Нина Демази

посвящения

*   *   *

Анатолию Лернеру

Виноградарь высокого сада, оставь пастухов!
Пир сегодня у них, брызжет жертвенным жиром жаровня,
С хрустом шкуры сдирая с кровавых овечьих боков,
Спор бедняги ведут – кто из них кому ровня, неровня…
Коль прислушаться – мнится, что бой завязался внизу,
А не мирное празднество кровников… Что нам за дело!
Медножалым копьем это лето сразило лозу,
Изумрудных ладоней бессильная плоть пожелтела.
А и впрямь не простят пастухи, что осанкой ты прям,
Что всегда запрокинута ввысь голова твоя гордо.
Эти – воли не дали ни птицам бы, ни кораблям –
Так отцы завещали: до вздоха – канон, до аккорда.
Мал, убог, не поделен удел этот отчий, родной –
Вот и повод с нездешнего требовать мзды да ответа,
Но не тесно тебе с пастухом на планете одной,
Оттого что живешь с пастухом ты на разных планетах.
Не копаться тебе средь жиров и пахучих кровей,
Не сулят наслаждений тебе страх и смертные вести.
Пастуху ж не тянуться к зеленым ладоням ветвей,
Не ступать пастуху босиком по лиловым созвездьям.
Люд, колеблемый ветром – на цыпочках, наискосок –
Что за выгоду ищешь вверху, к коей тянешься пользе?
Слушать песни высот? Что согбенному песни высот –
Ему разве что шлюха споет об излюбленной позе.
Оттого-то, мезгу и лузгу оставляя внизу,
Ты уходишь – дорогой зерна и путем винограда…
А как станешь лелеять заоблачной тропки лозу –
Не оставь пастухов, виноградарь высокого сада.

*   *   *

Ирине Юрьевой

1

Пали бражники у костра. В стане – крах, кража.
Я так помню тебя, сестра, на Холме Стража –
Улыбающейся сквозь боль (что досель – школа,
Дочь всех воль), так кроваво расставшейся с пленом пола.
Это был апрель и из всех щелей выкипал миндаль –
Беловато-розовый, непристойный и потаенный,
А в очах уже намечалась цель и виднелась даль
Разлучающая – запредельного окоема.
Не напоен ли перевозчик младым вином
Той улыбки, что как с небес – нарожденный месяц?
На меня ты глядишь из всех неглубоких нор,
Даришь мне серебряну трель, с каждой ветки свесясь.
Тот наш певчий и странный брат нищим был и милым,
Он быстрей ускользнул стократ и не пойман миром.
Ведь пока средь неловких встреч все калекой крыли –
У него между ломких плеч отрастали крылья.
Ткутся в воздухе ваши тайные письмена,
С постоянством шелковых лестниц, с соблазном воли!
Сколько мне в безъязыкой муке листов сминать,
Сколько телу стонать тяжелому в летной школе?
Я вбираю свет, словно весть твою, словно спелый плод
Тянет влагу в сушь, словно воин-муж бранной славы жаждет.
Если это – рай, то и я – в раю, лишь не прибыл плот,
Средь морей и луж в ласковую глушь мне доплыть однажды.
Ныне только меж вежд закрытых, во снах стократных
Ощутимо родство, как нож… Сторожей привратных
Чем разжалобишь? Тем, что манит развоплощенье?
Что за жалом, бишь? Чист и жаден магнит прощенья.
А покуда ни вплавь, ни влет, и ползком – не слишком, –
Я пою пересохший рот судьбяным излишком,
Что вскипает, снам вопреки – гробовым, кандальным –
По обоим брегам реки молоком миндальным.

2

Когда покинула сестра,
Тропа змеистая пестра
И воздух обоюдоострый
Вспять – от погоста до костра,
Вновь – от костра и до погоста.
Астрал приблизился, восстал
И плавит сталь, крошит кристалл,
И цедит кровь во прах ристалищ…
Сокровищ: голос, нежный рот,
Да «красть тепло», да «страсти плод»,
Но боль одна верна, проста лишь.
О, как нелестно огорчать
Тебя, небесный наш гончар,
Прищур охоты соколиной:
Не чаши – ныне черепки,
И ветра песни в нас робки,
Но скоро станем доброй глиной.

3

Над ковыльным краем кобыльим,
Над жарой неживых песков
Ты летишь на лоскутных крыльях
Полудетских черновиков.
Путь неровен, как встарь, нелегок,
Как и прежде… Недобр и ветр.
Но ты там, серафим-подлеток, –
Выше, чем человечий вепрь, –
Легким пламенем, робким танцем –
Ан, трещит заскорузлый панцирь,
Ниц – болван, истукан, модель!
Это маленькая Констанца
Искусала костяшки пальцев –
С Алоизией Амадей.
Алоизия, плен-Элизий,
Скрип корыстей да плеск коллизий,
Бронированный «Бургер-ранч».
…Под крестом да под свежим дерном –
Трепет крыльев новорожденных
И младенческий духов плач.

КОЛЫБЕЛЬНАЯ БЫЛОМУ ВОЗЛЮБЛЕННОМУ

Рождены не из пены
Иль расколотой божьей главы,
Жалки в жажде быть первым –
Хоть в распяленной пасти молвы.
А новы иль не нóвы –
Там решат, как растаем, устав,
В дымных лужах багровых,
Поотставши от стай в ледостав.
Светоч – зряч, вот и нервен,
Коль померкнет – незряшна вина.
Луч так прям и линеен,
Но бликует из лести волна.
Вскачь и вплавь – за поверьем,
Там и теплых гнездовий развал…
Мы срослись в заповедном,
Демон там не следил, не бывал.
Спи, мой дар сокровенный,
Рядом с храпом чужой головы –
Мы друг другу бессменны –
Мы бессмертны с тобою, увы.

*   *   *

К. Б.

В тот обглоданный вечностью маленький порт
Как по ягоды, шли мы по яхты:
Зуб неймет – ну и фиг с ним – насытить живьем окоем.
От словес, что сумел бы осмыслить лишь лорд,
Оставались лишь «Ох ты!» да «Ах ты!»
Вздох – на Родос летит, его родственник-бриз допоет.
«Кри-ит!» – скрипит журавлино корабль,
Хоть, коль надо – в Канаду доходит,
В крике том обреченная кротость – крылами поник…
До сих пор в полнолунье скользит по дворам,
Как неопытный канатоходец
Твой эфирный двойник, воровски заломив воротник.

*   *   *

М. З.

Сладостный юноша с медленным телом,
С гибким хотелом, со скрытым Отеллом,
Пучащим бельма из тьмы,
Как мы с тобой воровски-виновато
Не разошлись на тропе кривоватой
В строгом преддверьи зимы!
Как мы там спутались – низко и плоско
(Как наносители блеска и лоска
Ранят, горланят, твердят), –
Так не распутать – единым и живы:
Наши ножи рубят наши же жилы –
Общие раны смердят.
«Любишь?» – смешочек толпы так цианист.
Любишь ли брата, близнец мой сиамец,
Пуля – нарезку ствола?
Любишь ли, коль безрассудная сила
Плавно и нежно пожар погасила –
Больно и резко свела?
Экие злыдни мы были с тобою!
Невыносимый никем с поля боя
Рос на крови терибинт…
Ангел добра, пролетая над сечей,
Волосы нам теребит и, жалеючи,
Раны крылом бередит.