Владимир Ханан

Павел ЛУКАШ. «Плюс-минус бесконечность». – Тель-Авив, «Мория», 1998

Мне не хочется цитировать Лукаша, выбирая строки из его стихов. Подходящих строк немало, но, на мой взгляд, не они характеризуют его творчество. Лукаш принадлежит к тем, достаточно редким, поэтам, кто постигает «образ и давление времени» (слова Шекспира), то есть реагирует не на отдельные его – времени – вопросы, а на «давление» целиком.

О чем стихи Асадова? Ответ прост: о любви. А Межирова? – О войне (не только, но главным образом).

А он, собственно, Лукаш? Об Одессе? – И об Одессе. О любви? И о любви. И о том, что папе нельзя мешать спать, о депрессии (не подумайте, что от коньяка, хотя, конечно, и попито немало), о детях-сволочах (своих), о подруге (бывшей), о дожде и листопаде, королях и капусте. Таков его контекст – широкий и ровный, почти не выделяющий деталей, то есть, именно того, что просится в цитату и составляет ее ударный смысл.

Книга Лукаша, которую я прочитал одним махом, взахлеб, постоянно смеясь от удовольствия (человек, по моим наблюдениям, смеется в двух случаях: когда ему смешно или когда ему радостно – у меня был второй вариант), в нестрогом смысле слова не написана – она наговорена, рассказана, временами набормотана. А в результате – впечатление подлинной поэзии. Поэт там чего-то сказал, там обмолвился, там, вроде, не так сострил – а читатель от всех этих пустяковин очутился в особом: умном, терпимом и, настаиваю на этом, – высоком мире. Мир поэзии, мир поэта Лукаша располагается íàä читателем, на той высоте (не там, где небожители, нет, просто íàä человеческой обыденностью), взгляд с которой как бы уравнивает вещи, внизу различающиеся размерами и значением. Сверху – виднее: вот это, конечно, мелочь, но и это, что внизу казалось таким важным, на самом деле тоже не Бог весть что…

Стихи Лукаша просты – предельно, проще некуда. Но и сложны – неимоверно. Сложны, потому что не поддаются подделке. Сверхумную статью может подделать человек равного с автором ума и знания – а вы подделайте характеристику вещи или явления, брошенную вскользь, между делом… Я давно заметил, что в искусстве лучший способ называния, определения вещи – не прямой, а косвенный. Как бы обиняком, парой слов, но бьющих в тот самый главный признак, который выдает вещь, явление – целиком. Читая Лукаша, я иногда натыкался на стихотворные небрежности, которые у меня, «питомца ленинградской школы», воспитанного на – и любящего поэтическую точность, должны бы вызывать раздражение. Странно, но – не вызывают. Поэт как будто говорит мне: да ладно, брось, это все мелочи. Сказать-то это мне может каждый, а вот убедить – нет. А Лукаш – убеждает. И убеждает меня потому, что как всякий автор книги, ясно различимый за ее контекстом, знает, –о главном, что и впрямь делает частности несущественными. Говоря о косвенном определении вещи, я несколько увлекся: к Лукашу это имеет отдаленное отношение. Собственно, вещей в его стихах нет. Все вещи называются вскользь, мимоходом: просто – зонтик, трамвай, а больше – о погоде. От Лукаша не приходится ждать правдоподобного описания интерьера, – но «упругую материю жизни» в этом интерьере он ухватывает и передает точно. Такой, какая она есть, – с недоговоренными фразами, молчанием, неловкостями…

Лукаша не хочется прописывать в какую бы-то ни было стихотворную традицию. Стихи – русские. Ну, русские – по крайней мере, по языку. А, вроде, и не русские – по каким-то ощущениям, едва заметному южнорусскому (то есть, совсем не русскому) акценту, по менталитету, в общем говоря. А на самом деле вопрос о национальной принадлежности на определенной высоте перестает возникать – и поди разбери, чьи там угодья и кто в них пасется-охотится…

Что интересно: в книге есть несколько ранних, откровенно слабых (по сравнению с соседствующими) стихотворений, которые – представьте себе – своеобразно украшают и несомненно улучшают книгу, делая ее более человечной и теплой, но, главное, своею слабостью на фоне стихов поздних – дают представление о потенциале поэта. А это значит, что у меня есть обоснованная надежда, что в своих следующих книгах поэт Павел Лукаш возьмет меня в радостное путешествие по еще более широкому и прекрасному миру. И пусть себе он хмурится, бормоча о проблемах с детьми (они известно, кто) или с подругами (они известно, какие) – я-то знаю, что Бог наградил его счастливым талантом поэтического постижения или, говоря то же самое другим словом ,– приятия жизни.

На последней странице, там, где «коротко об авторе», перед перечислением публикаций приведена только одна биографическая подробность: «Родился в Одессе в I960 году». Я лично понял это так: все впереди.