избежать ни один русский современный поэт. Бытовая тематика встречается у автора довольно редко, но тогда быт у него особенно жесток: тюрьма, пьянки, драки и обычные подробности жизни сразу выходят на метафизику. Великолепны стихи о природе («Алтай», «Осень»). Высокая культура автора иногда смахивает на метание бисера… Тема любви редко выдержана иначе, как саркастически, это усугубляет жёсткость стиха. Боль поэта сильна, но в первом томике она всё-таки претенциозна. Зато во втором, особенно начиная с раздела Past Continuous Tense, это уже серьёзные стихи, освобождённые от эпатажа.
В стихах Марговского – Россия, ностальгия, алкоголизм, отчаяние; всё обычно, но привлекает внимание качество стиха. Помимо виртуозности, особенно ощутимой в первой книге, у автора есть настоящая и увенчанная удачей забота о том, чтобы выразить своё чувство точно и до конца.
На последних страницах второго сборника преобладают описанные со щемящей тоской знакомые московские пейзажи. Последнее стихотворение в книге особенно «русское», с цветаевско-пастернаковскими реминисценциями. Но я хотела бы процитировать, как пример напевности даже в боли, другие его стихи:
С каждым днём длиннее ночи,
С каждой ночью дни короче.
Жизнь моя – как многоточье
после слова «закричать»…