Есть литературные произведения с судьбой скитальца. Так же, как порою человек не может найти себе пристанища и повсюду, куда ни пришел, воспринимается чужаком, так, бывает, какой-нибудь рассказ или повесть никак не может «улечься» под обложкой журнала с произведениями других авторов. То ли тема не ко двору, то ли герои вообще «не из той оперы». Редактор-составитель и так и сяк раскладывает литературный пасьянс, пытаясь пристроить неудобного постояльца в тот или иной раздел альманаха, как-то «увязать», объединить по направлению… Все тщетно: абсолютным особняком стоит такое литературное произведение, «торчит» макушка из любого раздела, «высовываются пятки» из любого круга тем.
Таков рассказ Елены Игнатовой.
Написанный давно, много лет назад, он кочевал из одной редакции в другую, путешествовал по разным странам, не находя пристанища, пока не приплыл в наш журнал.
«При чем тут рыцарская тема?» – спросил один из нас. «И какой-то странный поворот сюжета», – пожал плечами другой… «Но написано прекрасно, – заметил третий. – И разве это не наша цель: представить талантливых писателей разных направлений, разных тем, разных стилей, живущих и работающих в Иерусалиме?»
И мы единодушно решили публиковать рассказ Елены Игнатовой.
Правдивый рассказ о том, как некий рыцарь Педивер обманом обезглавил жену свою, как принял он обет искупить вину,странствовал, прибыл к Папе римскому и как, раскаявшись, окончил дни в сем грешном мире.
Посвящается феминисткам
ГЛАВА ПЕРВАЯ
К зениту июньского дня в лесу устоялся сладкий запах цветения. В зарослях калины, теснившихся по сторонам дороги, гудело великое множество пчел. По этой дороге медленно ехал рыцарь в темных, покрытых пылью доспехах. Конь, не подгоняемый всадником, шел трусцой; поводья были приспущены. Вдруг прямо перед ним промелькнула, взрывая пыль, змея. Конь встал. Всадник оставался безучастен.
Ему невмоготу было в горячих доспехах. Тело леди Хелависсы сползало и давило на спину; локоны ее, завязанные вокруг шеи рыцаря, спутались, жесткий завиток упрямо лез ему в рот.
– Добро, Педивер, ты поступил по чести. Все сделал, как следует… – размышлял рыцарь. – Что скажешь, Хелависса? Ты ведь мастерица врать, а?
Но Хелависса не отвечала. Рот ее был сомкнут в брезгливой усмешке. Голова при неровном ходе коня постукивала о его панцирь, на корке запекшейся крови еще выступала вязкая жижа и изредка капала наземь.
Мысли рыцаря тянулись дальше.
– Как не дивиться помощи Божьей? За кого Бог стоит, тот всех одолеет – истинная правда! А что выше честного права супруга?..
Тут и Ланселот, буйвол, не страшен нипочем!
Букашка забралась под доспехи, медленно сползала по шее, по груди. Наконец попала в струйку пота и поплыла к животу. Сэр Педивер почувствовал зуд и снова затуманился.
– Как он налетел! «Дама, дама! Кровь дамы… позор!» Навертели премудростей эти Артуровы рыцари, делай все по-ихнему!.. Какой позор?
Дорога свернула под гору. Тело леди Хелависсы упрямо кренилось набок. Маленькая рука с кружевами на запястье качалась возле бедра Педивера. Пальцы сведены судорогой.
– Нет, – вскричал он, усаживая ее прямо, – я поступил по чести! А что ты померла без покаяния, так тому Ланселот виной!
Но пока наш рыцарь странствует в бриттских лесах, оставляя в дорожной пыли черные пятна, пока душа его движется по кругам сомнений, а тело преет в доспехах, посвятим читателя в его историю.
Сэр Педивер жил на окраине владений славного короля Артура. Он совсем не помнил отца, и мать умерла рано. О ней у Педивера сохранилось только одно воспоминание: его лицо вжато в мокрый, глубокий мех, так что нечем дышать, а жесткая рука матери тянет его за волосы. Это было, когда его нашли на Заклятом болоте, и она едва не задушила его от радости, закутывая в плащ. Кислый запах меха, сильные пальцы – а лицо в памяти почти стерто, голос забыт.
Зато он крепко запомнил ту, которую видел на болоте. Она стояла у черного озерка с неподвижной водой. Это она заклятьем и чарами вызвала его на исходе ночи из дому, так что он не просыпаясь добежал до Заклятого болота, до озерка, не отражавшего неба. Высокая дама с блеклым, словно сотканным из тумана лицом, с волосами легкими, как паутина. На голове – жемчужная сетка, тусклым жемчугом отливали глаза. Она поманила, и он пошел по топкому мху, попадая в ее следы. Вода в следах была ледяной, холоднее болотной. Дама оборачивалась, кивала, мальчик спешил, засыпая на ходу, тянул к ней руки. Он ничего не видел и не слышал, пока не выскочил вдруг рыжий зверь и не сбил его с ног.
Педивер упал в воду, закричал и проснулся. Пар поднимался из узких, острых следов, ведущих в топь. Клочья белого мха свисали с засохшего куста. Дама исчезла.
Он с плачем побежал на голоса, его подхватили, отнесли к матери, и ее грубые руки заворачивали его в рыжий мех, так что нечем стало дышать. Кислый запах сырого меха, жесткие пальцы, смазывающие маслом его ссадины – вот и вся память о матери.
От родителей к Педиверу перешли большие угодья, дом и челядь, житницы и погреба. Он с отрочества постигал военное искусство, а у монаха тщился постичь премудрость благочестия. Но добрый монах ушел поклониться Гробу Господню, и больше его в наших краях не видели.
Достигнув зрелости, сэр Педивер обнаружил буйную силу, упрямый нрав и неповоротливый ум. Однажды случилось ему принять в доме девицу, бежавшую от злого великана. Педивер и великанова девица полюбились друг другу. Она была веселого нрава, умела складывать песни о рыцарских подвигах и втихомолку ворожила. Услаждая его тело, она услаждала и душу историями о славной жизни короля Артура и его двора. У Педивера дух захватывало от этих рассказов. Более всего хотелось ему побывать в Камелоте и пожить той жизнью. Но никто из рыцарей Артура не появлялся в их краях, а самому ехать незваным было боязно. К тому же великанова девица сомневалась, что в столь блестящем обществе он придется ко двору, и всячески отклоняла его от путешествия. Они вместе разъезжали по его полям, охотились, по вечерам он слушал ее россказни и ничего лучшего не желал.
Но однажды все переменилось. В первый день майского турнира рыцарь Педивер одолел в поединках двух противников и под крики толпы удалился с ристалища. Он остановился у поля, ожидая слугу, чтобы спешиться. Тут из-за кустов бузины послышались голоса. Спорили женщины.
– А славно бился нынче молодой Педивер! – говорил старушечий голос.
– Да. Но все же где ему до Артуровых рыцарей! – возразил другой.
– Ах, Хелависса, у тебя одно на уме! Наши молодые люди не хуже. Как он хорош, ловок, какие богатые доспехи! Хоть сейчас в Зачарованный лес!
– Простите, матушка, но и он, и другие храбрецы хороши только для наших глухих мест.
Старуха зашипела, как дракон, пораженный святым Георгием.
– Не смей спорить со мной!
Сэр Педивер приподнялся на стременах, заглядывая через кустарник. В тени дерева расположилось семейство. Старая дама со сморщенным сердитым лицом сидела на ковровой скамеечке. У ее ног дремал ребенок. Девица стояла поодаль, полуобернувшись к полю. Педивер увидел стройный стан и светлые волосы, схваченные жемчужной сеткой.
Рыцарю хотелось получше разглядеть ее, и он приподнялся повыше. Подпруга поползла на сторону, конь беспокойно переступил ногами, и Педивер едва не свалился в кусты. Девушка обернулась.
Широкие синие глаза, нахмуренные брови и странно яркий на бледном лице рот. Такой он увидел ее. Домой сэр Педивер возвращался в задумчивости. В сердце ему запал запах цветущей бузины.
Вскоре он посватался к леди Хелависсе, и дело сладилось. Свадьбу назначили на конец лета. В доме шли приготовления, и в дар будущей хозяйке издалека привезли ларец кипарисового дерева, а великанова девица покинула Педиверову усадьбу. Ее выпроводили не с пустыми руками, но ее проклятья неверному рыцарю были еще щедрее. Однако Педивер и думать забыл о ней.
Под осень, когда воздух стал хмельным и прозрачным, молодая жена вошла в его дом. И они зажили: не хорошо – не плохо, не весело – не скучно… Педивер приглядывался к жене и находил то, чего хотел: Хелависса была спокойна, тиха, разумна. Он не был говоруном, и она стала молчальницей. Поначалу она несколько раз заговаривала, не отправиться ли ему со временем ко двору славного короля Артура, но Педивер не имел к тому охоты, и она отступилась. Редко кто из соседей заглядывал к ним. Педивер и прежде был нелюдимым, а теперь, затворясь в доме с женою, вовсе не желал видеть гостей. Страсть его была неизменна, и вскоре он стал леди Хелависсе в тягость.
Втайне она горевала, что супруг ее не хочет искать рыцарских подвигов, а доспехи словно в насмешку надевает, разъезжая по своим полям и деревенькам. Вместо героя она получила в мужья увальня, вместо рыцаря – грубого мужика.
Педивер не знал этого. Он мнил, что жизнь устроилась ладно и в полном согласии с женою. Так они перезимовали, продремали, проговорили, провздыхали – до первой травы, до весеннего солнца. До появления в усадьбе сэра Лакота, сводного брата Хелависсы.
Некогда они с сестрой росли вместе, но уже несколько лет рыцарь Лакот пребывал в Камелоте, служа славному королю. Когда он вернулся в их края и заехал в дом нового родича, Педивер немало обрадовался. Он принял гостя с подобающей честью и проводил до его владений. С тех пор сэр Лакот нередко заезжал к шурину.
В такие дни Хелависса испрашивала позволения сидеть допоздна и слушать его рассказы. И сам Педивер внимал им с жадностью. Он немного робел перед сэром Лакотом, хотя тот с виду был похлипче его. Однако у Лакота была слава победы над Синим рыцарем и спасение трех непорочных девиц. Он мерился силой с самим сэром Бомейном!
Педивер и Хелависса заполночь засиживались в зале, у огромного камина, внимая Лакоту. Хелависса на глазах хорошела, смеялась, любопытствовала, какие кружева носит королева Гвиневера и все ли любит Ланселота Озерного. Сэр Лакот охотно отвечал на расспросы и дарил сестре кружева, привезенные из Камелота.
Педивера история королевы и Ланселота и смущала, и забавляла безмерно. Он только не мог взять в толк, отчего король до сих пор не снес жене голову или не изгнал ее. Сэр Лакот пробовал толковать о страсти, о любовном зелье, о Прекрасной даме, но Педивер при этом только гоготал и подмигивал. И рыцарь в негодовании смолкал. А красивое лицо леди Хелависсы бледнело от гнева и стыда. После таких размолвок сэр Лакот не появлялся в их усадьбе несколько дней, затем Педивер сам отправлялся за ним. К сокрушению Хелависсы он при этом облачался в доспехи. «Молчи, Хелависса, надо ему знать, что мы тоже не лыком шиты, не хуже других», – бурчал Педивер, взгромоздясь на коня и прилаживая меч.
В тот день они вернулись поздно. Стол был накрыт, и Хелависса тревожилась, что жаркое пересохнет, а хлеб остынет. Педивер, кичась своими доспехами, не снял панциря, на груди Хелависсы красовалось кружево, подаренное братом. Но все же сэр Лакот, в простой суконной одежде, казался Педиверу наряднее, чем они. Он как-то по-особому носил плащ, а платье было ловко пригнано, подчеркивая статность, силу и гибкость его тела. Он был похож на Хелависсу синевой глаз и светлыми кудрями.
После ужина, просьб сестры и поощрительного мычания Педивера, он начал рассказ. Сегодня Лакот повествовал о своем поединке у Проклятого замка. Он говорил все горячее, шрам у него на лице наливался кровью. Вдруг он захрипел, голова его страшно задергалась. Испуганный Педивер напоил его вином, Лакот затих, но взгляд его был бессмысленным, как у младенца.
Хелависса заплакала от жалости.
Наконец, сэр Лакот пришел в себя и сказал, что такое временами приключается с ним после поединка с великаном у Проклятого замка. Он продолжал говорить о поединке, Хелависса слушала вроде бы спокойно, но слезы текли по ее лицу. Приободрившийся Педивер выбранил жену: женщинам не стоит слушать о славных делах, они трусливее овец. Пусть она идет в свою спальню. Она не уходила, а все так же глупо плакала, не сводя глаз с Лакота, и тем рассердила мужа как никогда.
Но едва он приподнялся, рука Лакота легла ему на плечо и вернула на место. Брат сказал, что если Педивер удалит жену, он тотчас же отъедет со двора, ибо внимание, волнение и похвала дамы – лучшая награда для рыцаря. Педиверу пришлось по душе, как ловко шурин это сказал, и Хелависсе дозволено было остаться.
Лакот все рассказывал, но Педивер сильно опьянел и последнее, что помнил, как тот пел: «Сильна любовь Тристана и Изольды и смерть не разрушит ее», – потом заснул. Когда Лакот растолкал его, дрова в камине догорели, а Хелависсы за столом уже не было. Педивер проводил гостя до его покоя, а сам, не добравшись до спальни, свалился в галерее среди мешков и корзин.
Под утро его стал душить дьявол. Педивер в страхе проснулся и огляделся. Он не мог вспомнить, что с ним приключилось, хотел освободиться от холодного, скользкого от росы панциря, но руки не слушались.
Вдруг скрипнула дверь сэра Лакота, и в его покои скользнула какая-то тень. Засов изнутри тихо задвинули. Сон Педивера как рукой сняло. Он таращился на дверь, словно желая проницать ее насквозь, и почему-то не мог сдержать дрожи. Поднялся, прошел к себе, опоясался мечом, надел шлем… Все этот он проделывал, не замечая, как бесшумно ступает и движется. Вернулся и опять сел между корзин и мешков. Он не отрывал взгляда от двери и не понимал, почему его трясет, чем он так напуган.
Дверь отворялась медленно и беззвучно, как ему случалось видеть во сне. И так же медленно в размытой белой фигуре на пороге проступали черты Хелависсы. Хелависсы в рубахе до пят, с распущенными, спутавшимися волосами. Она внимательно оглядела свои обнаженные руки, улыбнулась, подняла глаза.
Рыцарь возопил от всей боли сердечной и хватил кулаком по мешку. Мешок лопнул. Педивер никак не мог подняться, барахтался среди проклятого хлама.
Леди Хелависса застыла на миг, не видя, не слыша, не узнавая… И без крика прянула вперед. Она мчалась по галерее, и рубаха крылом билась за ее спиной. Педивер наконец вскочил, истоптав корзины. Под его ногами трещали рассыпавшиеся бобы. Он бросился за женой, но на бегу успел задвинуть наружный засов на двери благородного сэра Лакота.
Хелависса бежала через двор. В это время пастух выводил из конюшни лошадей. Женщина вскочила на коня и вылетела за ворота, едва не сшибив полусонного парня. Почти сразу за нею с ревом проскакал господин. Пастух, разинув рот, застыл.
Хелависса летела по белому от росы лугу, конь Педивера тяжело топотал следом. Ни одной мысли не было в голове всадника, все сошлось на том, чтобы схватить ее проклятую рубаху, сдернуть, изодрать в клочья.
Он все не мог нагнать жену. Наконец, настиг и взвыл, подавшись вперед, ловя холстину и светлые пряди волос…
Страшный удар в бок. Он скатился с коня, чудом избежав копыт. В глазах почернело. Он не почувствовал, как ударился оземь, но затылок расклинило болью. «Зарубили!» – понял.
Зрение медленно возвращалось. Педивер увидел над собою всадника в светлых доспехах. Тот держал копье наперевес.
– Подымись, негодяй! – грянуло сверху.
Он пошевелился и снова замер, словно разглядывая стремена и поножи рыцаря. Всадник потолкал его древком копья. Педивер с усилием приподнялся в мокрой траве и увидел пестрый щит рыцаря. Он сразу узнал его по рассказам – щит Ланселота Озерного. Поодаль на земле сидела Хелависса и лила слезы.
Педивер со стоном повалился навзничь. Зажмурился, и соленая вода полилась из глаз, стекая по щекам, обжигая кожу.
– Нечестивец… – прорывался сквозь пелену голос жены, – за брата… Как не почитать и не любить брата?
– Как не почитать и не любить брата! – громовым голосом воскликнул сэр Ланселот и снова ткнул Педивера древком.
– Ревнивец! – лепетала Хелависса, – он убьет меня, ибо он безжалостен…
– О, ревнивец! – грянул Ланселот.
Конь Педивера испуганно всхрапнул.
– Подымайся!
Но Педивер не мог встать. Тогда Ланселот и Хелависса подняли его и взгромоздили на коня. Леди, дрожа в сырой рубахе, ехала рядом с Ланселотом, держась поодаль от мужа.
Педивер, похожий на грубого глиняного идола, кренился, едва держась на коне. Он был туп и бесчувственен, пока не заломило в ушибленном боку, но боль сделала его зорче. Он увидел, что Хелависса глаз не сводит с Ланселота. Тот же, глубоко задумавшись, глядел перед собой.
– О, рыцарь, вам я обязана избавлением от злой смерти, – робко сказала она. – Назовитесь, чтобы мне знать, за кого молить Бога.
– Я зовусь Ланселот Озерный.
От восторга у нее перехватило дыхание. Немного погодя она опять начала расспросы:
– Сэр Ланселот! Не собирается ли в наши края славный король Артур со своим двором?
– Не ведаю, благородная дама, – кратко отвечал тот.
– А наша королева Гвиневера в добром ли здравии? – продолжала Хелависса, пристально глядя на Ланселота.
– Гвиневера? – откликнулся герой со смутной улыбкой. – О, Гвиневера благоденствует!
– Как бы я желала хоть раз увидеть королеву Гвиневеру, – сказала Хелависса, и на лице ее появилась та же смутная улыбка. Они смолкли.
И тут Педивер все вспомнил. И про любовное зелье, и про Ланселота с блудницей Гвиневерой… Жгучая злоба придала ему силы. Он завозился и поднял голову под презрительным взглядом жены.
– Сэр Ланселот, обернитесь, – сказал Педивер, не узнавая своего хриплого голоса, – поглядите, нам вдогонку скачут три рыцаря!
Ланселот удивленно глядел на него.
– Там, там… – Педивер указывал назад здоровой рукой. Ланселот быстро перехватил копье, разворачивая коня. Леди Хелависса обернулась и тотчас остро, испуганно взглянула на мужа. А тот, вмиг собравшись и напружинясь, вырвал меч из ножен. Хелависса отпрянула, багровое лезвие свистнуло ей в уши… И голова покатилась в траву.
Ланселот впал в ярость. Лицо его страшно перекосилось, рука вцепилась в конскую гриву. Конь дернулся и ступил копытом в кровь. Ланселот жестоко осадил его, не отрывая взгляда от затылка леди Хелависсы, залитых кровью волос.
– Предатель! Ты опозорил меня навеки! – вскричал рыцарь.
Педивер снова застыл – грубый глиняный идол.
– Я убью тебя, как собаку! Защищайся! – проревел Ланселот, ударив его в плечо. Негодяй медленно сполз с коня и остановился возле тела леди Хелависсы. Тогда и Ланселот спешился. Он изготовился к поединку. Но негодяй будто не замечал его. Ланселот снова ударил его. Педивер покачнулся и осел наземь.
– Что это за червь? – с отвращением подумал Ланселот. – Убить его – и то позор.
– Ты недостоин искупить злодейство в честном поединке, убийца женщины! Кто воздаст тебе за твою мерзость? – воскликнул сэр Ланселот. Педивер уткнулся головой в траву. Только шумное сопение указывало, что он жив.
– О, конечно, госпожа моя, она мудра! Слушай же ты, опозоривший имя рыцаря! Ты возьмешь останки жены, и нигде не задерживаясь в пути, направишься в Камелот. Пусть королева решит, как поступить с тобою… Подымись. И отправляйся немедленно, сегодня же! Клянись исполнить сказанное мною!
– Клянусь душой и телом, я исполню это, – приглушенно донеслось из травы. Ланселоту показалось, что от убийцы исходит тяжелый запах. Он поспешил отставить проклятое место.
А Педивер в тот же день отправился исполнить обещанное.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Путь в Камелот занял несколько дней. Ночи в июне коротки, и Педивер спал неподолгу, до начала рассветных сумерек. Он спешил покончить с делом, да и оголодал изрядно. Лишь однажды ненадолго остановился у отшельника, ютившегося под аркой древнего моста. Мост был сложен из огромных камней, поросших кустарником. Река под ним давно пересохла, русло ее затянуло землей, поднимавшейся почти до вершины арки. В щели между камнем и землей и лепилась хижина отшельника. Он встретил рыцаря смиренно, ни о чем не расспрашивал и поделился припасами. Педивер спросил, какие великаны построили этот мост, и отшельник сказал, что то были не великаны, а люди, и было это еще до Рождества Христова. Рыцарь решил, что старик тронулся умом.
Когда он достиг цели своего странствия, день клонился к закату. Дорога была пуста. Лишь при въезде в деревню у стен Камелота вышел из кустов черный козел с наглыми глазами и встал, преграждая ему путь. Но Педивер распознал дьявола, сотворил крестное знамение – и козел исчез.
Женщина, сидевшая у порога с пряжей, равнодушно посмотрела на рыцаря, на облепленные мухами рубаху и голову Хелависсы и отвернулась. Через открытые двери домишек был виден слабый свет. Конь Педивера, оскальзываясь в лужах, миновал грязные улочки и вышел к крепостной стене.
Стена была такой высоты и кладки, что Педивер изумился. Мост через ров был опущен, ворота открыты. Никогда прежде он не видел такого великолепного замка, столь огромного двора, вымощенного камнем. В верхних окнах башни сверкали цветные стекла.
– Вот куда мы, жена, заехали… – растерянно пробормотал он. Но Хелависса была бестрепетна.
У ворот приблизился к нему мальчик в богатом плаще и спросил с подобающей учтивостью: «Благородный рыцарь, это у вас великанша?»
– Лопни твои глаза, олух! – вспылил Педивер. – Эта дама моя жена!
Глаза мальчика округлились, он шагнул назад, наступив на полу плаща.
– Ну, Олаф, точно колдунья? – прокричал другой. – Для великанши маловата будет!
Педивер тронул коня, не слушая дурацкого спора. Во дворе было шумно, толпилось множество людей. Рыцари в доспехах или в нарядном платье, оруженосцы, слуги были заняты кто чем, но все перекликались, громко говорили и, казалось, радовались друг другу. Но при его появлении примолкли, разглядывая несчастную леди Хелависсу. Никто не отшатнулся от него, не попятился, однако пустота между ними и Педивером была ощутимой. Он заметил, как вдруг погасли голоса, забеспокоились и зафыркали кони во дворе. Из толпы вышел еврей в черных одеждах и приблизился к нему.
– Осмелюсь спросить у благородного рыцаря, это суккуба? – с важностью произнес он.
– Кто? – не понял Педивер.
– Это – суккуба? – повторил тот, указывая на голову Хелависсы.
– Что ты мелешь, враг Христов, ругатель! – вскричал Педивер. – Какая еще суккуба? Это моя жена!
– Для чего же так сердиться? – отвечал тот, отступая с достоинством. – Я не сказал ничего дурного. Суккубой зовется дьявол в женском обличии.
Пожав плечами, он отошел прочь. Вокруг опять заговорили.
– Эй, вы, кто-нибудь! Скажите обо мне королеве. Меня прислал Ланселот Озерный! – растерянно прокричал Педивер.
Кто-то рассмеялся. Один из отроков шутовски поклонился рыцарю и пошел к башне.
– А видать, славная дама была! Возят душегубцы незнамо что, – сказала старуха, проносившая мимо стопу корзин. Педивер взял у нее верхнюю корзину и спешился, старательно закрепив у седла тело жены.
– Ступай к королеве! – крикнули из нижнего окна. Он опустил в корзину голову Хелависсы и пошел.
Королева Гвиневера была в тревоге. Супруг ее король Артур отправился с немногими рыцарями в Гиблый Лес и от него давно не было вестей. Ланселот Озерный странствовал один и тоже не давал о себе знать. Наконец, доверенная дама и старинная подруга королевы леди Эдит вышла из послушания.
Гвиневера быстрыми шагами ходила по зале, опустив голову и теребя стеклянное ожерелье. В сумерках пурпур ее платья казался черным, а кожа особенно белой. Подходя к окну, она резко поворачивалась и опять спешила в полумрак. На скамье у окна сидела молодая женщина и с беспокойством следила за нею.
– Наш король и Ваш супруг получит дары от великого Мерлина…
– Мерлин! – фыркнула Гвиневера.
– Наш король и Ваш супруг знает, что вы благоденствуете, оттого и не тревожится, – продолжала леди Эдит.
– Он, должно быть, забыл обо мне! – воскликнула Гвиневера.
– Ваш король и наш супруг… – твердо начала леди Эдит и осеклась.
– Вот это верно! Славно, Эдит, славно, – язвительно подхватила королева. – Не бледней, я не сержусь… Положимся на волю провидения, что еще остается?
Она присела рядом с подругой, глядя в узкое окно. Куковала кукушка, внизу следом за нею кто-то громко считал.
– А Ланселот, Эдит? Покинул Камелот, не простившись, не дождавшись моего возвращения, – жалобно сказала Гвиневера. Эдит промолчала.
– Он тоже забыл меня. Отчего никто меня не любит?
– Два, – сказала Эдит, отворачиваясь от окна.
– Что два? Что это значит?
– Два года осталось мне жить, госпожа моя… И я положила себе окончить дни в чистоте и покаянии.
– Опять за свое! – с яростью вскричала Гвиневера. – Тебя не образумить, я вижу!.. Эй, кто там считал кукушку? Сколько лет обещала?
– Двадцать три, прекрасная королева! – весело откликнулись снизу.
– Слышишь?.. А помнишь ли, Эдит, ты обещала привести колдуна? – вкрадчиво начала Гвиневера, – того, что умеет…
– Это греховно, – перебила ее подруга, – умоляю, одумайтесь, госпожа! Вы забыли: сам первосвященник, папа, прислал Вам в дар ноготь с мизинца Иоанна Крестителя? А Вы хотите ворожбы!
– Ноготь? – гневно вскричала королева. – Да я не променяю кончика ногтя Ланселота Озерного на этот папский!
Леди Эдит побледнела так, что на лице ее проступили старые, незаметные прежде следы оспы. Гвиневера и сама испугалась своих слов.
– Рыцарь от сэра Ланселота Озерного!
Женщины молча глядели на вошедшего. Он был странен. На доспехах грязь и какие-то потеки, на грубом багровом лице застыло выражение злости и упрямства. А в руке он, словно простолюдин, держал корзину.
– Сущий боров, – пробормотала королева.
– Тебе не дали умыться? Почему с тебя не сняли доспехов? Не дали чистого платья?
– Эх, госпожа, твои слуги смеялись надо мной, – с обидой отвечал тот, глядя на свою корзину.
– Как твое имя, рыцарь, и с чем ты прибыл в Камелот?
– Я зовусь Педивер, Педивер из Ома. Вы, небось слыхали об этих местах?
Но дамы об этих местах не слыхали.
– Меня послал сюда Ланселот Озерный. «Отправляйся, говорит, к ней, она и рассудит». Вот я с ней и приехал, – и Педивер кивнул на корзину.
– К кому «к ней»? – перебила королева.
– Да к королеве Гвиневере!
– Что у тебя в корзине, рыцарь Педивер? – с беспокойством спросила леди Эдит.
– Голова.
– Кого же сразил сэр Ланселот?
Гвиневера поднялась со скамьи и направилась к рыцарю.
– Жену мою. Я сразил, а не он.
Королева словно споткнулась на ходу. Эдит поспешила к ней.
– Жену?.. А почему Ланселот… отчего прислал ко мне? Говори!
– Ланселот в мое семейное дело вмешался. Я Хелависсе голову за измену снес, так он меня чуть не зашиб! Потом Господь его вразумил. «Отправляйся, говорит, к королеве немедля! И ее вези!»
Педивер опять кивнул на корзину.
– Кто был возлюбленным твоей жены? Она молода? – в два голоса спросили женщины.
– Он из ваших, из Камелота, рыцарь Лакот. А Хелависса вот какая!
Педивер впервые после смерти жены осторожно и бережно поднял ее голову за спутанные волосы. Женщины, привычные к страшным зрелищам, поспешно отвели взгляд. Хелависса махнула рукой, и Педивер опустил голову в корзину.
– Красивая, – вздохнул он. – А остальное во дворе, к седлу привязано.
– Молчи, – приказала королева. Она подошла к окну, чтобы не чувствовать смрада, и задумалась. Было слышно лишь сопение Педивера.
– Что это значит, Эдит? Чего хотел сэр Ланселот? С какой мыслью послал его ко мне?
Голос Гвиневеры был тих и ровен, но леди Эдит испугалась.
– Я и сам не знаю, госпожа моя, – вмешался Педивер. – Дело же ясное – измена. Похоронил бы ее по-христиански. А без покаяния îна из-за него померла… Так оно за блуд бывает. И мне, конечно, покаяние положено. Я уж думаю, может, зря убил, заточил бы лучше или еще что… – бормотал несчастный Педивер. – Извольте, добрая госпожа моя, назначьте покаяние да позвольте воротиться домой! – просительно закончил он.
– Да, да, покаяние, – сказала королева, проводя рукой по лицу, – покаяние, Эдит… Это уже для тебя, Эдит…
– Что с сэром Лакотом? – робко спросила та.
– Я его запер на засов, пусть сидит, – ухмыльнулся рыцарь.
– Неужто сэр Ланселот Озерный послал тебя с останками несчастной жены к королеве?
– А кто же еще? Он.
Леди Эдит осторожно взглянула на Гвиневеру. Та, отвернувшись к окну, ожесточенно терла рукой свою белоснежную, длинную шею.
– Ты помнишь, что он при этом сказал?
– Известно что. «Ты не опустишь ее тела на землю и не сделаешь передышки в пути, пока не прибудешь в Камелот. Там королева назначит тебе наказание», – уже нетерпеливо отвечал Педивер. Гвиневера прервала его гневным жестом.
– Ты убийца и опозорил себя навеки, – хрипло сказала она. Платье королевы в свете факелов казалось намокшим кровью. – Пес, пожиратель блевотины! Кровь жены да падет на твою дубовую башку!
Гвиневера задыхалась от ярости. Она кружилась по зале, как лисица, попавшая в облаву.
– Боров! – вскрикивала королева. Ее прекрасные руки, взметнувшись, падали и снова взлетали. Педивер глядел на ее кружение и испуганно сопел. Подолом платья Гвиневера едва не опрокинула корзину, он едва успел подхватить ее. Рыцарь застыл, расставив ноги в грязных сапогах, прижимая к груди корзину, а она как одержимая металась и извергала проклятья.
Наконец обессилела и упала на скамью. Подруга подала ей платок, с досадой глядя на злосчастного рыцаря.
– Я решила, – сказала Гвиневера, – слушай. Ты теперь же отправишься в город Рим, к самому папе. Не я, а он наложит на тебя епитимью. В дороге нигде не задерживайся долее одной ночи, а несчастную леди клади на ночлег рядом с собой. Ступай!
– Смилуйтесь, госпожа! – возопил Педивер. – У меня с собою ничего нет, как мне туда добраться? Звери растерзают, злодеи убьют! Дозволь сначала вернуться домой и взять все нужное в путь!
– Нет. Тебе дадут кожаный мешок, положишь в него останки жены. Это все, что я могу дать тебе. Ступай!
Королева вышла из залы, а Педивер горько заплакал.
– Не плачь, – сказала леди Эдит, – рыцарю это не пристало. Найти пищу и кров – это ли забота? Птицы небесные не жнут, не сеют, а Господь насыщает их. Искупай свой грех. От меня же прими вот это…
Стараясь не глядеть на страшную корзину, она вложила в руку Педивера замшевый кошель.
Во дворе его ждал слуга с кожаным мешком и грубым плащом. Педивер опять заплакал, потом положил останки жены в мешок и приторочил его к седлу. Ночь была тепла и так темна, что, казалось, будто его самого сунули в душный винный мех. В верхнем окне башни он увидел две женские фигуры. В багровом свете факела они казались размытыми и страшными. Педивер утер слезы и тронул коня.
В темноте блеснули глаза и вкрадчивый голос произнес:
– И все же благородный рыцарь привез суккубу, не так ли?
– Суккубу! – горестно отвечал Педивер. – Сами они суккубы. Все здесь суккубы…
Конь вышел за ворота, осторожно ступая во мраке.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Педивер уже которую неделю был в пути. С корабельщиками переправился через пролив и опять ступил на землю. Деньги, подаренные леди Эдит, вышли. Ночевал он при дороге, одичав и уже ничего не страшась. Как-то ему встретился торговец, странствующий в одиночку. Педивер развернул коня поперек дороги и встал, ожидая его приближения. Торговец убежал, бросив вьючную лошадь с поклажей. В его суме нашлось довольно денег. Тюков Педивер не тронул, и лошадь торговца побрела по дороге, вслед за хозяином.
Педивер избегал оживленных дорог, сторонился людей, еду изредка брал во встречных деревушках. Мешок с телом леди Хелависсы издавал тошнотворный запах, от которого кружилась голова и дико разгоралось сердце. Но он как-то притерпелся и почти не замечал этого. Не замечал и того, что часто говорит вслух, обращаясь к жене.
Однажды он завернул на постоялый двор. Лошади, привязанные у ясель, захрапели и стали рваться прочь от его понурого коня. С крыльца рыцаря мрачно оглядывал хозяин, однако он посторонился в дверях, когда Педивер показал ему монету. Свой мешок Педивер положил в сенях.
В длинной закопченной комнате сидело несколько мужиков. Когда Педивер вошел, они бросили пить и уставились на него. Один рыгнул, схватился за глотку и бросился вон. Следом, как горох, посыпались остальные. Хозяин вышел за ними, но тотчас вернулся. Он еще больше помрачнел и все переводил взгляд с рыцаря на покинутый стол.
– Я заночую у тебя, – сказал Педивер.
– Серебряник за ночь, – отвечал тот.
– Пес! Подай вина!
Хозяин не шелохнулся. Зато шевельнулся полог за его спиной. Оттуда вышла девица и поставила перед гостем кружку с мутным вином. Принесла хлеб и свинину. Отошла в угол и застыла, приоткрыв рот. На дворе выла собака, сперва неуверенно, потом все громче. Педивер ел и пил, а девица глазела на него.
Собака не унималась, и хозяин опять вышел. Рыцарь жадно ел, не слушая воя, ударов и скулежа за окном. Он видел, как при каждом его глотке девица тоже сглатывала, и волна проходила по ее круглой, гладкой шее.
Вино было немилосердно кислым, свинина – жесткой. Он не приглядывался к девке, но почувствовал, какая она крепкая, теплая, чистая. Педивер прихлебнул из кружки, но помедлил глотать. По ее шее опять прошла волна, и она с тупым удивлением посмотрела на него. Вернулся хозяин.
– Еще вина, – сказал Педивер. – Еще вина и эту девицу.
Он выложил на стол два серебреника.
– Эту? Нельзя, благородный господин, эту никак нельзя, – забормотал хозяин, не отрывая взгляда от монет.
– Ее!
– У нас есть другая… Я пришлю… А эта – девица, она девица еще, благородный господин…
– Эту. Пусть приходит.
Педивер столкнул серебреники с края стола, и хозяин кинулся их ловить.
На ночлег рыцаря провели в узкую, как щель, комнату с земляным полом и ложем, застеленным облысевшими медвежьими шкурами. Педивер осторожно положил свой мешок к стене, так что на ложе оставалось довольно места для двоих. Постелил плащ. Из высоко прорубленного окна пахнуло свежестью и, смешавшись с запахом тлена, это вызвало столь мучительное, острое вожделение, что он едва не закричал.
За стеной пронзительно закричала женщина. И почти сразу в каморку Педивера влетел хозяин.
– Дура! Не идет. Хоть убей. Мешка вашего боится, господин.
– В мешке моя супруга, – строго отвечал Педивер.
– Ах, вон как… Я скажу. Придет она, сейчас будет…
Рыцарь разделся, со вздохом опустился на ложе. Он давно забыл об этом блаженстве. Вожделение отступало, подкатывала дремота. Загрубевшие веки смыкались с резью. Стены наверху, у потолка, стали медленно смыкаться, и он проваливался в этой закопченной, душной щели, зараставшей над ним.
Но распахнулась дверь и невидимая сила втолкнула к нему девицу. Снаружи поспешно задвинули засов.
– Ба-ба-ба… – бормотала она.
– Иди сюда, дура, – сказал рыцарь. – Сядь. Что тебя трясет?
Она подвывала, всхлипывала, задом толкалась в дверь, но увидев, что Педивер не двигается, затихла. Потом сделала шаг и со вздохом заглянула ему в лицо.
– Иди, – вяло прикрикнул Педивер и притянул ее. Девица вдруг всей тяжестью, как мешок, рухнула на ложе, едва не сломав ему переносицу. И застыла, как мертвая.
Педиверу хотелось спать. Он выпростался из-под нее и подвинулся к стене, к леди Хелависсе. Гнилой, наводящий безумие запах прогнал сон. Педивер повернулся к девке, уткнулся лицом в ее волосы. От них пахло липовым цветом. Он, словно вспоминая, повел рукой по ее шее, белой и мягкой, как масло, и теплая волна толкнулась в его ладонь. Девица тихо плакала.
– Ты чего? – спросил Педивер.
– Жарко, господин, – бормотала она, пытаясь остановить его руку.
– Не бойся…
– Я боюсь эту, в мешке… А вдруг как упырь?
И вдруг придвинулась, прижалась к нему.
– Не опасайся, – выдохнул Педивер, путаясь в ее тряпье. – Не опасайся, – повторил он, раздвигая толстые, судорожно сжатые ноги. – Я с ней еду к самому папе. Он освятит. И похороним…
– Ну, коли сам господин папа, – со вздохом отвечала она, раскрываясь и набрасывая на лицо платок.
– Не опасайся, – повторял Педивер, вжимаясь, проваливаясь, обрастая ее душной плотью…
Когда он проснулся, ее уже не было. С рассветом рыцарь выехал с постоялого двора. Довольный хозяин ухмылялся ему вслед.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Как-то, когда до города Рима оставалось не больше двух дней пути, дорога вывела Педивера к замку.
– Что ж, Хелависса, может, здесь мы заночуем.
Он давно уже пристрастился говорить с женою, и разговоры эти ладились не хуже, чем в прежней жизни. Леди Хелависса всегда имела кроткий нрав, и ныне, думал Педивер, это свойство осталось при ней. В трудной дороге, на ночлегах, на переправах она не мешала всаднику; она всегда была рядом, и его помутневшему рассудку казалось, что они товарищи в общем испытании.
– Не всякому Артурову рыцарю под силу такой путь. И уж конечно, не этому козлу Лакоту. Верно, жена?
Хелависса согласно молчала, и Педивер задумался. Он не думал, что ее уже нет на свете, и раскаяние не мучило его. Наоборот, теперь она была с ним всякий миг, и супруг был спокоен. Но он чувствовал грусть оттого, что скоро путь подойдет к концу, а с ним кончится и эта жизнь.
Итак, он свернул к замку. Прежде Педивер не стал бы этого делать: он как-то уже стоял у открытых ворот, но его не впустили, а осыпали бранью. Бедняга, покинувший бриттские леса, не походил на славных рыцарей, странствующих в поисках поединков и подвигов. Но сейчас, на подступе к великому городу Риму, он нуждался в отдыхе.
Педивер остановился у ворот. Пока он осматривался, ворота с усилием растворились, и в глаза ему ударил блеск. Яркий медный диск висел на столбе, рядом с ним стоял человек с медным жезлом.
– Добро пожаловать, господин! – возгласил он и трижды ударил в диск. Из замка вышли люди и приблизились к рыцарю. Вперед вышла дама в богатых одеждах.
– Прибытие славного гостя – радость для хозяев, – приветливо сказала она. Слуги придержали его коня и помогли спешиться. Педивер поклонился даме. Она принялась освобождать его от доспехов: развязала ремешки панциря, опустившись на колено, сняла поножи; с ловкостью и легкостью проделала она это. Потом приняла из рук служанки короткий плащ синей шерсти и накинула его на плечи Педивера. Слуги унесли доспехи.
Дама взяла рыцаря за руку и повела во внутренний двор, где в тени деревьев были скамьи и стол с мраморной столешницей. Она пригласила Педивера сесть, сама села напротив.
– Об одном сожалею: блистательный Алесандр, мой супруг, в отсутствии и не может разделить со мною радость гостеприимства, – начала она, оглядывая Педивера.
– Увы, госпожа моя… – рассеянно отвечал тот. Он если и размышлял о чем, так о том, скоро ли время трапезы. Дама улыбнулась.
– Дозволено ли мне узнать имя благородного рыцаря?
– Я зовусь Педивер из Ома, что в Британии. Мой путь – в Рим из Камелота… – начал он.
– Из Камелота? Из Ка-ме-лота! Тебя послало нам Провидение! – возопила дама.
Педивер был в растерянности. Видя его смущение, она поспешила объяснить:
– Ах, не удивляйся, славный рыцарь! В этом замке так ждали гостя из Камелота… Позволь рассказать тебе. Я зовусь госпожа Соридамор… Ах, Алесандр, зачем ты покинул нас теперь!.. Видишь ли ты этот стол? Круглый стол – видишь? О, это в честь Того Стола! – она ткнула пальцем в мраморную доску.
Педивер честно оглядел – сперва стол, потом ее. Дама была молода и хороша собой. Правда, нос великоват и глаза как-то щурит. Одета она была, на вкус Педивера, слишком пестро и сильно нарумянена. Но главная странность заключалась в глазах: они были серые, с яркими желтыми крапинами. А желтые глаза только у ведьм, это рыцарь знал с младенчества.
– Эге-ге! – подумал он. – Тут может быть нечисто…
Он незаметно сотворил крестное знамение – дама не переменилась. Повторил с мысленной молитвой – то же. Он почти успокоился.
– Ты рыцарь короля Артура? Ты видел Мерлина?.. И Ивейна? А Гавейна? Ах!.. – в непонятном возбуждении восклицала дама.
– Я послан королевой к господину папе в Рим. А этих вроде видел – и Ивейна, и Гавейна… – неохотно отвечал Педивер.
– От королевы Гвиневеры? – крапленые глаза сверкнули. – Так ты служишь ей? А славный Ланселот Озерный?..
– Что с ним станется? – буркнул рыцарь, вспомнив свой помятый бок. – Я должен исполнить зарок.
И он поведал даме Соридамор свою историю. Та слушала, не шелохнувшись.
– Инферналис! – воскликнула она, когда Педивер умолк. Тот подозрительно взглянул на нее.
– Так в этом страшном мешке твоя супруга? И ты не должен ни на миг оставлять ее? Инфернально!.. Может быть, приказать, чтобы принесли мешок сюда?
– Нет, это только ночью, когда спать. А сейчас пусть побудет там.
Дама с готовностью согласилась. Ей не терпелось продолжить беседу.
– Да, я чувствую волю Провидения! – вскричала она. – О, рыцарь, я должна поведать тебе свою историю. Ты достоин, ты носишь в себе страсть! Мною тоже владеет amor fati. Слушай же!
Я происхожу из могучего и славного рода. Отец наш (нас две сестры) горько печалился, что Бог не дал ему наследника. Он воспитал нас (меня и сестру) в поклонении перед рыцарскими подвигами и славой (и в благочестии, конечно, – скороговоркой прибавила дама). Неподалеку от нашего замка, в аббатстве, был муж святой жизни и великой мудрости. Отец призвал его, и он учил нас (с сестрой) чтению и письму, греческому и латыни. Тут-то и начинается тайна! – воскликнула дама и приложила палец к губам.
– Начинается! Соблазн, дьявольское многомудрие! – подумал Педивер, вспомнив монаха, учившего его в детстве. Он тайком перекрестил живот, но рассказчица не исчезла.
– Наш наставник, отец Дезидерий, родом из Рима, из знатной семьи. Их род, по преданию, восходит к патрицию… Да, знаешь ли ты о патрициях? О кесарях? О великом Риме? О боге Юпитере? Нет?
– О Риме знаю, – поспешил вставить Педивер.
– Отец Дезидерий почитает славу былых времен, – не слушая его, продолжала дама. – Он открыл нам величие римской доблести, языческих богов, греческой премудрости… Но это после, после! Отчего я говорю тебе это? Оттого, что ты рыцарь Артурова двора, а это выпадает столь редко! Видишь ли, страсть к познанию овладела мной и сестрою. Она теперь аббатиса (госпожа Соридамор назвала знаменитый монастырь) – а я, увы, замужем! Она положила собирать в монастыре древние манускрипты, разыскивать их, переписывать… А я – другое! Но тайна! – супруг мой не одобряет этого! Я – сочинительница! В тайну эту посвящены лишь сестра да несколько избранных… Мне давно является тайный голос, он шепчет и шепчет. Особенно ясно ночами… Но я долго не могла понять – о чем, о чем? И наконец Господь открыл мне, что я призвана прославить вас – вас, великий король Артур и рыцари Круглого Стола! В вас доблесть языческих героев и добродетель воинов Христовых! О, теперь о вас знают все, но я сохраню вашу славу на века! О, на века, на века! – в исступлении восторга вскричала дама.
Педивер уже давно творил мысленную молитву. При последнем вопле он едва не вскочил со скамьи.
– И я хочу еще порасспросить тебя, – неожиданно деловито сказала Соридамор, – а затем запишу твою историю. Конечно, что-то прибавив, о чем-то умолчав.
– Нет! Нет! – возопил Педивер. – Не смей! Я кровью знаки ставить не стану! Не стану!
Они дико уставились друг на друга. Соридамор опомнилась первая.
– O, beata stultitia! – непонятно сказала она и, косо улыбнувшись, прибавила: – Доблестный рыцарь, что тебе причудилось? Я добрая христианка, как и ты, и сегодня была у причастия. Мой духовник может уверить тебя…
Но Педивер достаточно наслушался о здешних служителях господа, чтобы внять словам о духовнике. Он молчал.
– Ну что же, я не стану смущать тебя своими речами, – сказала дама. – Надеюсь, ты не откажешься разделить со мною трапезу? Тебе приготовили умывание. Я велела открыть в твою честь бочонок, в нем чистый нектар… Лучшее вино из наших погребов, – поправилась она, заметив затравленный взгляд Педивера. – Пойдем же!
– С охотой. Но прежде я взгляну, что там с Хелависсой. Где она?
– Отчего ты беспокоишься? В том положении, в котором ныне твоя жена, трудно ожидать перемен, – ядовито заметила госпожа Соридамор.
– Я все-таки погляжу, – упорствовал рыцарь.
– Хорошо, тебя проведут к ней.
Слуга проводил Педивера в галерею, где были положены мешок и доспехи рыцаря, и поспешно удалился.
Педивер был встревожен:
– Знаем, что бывает с покойниками в таких местах. Либо руки не досчитаешься, либо носа, либо еще чего! Ох, жена, прости меня, грешника, – причитал он, усевшись возле мешка и собираясь распустить ремешки. Но заскорузлую кожу так свело, что развязать мешок было невозможно. Педивер хотел разрезать завязки, но решил, что спешка теперь неуместна. К галерее сбежалось несколько псов, они сели поодаль, скуля и дикими глазами следя за ним. Педивер швырнул камнем в собак и взвалил Хелависсу на плечо. Он рассудил, что безопаснее будет проверить, не умыкнули ли здесь какого-либо члена жены для своих бесовских нужд, покинув замок.
Его провели в покой, где он освежил лицо и руки водой с благовониями. Слуги обмыли его усталые ноги и обтерли их мягкой тканью. Потом рыцаря проводили в залу, где его ожидала дама Соридамор. Она сидела во главе длинного стола, заставленного блюдами, винами в высоких сосудах. Педивер увидел яства, уже почти забытые им, и почувствовал, как засосало под ложечкой.
– Благородный рыцарь, для чего ты принес сюда останки своей супруги? – удивилась Соридамор.
– Пусть здесь будут, я привык, чтобы рядом, – отвечал он, алчно глядя на стол.
– Что ж, пусть так, это придает остроты, – непонятно сказала дама.
Они пировали, и время великодушно отступило, уступив место празднику. Странная пряная снедь, непривычная рыцарю, темные вина, теплым маслом заливавшие сердце, – все это открыло Педиверу неизведанное прежде блаженство.
Он не заметил, когда стемнело, и пламя смоляных факелов заколебалось на сквозняке; когда на коленях у него оказалась крохотная собачонка, и он кормил ее медом; когда исчезли слуги и сама Соридамор стала ему прислуживать. Они ели и пили, и вино не иссякало в серебряных кубках. Румяное от хмеля, розовое лицо дамы в полумраке казалось прекрасным и добрым. Она без слов понимала его – и подавала то, чего он желал.
Все это ввергло сэра Педивера в странное забытье: он не спал, все видел и понимал, усталость и горесть его растаяли, а с ними и память. Он не знал, что следует говорить и делать, как двигаться – но Соридамор все знала за него и радовалась всякому его слову. Взамен воли и тяжести ему была дарована такая легкость, что прозрел он ход рыбы в водах и птицы в небесах; такое счастливое время, что часы обернулись мгновениями, и каждое с нежным звоном лопалось возле уха.
Педивер сидел, откинувшись на спинку резного кресла, и глядел в окно. Оттуда летели ночные бабочки, неподвижно стоял сад, над башней замка взошла луна. Под окном послышались возня и рычание разодравшихся псов, потом снова пришла тишина. Педивер созерцал тополь и поражался его совершенству.
– Господин, купание приготовлено. Позволь проводить тебя, – прервала его размышления незнакомая девица и взяла за руку. Он вздрогнул и словно вернулся в мир – и поразился радости мира; и изумился красоте этой девицы.
– Купание! – воскликнул он, ничуть не удивясь. – А где же госпожа?
– Госпожа навестит тебя…
И Педивер с помощью заботливой девицы направился в купальню. Там блаженство продолжилось. Во влажном тепле купальни его встретили еще две девицы и усадили на мраморную скамью. Пока он рассматривал резные львиные лапы, на которых она стояла, служанки сняли с него прежний плащ и накинули новый, белый, с алой полосой по низу. Педивер плащу порадовался.
Затем одна из них положила его голову себе на колени и стала перебирать и расчесывать спутанные волосы рыцаря. Другая в это время умащала их сладко пахнувшим маслом. Педивер не заснул на коленях доброй девицы лишь потому, что ему несколько раз по неосторожности причинили боль, дергая за волосы. Затем его привели к каменному бассейну, посадили на край и удалились.
Педивер остался один. Сразу почувствовал прохладу. Оглядел плащ с широкой полосой и подивился тому, как он надет и перекинут через руку. Под плащом оказалась короткая белая рубаха, тоже с полосой понизу.
Он опустил ноги в теплую воду бассейна – и с воплем вскочил на ноги, увидев свое отражение. Это был не он, а кто-то незнакомый, чужой! Короткие волосы в скобку, плащ, обернутый вокруг тела, голые ноги и руки!
Он огляделся, ужаснувшись внезапно пришедшей трезвости.
Никого не было. Хотел бежать, но ноги не слушались. Увидел, что на ложе с львиными лапами оставлены кувшин, два кубка и немного еды.
– Заточили! – мертвея, понял Педивер.
Но тут полог, скрывавший часть купальни, раскрылся. За ним оказалась госпожа Соридамор. Их разделял лишь бассейн.
Когда полог разошелся, она предстала со смиренно склоненной головой. Она была облечена в ткань, лежавшую мягкими складками, подобно одеянию Педивера. К вящему соблазну руки ее, ноги и шея были обнажены. Медные змейки обвивали запястья, а гладко причесанные волосы были перехвачены лентой. Окинув прищуренными глазами рыцаря, она зажмурилась и протянула руки.
– Иди ко мне, господин! – прошептала она.
Педивер застыл, опустив ноги в воду.
– Не медли, неразумный, иди, – повторила Соридамор.
Рыцарь, мгновенно позабыв о странности их нарядов и вообще обо всем, соскочил в бассейн и, оказавшись по грудь в теплой воде, поспешил к даме, плеща и пьянея от терпкого запаха, исходившего от его тела.
– Аякс, мой Аякс, – лепетала Соридамор. Он был уже у ее ног, приподнялся, сел на край бассейна, поглядел вверх – и страшный вопль вырвался из его горла. Он с шумом сорвался в воду.
Прямо за спиной Соридамор был дьявол. Мертвенно-белый, словно выпустили всю кровь, блестящий, шагнувший к ним и застывший; с жезлом, обвитым змеями, голый, но в шлеме и с малыми крыльями на ногах. С мертвой молодой улыбкой он тянулся к Соридамор своим жезлом.
– А-а-а! – захлебываясь и утопая, вопил Педивер.
– Уаа-уу! – гремело под сводами купальни.
В счастливый час родился рыцарь: не захлебнувшись, он перемахнул бассейн, вырвался их купальни и бросился в темноту.
– Аа-нтик! – отчаянно визжала за спиною дама. – Меркурий! Аа-а!
Педивера спасло поистине звериное чутье. Он проскочил несколько покоев, пролетел через пиршественную залу, на ходу схватив свой мешок, и огромными прыжками кинулся дальше. Дьявольская одежда не мешала в беге; верхний плащ, сорвавшись с плеч, повис на двери.
Он выскочил во двор, безошибочно нашел конюшню, заметался там, отыскивая своего коня. Тот словно ждал его, а стража по грозному окрику рыцаря отворила ворота, и Педивер опрометью бросился из замка. Позади заметались факелы. Конь пустился стрелой. Неведомо сколько проскакал рыцарь, то взвывая, то всхлипывая, то крестясь. Везде чудились ему крапленые желтые глаза.
К утру злополучный рыцарь Педивер прибыл в Рим.
ГЛАВА ПЯТАЯ
Наместника Господа на земле с трудом отпускало удушье. Тлели ароматические палочки в руках его любимца, епископа медиоланского. Юноша с испугом и облегчением видел, как синева и багрянец на лице папы сменялись бледностью, на лбу выступил липкий пот. Вот он с усилием поднялся с кресел и подошел к окну. Жаркий ветер кружил пыль по двору, по выжженной траве, но здесь, наверху, дышалось легче.
Папа, грузный человек с отечным лицом, прислонился к стене, к прохладе камня. Епископ поспешил поднести к окну кресла и помог ему опуститься в них.
– Садись рядом, – ласково сказал папа.
Юноша придвинул легкую скамью, и они вместе стали глядеть на вечный город, раскинувшийся вокруг. В полуденный час он был почти вымершим. Редкие прохожие прикрывали лица от пыльного ветра. Над холмами, бурыми виноградниками на склонах нависло мутное небо. А вблизи воздух словно остекленел, и руины отбрасывали тени, глубокие и черные, словно ямы. Выщербленный желтый мрамор походил на старую кость.
Неподалеку от дворца на площади расположились паломники, прибывшие в Рим к празднику. Здесь, на камнях, они умудрились устроить какое-то подобие жилья. Растянули одежды на палках и спасались от зноя под укрытием; спали, бродили или сидели, сбившись в кружки. В сторону дворца никто не глядел. Два парня толкались около тощего мула: один тянул его за собой, другой вырывал у него из рук узду.
Во дворе, под серыми оливами, не дающими тени, солдаты играли в кости. Их грубые голоса и смех долетали до окна. Добродушное лицо папы погрустнело.
– Зачем они здесь? – он указал на парней на площади, затеявших вялую драку. – Разве они думают о Боге? Разве они чтят великое торжество, ради которого пришли сюда?
Он сокрушенно покачал головой. Епископ молчал.
– Я не люблю Рима, – медленно, с одышкой продолжал папа, – здесь мне тяжко. Здесь нехорошо. На днях ты покидаешь его. Посмотри, что это за город! В нем тлеет мятеж… души здесь разъедены злом, как язвой… На дорогах грабежи, в сердцах вражда, раздор. Знаешь ли, кого здесь больше всего? – сказал он, беря епископа за руку, – знаешь? Коз и блудниц!
И откинулся в креслах. В горле у него сипело.
– Козы и блудницы, вот кто! Поверь мне, – даже с некоторым торжеством повторил он. Епископ покраснел.
– Я родом из Флоренции, – мечтательно сказал первосвященник. – Если бы ты знал, как сейчас – во Флоренции!.. А где твоя родина?
– Люттих, Ваше святейшество, – почтительно отвечал епископ.
– Ах, да, Люттих! – и папа снова стал глядеть в окно.
Серые одежды паломников сором покрывали площадь. Дерущиеся парни расцепились. Один уводил мула в проулок, другой остался на месте. Усевшись на камни, он тщательно и тщетно отирал кровь с лица. На его рубахе алели пятна, он мотал головой. Вся площадь перед дворцом была – горячая глухая полость.
Но вот внизу произошло движение. Появился человек, солдаты пропустили его во двор и подвели к начальнику охраны. Тот оторвался от игры, но не встал. Пришелец что-то говорил ему, сгибаясь и заглядывая в лицо.
Епископ медиоланский разглядывал его сверху. Могучего сложения: высоко выстриженные волосы оголяли мощную шею. Обут в жалкие деревенские опорки, хотя осанкой не походил на простолюдина. Но самым вопиющим, несомненно, было его одеяние. На нем была туника, вроде тех, в какие облачены юноши на языческих изваяниях. Из-под туники выглядывали короткие грубые штаны. А поверх туники была наброшена патрицианская тога, почему-то завязанная узлом на груди. Все это вместе было жалким и непристойным. Толстые икры мужчины и руки были оголены и грязны. Он был лицедеем или безумцем. «Жонглер», – решил епископ.
Однако его не прогоняли. Он что-то втолковывал, показывая то на мешок, оставленный у ворот, то на вход в папские покои. Начальник охраны слушал, переводя взгляд с пришельца на окна второго этажа.
Первосвященник наблюдал за ними, потом хлопнул в ладоши, и на пороге кельи появился секретарь. На его длинном, сухом лице застыло выражение скорби.
– Ступай вниз, – сказал папа, – и узнай, чего хочет этот человек. Если он жонглер, пусть выгонят немедля.
Лицо секретаря еще более затуманилось, он поклонился и вышел. Папа был раздражен: «Еще фигляров недоставало. Тут, прямо перед окнами. Рим, все грехи твои… Малая толика истинной веры, а блудниц и лицедеев – в избытке!»
Секретарь появился во дворе. Он выслушал пришельца, с сомнением поглядывая на окна папской кельи. Потом оставил его и пошел обратно.
– Ну, сейчас он все растолкует, – иронически заметил папа. Секретаря за немногословность и косноязычие в насмешку прозвали Цицероном. Он появился в дверях и сказал:
– Это не жонглер. Рыцарь из Британии. От короля Артура. С покаянием. Просит аудиенции. При нем никаких грамот.
– Его прислал король? – нахмурился папа.
– Королева Гвиневера, – плаксиво отвечал секретарь.
– О! – первосвященник с любопытством взглянул на ожидавшего во дворе человека. – Ну, что же, он получит аудиенцию.
– Следует позвать его сейчас?
Папа кивнул, и секретарь удалился. Первосвященник с неожиданной живостью наклонился к епископу.
– Посмотрим на этого посланца королевы. В числе погрязших в грехах и суетах нашего мира Артуров двор не последний. Король Артур, как говорят, добрый христианин, но приближенные, – папа презрительно поморщился, – и сама королева Гвиневера! О ней рассказывают такое, что и вспоминать грех. Недавно мы послали ей во вразумление и как залог покаяния драгоценный дар – ноготь с мизинца Иоанна Предтечи! – он значительно посмотрел на епископа.
– Возможно, она раскаялась в нечестии своем и обращается с мольбами об отпущении… Ты видел этого древнего римлянина – ее посланца? – папа улыбнулся. – Артуров двор причиняет нам сокрушение сердечное. Там вся нечисть, вплоть до магов и чернокнижников. Мерлин, Моргана! И сколько еще! Молвить страшно…
При помощи епископа первосвященник сел в высокое кресло. В соседнем покое послышались шаги и голос секретаря: «Мешок – сюда!»
Вслед за тем он вошел в сопровождении низко склонившегося Педивера. Епископ медиоланский с жалостью увидел руки, покрытые царапинами, широкое лицо, которому больше пристало выражение свирепости, а не нынешней ребяческой растерянности. Сделав несколько шагов, человек простерся ниц и замер. Секретарь взглянул на первосвященника, тот чуть заметно прикрыл веки.
– Его святейшество позволяют тебе подойти под благословение и приложиться к ноге его святейшества!
Папа с неожиданной грацией приподнял край одежды и выставил носок отечной ноги в шитой золотом туфле.
Педивер поднялся на четвереньки и подобрался к возвышению, на котором покоилось кресло; истово приложился к туфле.
– Встань, сын мой!
Рыцарь послушно встал. Штаны его расползались от ветхости, туника едва прикрывала бедра. Епископ медиоланский целомудренно отвел взгляд.
– Нам сказали, ты рыцарь из бриттских земель?
– Да, ваше святейшество, – горячо отвечал Педивер. – Вы не глядите, что с виду я теперь ровня бродяге, это дьяволицыны козни!
Папа удивился.
– А коня я продал только вчера, здесь, в Риме, – продолжал рыцарь, – пришлось дать денег страже, чтобы пустили… А на подобающую одежду уже не хватило.
– Так ты заплатил мзду? – спросил папа.
– Да. Десять монет, – подтвердил тот и испуганно оглянулся на секретаря. Тот стоял, хмуро разглядывая ковер перед креслами.
– Лихоимцы, – рассеянно сказал первосвященник. – Что с ними делать?
Он чувствовал приближение удушья.
– С чем же ты прибыл из Камелота в Рим?
– Меня прислала королева Гвиневера. Я согрешил, ваше святейшество, и должен испросить вашего прощения, – с трудом произнес Педивер.
– Королева получила наш дар? – спросил папа, гадая, отчего воздух так смраден.
– Гвиневера-то? Не знаю, – опешил рыцарь. – Она шлет смиренный поклон.
– Это похвально. Пусть же ведет жизнь, достойную христианки…
Секретарь беспокойно задвигался. Епископ растерянно осматривал келью, затем поглядел за окно, в неглубокое небо.
– Ты передал все, что тебе велено? – через силу спросил папа. Горькая тошнота подымалась к горлу. «Сам заживо гнию», – подумал.
– Еще Гвиневера приказала, ваше святейшество, – забормотал рыцарь, – прислала меня с женой… Ваше святейшество, я скажу все сначала! – его лицо выражало отчаянную мольбу.
– Говори, – кивнул первосвященник. «Гнию заживо, – думал он, – и скоро предстану перед Господом. Я, раб рабов Божиих, в грехе и скверне прожил свой век…»
«Господи, укрепи меня, я страшусь смерти!» – чуть не крикнул он. Стиснув зубы, взглянул на Педивера. Тот виделся, как в пелене, разводил руками и бормотал: «Я, скверный человек, стал судьей ей. Но она насмеялась надо мною. А супружеское право…»
– «И ты не сокрушался ли о подступающей смерти в Гефсиманском саду? О, искушение мне! Да свершится воля Твоя, утоление печалей, разрешение грехов моих…»
– Он чуть не до смерти меня зашиб. А потом послал в Камелот!
– В Камелот, – послушно повторил папа и кивнул ободряюще. Он видел этого человека и, не слыша его слов, сострадал. Епископ медиоланский стоял у окна, лицо его было в тени. Секретарь глядел в спину Педивера презрительно. Пыльный, сиротливо повествующий о чем-то рыцарь на миг показался папе схожим с мучным червем. «Человек!» – твердо сказал себе первосвященник и спросил: «Чего же ты желаешь?»
– Отпущения греха. Грехов моих… И благословения, – прибавил тот, глядя глазами побитого пса.
– Истинно ли ты раскаялся?
– Раскаялся, святой отец, – скульнул грешник.
– Молись!
Педивер поспешно зашевелил белыми губами. Первосвященник произнес формулу отпущения. Епископ облегченно вздохнул.
– Господи, я прощен! – возопил Педивер и снова упал к ногам папы. Тот порадовался, видя полное раскаяние и ликование в человеке. Но вдруг рыцарь поднялся на колени и качнулся вперед.
– Ваше святейшество! Простите и ее! И ее благословите! – вскричал он, простирая руки, но не приближаясь, словно удерживаемый невидимой силой.
– Ее?
– Ее!
Педивер вскочил на ноги и бросился за дверь. Через секунду секретарь, заслонивший собою вход, был отброшен, и Педивер в два прыжка вернулся на прежнее место. Рука его сжимала узел мешка.
– Что это? – спросил папа.
– Нельзя! – крикнул епископ, поспешив к папе.
«Жена!» – торопливо проговорил рыцарь, опуская мешок на пол. Но первосвященник не слышал: смрадное облако поднялось из недр его и затуманило зрение, горло свело судорогой. Он захрипел, путаясь рукой в вороте, вцепляясь в кресло. Глаза его застыли на Педивере.
В тот же миг могучая рука вздернула рыцаря за волосы и повлекла к выходу. Затрещала разорванная тога. Педивер, пригнутый к полу, миновал лестницу, мягко ударился о порог и выпал во двор. По знаку секретаря солдаты подхватили его и бросили на камни площади. Следом швырнули мешок.
Педивер не помнил, сколько пролежал. Почувствовал, что солнце печет меньше, поднялся и пошел наугад. Забредал в тупики, плутал среди каких-то гигантских руин и, наконец, миновал город. Склоны холмов покрывала пыль, колючая трава, оливы с рассевшимися, дуплистыми стволами, кустарник. Рыцарь присел отдохнуть в тени у подножья разрушенного строения. Стемнело, и он устроился на ночлег на заваленном камнями и мусором полу.
Проснулся от холода и, глядя в блеклое небо, подумал, что дело сделано и его ничто не удерживает в великом городе Риме. «Отдохну и отправлюсь домой. С Божьей помощью доберусь».
Развалины, в которых он устроился, видно, были дворцом.
Выветренные колонны некогда поддерживали его кровлю. Он обошел вокруг высокого крошащегося цоколя, побродил среди кустов, неподалеку от развалин нашел родник и решил, что это место годится для передышки перед обратной дорогой.
Рассудив так, Педивер вернулся и принялся ковырять обломком плиты землю неподалеку от каменного фундамента. Он терпеливо рыл яму, выбрасывая на стороны землю и осколки мрамора. Наконец она стала почти ему по пояс глубиной. Но тут его каменная лопатка наткнулась на помеху. Он расчистил это место и с ужасом увидел грязно-белую ступню и щиколотку мраморной ноги, обутой в крылатый сандалий.
– А-а, дьяволица, узнал твой знак! Я прощен и мне твои козни нипочем! – воскликнул Педивер и злорадно рассмеялся. Он скорчил скверной ноге гримасу и быстро засыпал яму.
Пришлось рыть в другом месте. На этот раз ничто не помешало рыцарю, и останки леди Хелависсы нашли упокоение в земле святого города.
Прошло немало времени. Невольный паломник, рыцарь из страны бриттов, не покинул Рима и не вернулся домой. Что удержало его, мы не знаем. Но он годы прожил в хижине, прилепившейся у подножья древнего храма, изредка приходя в город, где получал подаяние вкупе с другими нищими. Кто считал его полоумным, кто – человеком праведной жизни. На его веку в Риме сменилось несколько первосвященников, но ни с кем из них Педивер не искал встречи.
Умер бедный рыцарь Педивер в старости и по желанию, которое он не раз высказывал при жизни, был погребен рядом с женою своей, Хелависсой, под сенью древнего храма, посвященного языческому богу Меркурию.