* * *
Александру Вернику
Часок поспишь, потом тебя разбудят,
И больше ничего уже не будет –
Ни этих лип, ни траурных аллей,
Где длится вечный ритуал паденья,
Ни карканья, ни головокруженья,
Но и об этом тоже не жалей.
Пойдет на спуск рассветный самолет,
И замутится черный круг обзора.
Что ж ты замолк, ты, выпавший из хора, –
Ведь он тебя на родину вернет.
Вдыхай скорее лавр и апельсин,
Как в первый раз, доселе не забытый.
Взгляни на город свой многоочитый,
Висящий над предсердием долин.
Он так высок, что сердцу не упасть,
Как в жирных зеленях потусторонних.
Да, этот город не для посторонних,
И власть его над нами – это власть.
Но кто привычен к здешним высотам,
Как бы не видя их и прикрывая веки,
Перебирает всласть тот, дальний, лес, и реки,
И лица тех, что остаются там.
* * *
Семёну Гринбергу
Но все мешало спать – ночные скрипы,
Дух жареного с улицы Агриппы,
Растущий свет и гаснущая тьма,
И я в нее вступил – вдали с холма
Стекала под гору цепочка фонарей,
Тех, что порой не гаснут до полудня
И раздражают потому острей.
А ночью свет слоист, навроде студня,
Застывшего средь лавровых ветвей.
Под утро же белесые ряды
Бараков сумрачных нисходят, холодея,
В строфическом порядке, на манер
Куртин версальских, павловских шпалер,
Внедренных в жар пустынной Иудеи
По прихоти, без видимой нужды.
Так думал я и пил, как вурдалак,
Ночную кровь из жил Ерусалима.
А там, внизу, слоились облака
И, сбившись в кучу, проходили мимо,
Чтоб город пересечь во всю длину,
До крайнего холма. Издалека
Казалось мне, что кто-то там вслепую
Ведет по струнам пальцами, со мной
Перекликаясь через городскую,
Рассветную, живую тишину.
* * *
От первых птиц до самой темноты,
Сплошной в горах, но в городе неполной,
Разбавленной – и световые волны,
Машины и бродячие коты,
И непрерывность звуковых фонов,
Что застигает граждан без штанов,
Врасплох, впотьмах, в такое время суток,
Когда уже не сыплют прибауток,
Дрожат и не досматривают снов.
И по пути в заветный переулок,
Где ей бы затаиться до утра,
Редеет темнота. Да, ей, видать, пора.
Ее выносят, пятками стуча,
И этот звук под утро слишком гулок
Для почиванья, сны уже не впору,
Как тряпки с постороннего плеча,
Как музыка, что рвется посреди
Пейзажей, оглушительно подробных
И ничему на свете не подобных,
Ну, разве пробуждению в слезах
От ужаса, растущего в груди
Синхронно восходящему светилу,
Что отворишь глаза – и ничего –
Ни ближних улиц, заходящих с тылу,
Ни растворенных дымкою окраин –
Лишь толстый снег поверх российских таин,
Слежавшийся, как застарелый прах.
* * *
И поутру, накрывшись с головой,
Приноровившись к зимнему режиму,
Услышать голос, будто бы не свой,
И что-то вспомнить, будто бы не зиму.
Когда водица стылая стоит,
К ней тянется прохожий инвалид,
Но скользко, он не в силах дотянуться
И, падая, хватается за снег,
А время вдруг остановило бег
И в небе звёзды, круглые, как блюдца.
Но не такие, как в моей стране,
Где небо отражается на дне
Безлюдных улиц предрассветной смены,
И каменные розовые стены
Внезапным эхом отвечают мне,
Как только ветер, треплющий дома,
Напоминает, что теперь зима,
Развертывая нас себе навстречу,
Хлеща по лицам, чтобы жизнь сама
Неудержимо становилась речью,
Глухой, невнятной в утренней тени,
Доступной – только руку протяни.
* * *
В этом городе рано ложатся спать.
На центральной улице в одиннадцать – ни души.
Разве только автобус, из Тель-Авива, пришедший вспять,
Вывалит кучку аборигенов. Поди опиши
Недолгий, но внятный шорох, с каким они по углам,
По другим остановкам разбредаются до утра,
И все замирает снова, как будто не нам
Даны эти долгие непроглядные вечера,
Эти пустоты, которых не заполняет свет
Фонарей, друг за другом взбирающихся на холмы,
Где нет обмана и правды нет,
Есть только слово, вынутое из тьмы
И произнесенное, как пароль,
У неких настолько глухих дверей,
Что хочется его повторить, но второй
Раз пробормотать скорей.
* * *
В шесть часов начинается ветер –
Так наш гость с Украины подметил –
И действительно, ровно в шесть
Начинается, как по заказу,
Ниоткуда, внезапно и сразу,
Будто так изначально и есть.
В шесть часов изменяется мир –
Небеса и деревья, и лица.
Ветер входит в покои квартир,
Чтобы вволю внутри порезвиться.
Может, кто и хотел бы закрыться,
Странный запах учуяв в ночи,
Но ему не дает любопытство.
Этот запах, он с моря пришел
Вместе с ветром, меняющим маски, –
Смесь гниенья, бензина и смол,
Йода, рыбы и сохнущей краски.
Этот запах… Но речь не о нем.
А о ветре, который под вечер
Город ловит разинутым ртом,
До утра утихая потом
Постепенно, как после лекарства,
И во сне озираясь назад,
Чтобы бросить рассеянный взгляд
На короткий размах государства.