Игорь Коган

СЕНИЛЬНАЯ ПТИЦА

К 90-летию Д. Хармса

В пасмурный осенний день Женя Ахимизер зашел в скверик по малой нужде. На скамейке под пальмой сидела усатая бабка в кофте и вязаных погонах с тремя желтыми звездами.

– Товарищ генерал-полковник, разрешите обратиться! – выпалил Ахимизер, опуская руки по швам.

– Обращайтесь, – сухо ответила бабка.

– Отстал от своих, – доложил Ахимизер. – Какие будут указания?

– В какой части?

– В части покупки жилья и зарплаты.

– Ну, пиши рапорт, сынок, – нахмурилась бабка. – Так, мол, и так, виднейший бухгалтер своей эпохи, прибыл для улучшения породы ценных народов, хочу быть в первых рядах умноженцев Израиля и так далее. Подпись и дата.

– Есть! А на чье имя рапорт?

– На мое, – приказала бабка, – Цирульник Софью Наумовну.

Женя быстро написал рапорт на краю скамейки и подал, щелкнув каблуками.

– Ты в сквер по нужде зашел или как?

– Так точно, товарищ генерал-полковник! По малой.

– Пипу держать умеешь? – строго спросила Цирульник. – Ну, иди, иди, – и сунула бумагу в кошелку.

Вечером Женя Ахимизер купил в уличном автомате банку «Кока-колы», в которой вместо лимонада болталась пожелтевшая записка о крушении.

– Все мы немного дети капитана Гранта, – мечтательно сказал на это Рома Есабончик, когда Женя показал ему записку. – Подписана кем?

– Розенфельдом каким-то.

– Значит, надо искать Розенфельда Гранта.

– А записки всегда бывают в бутылках, – сказал Ахимизер.

– Вот поплывем на корабле по указанным координатам и увидим, кто там такие записки в банки бросает, – пообещал Есабончик, – будем карабкаться по вантам и жить в каютах.

– Я не люблю ванты, – заявил Женя. – Я люблю форшмак и материальную помощь.

– Смотри, – сказал Рома. – Для посторонних – благородная цель, плывешь спасать еврея Розенфельда Гранта, а на самом деле своих догоняешь! Оставь форшмак.

– А эта генерал-полковник Цирульник тоже поедет?

– Давай без чинов, – сказал Рома.– Баба Соня, и все. Я поговорю, она другую кофту наденет. Представляешь, боб-брам-сели, стеньги, грот-мачты…

– Не боб-брамсели, а бом-брамсели, – поправил Женя. – А грот-мачта на корабле одна.

– Ну какой из тебя, к черту, романтик, – расстроился Есабончик. – У меня вот хозяин тоже цаца хорошая. Повесил в туалете новую люстру, красивая такая, на длинной цепи. Так теперь какать мешает!

– Да ладно тебе… – смутился Ахимизер. – Значит, корабль снаряжать придется?

– Завтра с утра!

Утром Ахимизер проспал, а когда проснулся, Рома Есабончик стоял у него в ногах и курил трубку.

– Корабля нет, но есть рояль, – огорченно сказал Рома. – Сколько можно дрыхнуть?

– Рояль – инструмент сухопутный, потонет, – заметил Ахимизер.

– Да, дека железная, – подтвердил Рома. – Зато есть колесики и две педали! Добавим еще педаль сцепления, коробку скоростей и руль. Ты же хотел штурвал – вот.

– Я не хотел штурвал, – сказал Ахимизер. – Стань в сторону, надо похрустеть коленками.

Женя присел возле кровати с вытянутыми руками, а потом стал делать физические упражнения.

– У Цирульник внучка есть, – сообщил между тем Есабончик. – Только консерваторию окончила. Бэтула… в смысле, девственница по-здешнему.

– Значит, тоже от своих отстала. Почему же она родной бабке рапорт не напишет?

– У нее права на управление фортепиано с оркестром, – подмигнул Рома. – Соображаешь?

– Соображаю, – ответил Ахимизер. – Что я – дурак? Будет шофером на рояле.

– Маршрут поиска надо согласовать в инстанциях! – горячо заговорил Рома. – Я тут договорился в совете мудрецов городского отделения ветеранов.

– Проблема! – важно сказали мудрецы, после того, как Женя показал записку. – Надо созвать международный Розенфельдум…

– Да не буду я с этим возиться! – заупрямился Женя. – Умные какие…

– Ты что!.. Раз надо, значит надо, – зашипел Есабончик. – Да пусть Розенфельдум, только б своих догнать! Обещай концерт на открытие…

– Обещаю вам концерт на открытие, – вяло побожился Ахимизер. – «Песня о Родине» и Пятая симфония Чайковского…

На организацию Розенфельдума Есабончик одолжил деньги у своей любовницы Ципоры Фукс, которая дала сорок тысяч.

– Ее маму звали Нехамка, – с уважением сказал Рома. – Видишь, выросла очень воспитанная, обеспеченная женщина. Только ходит уже плохо.

– Почему – плохо?

– Потому что восемьдесят стукнуло. Лечится в психбольнице. Это моя птица счастья завтрашнего дня, понял?

По дороге от ветеранов Ахимизер с Есабончиком завернули в сквер и увидели, что усатая бабка Цирульник сидит на прежнем месте в кофте с вязаными погонами, а рядом стоит толстая девушка и курит.

– Здравия желаю, товарищ генерал-полковник! – опустив руки по швам, сказал Ахимизер.

– Вольно! – скомандовала бабка. – Можно оправиться.

Есабончик сейчас же высморкался в сторону, а Ахимизер заправил выбившуюся рубашку.

– Внучка Маша, – кивнула Цирульник. – Нестроевая.

– Очень приятно, – сказал Ахимизер, пожимая девушке руку.

– А с этим не буду, – надулась на Рому внучка. – У него ладонь в соплях.

– Да мы с вами и так знакомы, – светски улыбнулся Есабончик. – Ваша бабушка с Ципорой в одной палате лежали. Вы еще не разрешали смотреть, как клизму ставят…

– Разговорчики!.. – прикрикнула Цирульник. – А ну, как идет выдвижение в первые ряды умноженцев Израиля?

– Разработан маршрут, – доложил Женя. – По линии поиска потерпевшего Гранта – международный Розенфельдум и концерт, потом погоня за своими на фортепиано с оркестром…

– Вы тоже поедете, Софья Наумовна? – подхалимски спросил Рома. – Чтобы командовать.

– Это, смотря как буду себя чувствовать. Вот, Машку берите.

– А я надену короткое красное платье с аксельбантами и орденами, – сказала внучка. – Буду изображать капитана первого ранга, ладно?

– И еще надо бы «Песню о Родине» и Чайковского, – помявшись, попросил Ахимизер.

– Ну, это ей, что зрелому человеку в бороду плюнуть, – гордо ответила старуха.

На международный Розенфельдум арендовали русский ресторан «Люкс» и дешевый оркестр Яшки Аптекаря.

– Ты, когда будешь выступать соло, не газуй сильно, – предупреждал перед концертом Ахимизер. – Тут коробка старая. Инструмент антикварный, на нем еще тысячу километров сделать надо…

– А где локатор? – капризно спрашивала Маша, подворачивая выше колен красное платье. – Этого требуют навигационные правила.

– Радара нету, есть отечественный фаллоискатель для умноженцев, – втолковывал Есабончик. – Смотришь в прицел – и вся навигация!

Для участия в Розенфельдуме собралось много старых евреев из Киева, Гомеля и Кишинева. Пришел даже пожилой эфиоп Гольдберг, троюродный брат одной голливудской киноартистки.

– Ну, все, начинаем!.. – шепотом сказал пьяный Яшка Аптекарь. – Кто, бля, берет слово?..

– Я, бля, беру, – сказал вдруг эфиоп, и, оттолкнув Ахимизера, вышел к микрофону.

– У меня короткая информация, – сообщил он, обводя зал дурным взглядом. – Со следующего месяца будет новый закон для репатриантов из Африки. Во всех магазинах и за свет можно будет платить визитной карточкой. Ясно?

– А для гомельских?!. – стали орать сразу из нескольких рядов. – А для инвалидов труда?!.

– А вот вам… – сказал Гольдберг, и удалился со сцены.

Начался страшный скандал, стали бить посуду и ломать стулья, а Есабончику дали в глаз и порвали выходной пиджак.

– Ша!.. – кричал Яшка Аптекарь, размахивая дирижерской палочкой. – Я ж его знаю! Это старый карбонарий, не слушайте революционную пропаганду!

– Заводи рояль! – пробиваясь в кофте с погонами через толпу, зычно приказала Цирульник.

Ахимизер крутанул сбоку стартер, Маша вцепилась в руль, а Есабончик, держась одной рукой за глаз, сорвал с ветрового стекла ноты.

– Куда?! – гаркнул председатель совета мудрецов. – А «Песню о Родине»?!.

– Родина-а!.. – красиво запела Маша, выжимая сцепление. – Тебе я славу пою-у-у!..

Воняя соляркой, рояль выкатился в коридор и, выбив дверь, развернулся на тротуаре.

– Давай! Давай!.. – замахал свободной рукой Есабончик и запрыгал вслед за инструментом.

…На границе Израиля Маша резко затормозила, потому что впереди выстроились в каре угрюмые дядьки в форменных пижамах. Перед ними ходила, опираясь на костыль, сенильная бабка в ночной рубашке.

– Ципорочка! – ахнул Есабончик. – Вы же у меня в больнице лежали!

– Я ушла из клиники и вывела с собой верных мне сумасшедших, – сурово ответила бабка. – Это мои паранойвойска!

– Госпожа Фукс! Пропустите нас, пожалуйста, в Америку, – взволнованно попросил Женя Ахимизер. – Мы ищем Розенфельда Гранта.

– Это какая-то нееврейская фамилия, – отрезала бабка. – Черт с ним. Пусть гои сами выкручиваются. А Америка – говно!

– Возвращайтесь назад! – стали недовольно галдеть построенные в каре сумасшедшие и показывать пальцем.

Тут подъехало такси, и из него выбралась старуха Цирульник.

– Ну что, не испортил девку? – требовательно спросила она Ахимизера. – Смотри мне, бухгалтер!.. А-а, Ципорочка, здравствуйте, что слышно?

– Ой, не спрашивайте, у меня такое давление… – ответила сенильная бабка. – Есабон мне уже совершенно не уделяет внимания, даже руками не лазит.

– Гнать его в три шеи из наследников! – сказала Цирульник. – Нехай теперь, как простой умноженец, на Машке женится.

– В таком случае разрешите сделать вам предложение, – учтиво обратился к Ципоре Ахимизер. – Буду уделять вам всяческое внимание и каждый день руками лазить.

– Женька! А Розенфельд Грант?!. – чуть не плача закричал Есабончик. – А своих догнать?!.

– Зачем? Теперь это моя птица счастья завтрашнего дня, – спокойно ответил Ахимизер. – Сделай нам «мазаль тов» и отваливай отсюда.

– Отваливай! Отваливай! – закричали угрюмые дядьки в пижамах и стали толкать на Есабончика рояль.

А Цирульник схватила Рому за шиворот и коротко спросила:

– В чем дело, сволочь!

– Просто некоторые женихи, страдающие запорами, – кося подбитым глазом, злобно заявил Есабончик, – женятся на старухах, потому что они сморщенные и по своему виду напоминают чернослив…

О ПОРЯДКЕ НА ТРАНСПОРТЕ

Виточка Шац не ездила в Хайфе на метро, так как боялась сесть на станции «Кикар Парис», а выйти в Харькове на станции «Пролетарская».

– Чего ты боишься, дура? – спрашивала подруга Марина. – Мы с мужем уже десять раз ездили, и все мимо – на Кармеле выходили. Ты что, особенная?

Виточка однако опасалась.

– Понимаешь, – говорила она, – мало ли что. В метро бывают аварии… – и предпочитала эгедовские автобусы.

Однажды в нижнем городе американский самосвал повалил фонарный столб, о который разбились японская «Мазда» и мотоцикл «Ява» с курьером. Никто не погиб, но дело дошло до драки, получилась пробка, и полиция перекрыла дороги. Виточка опаздывала на курсы секретарш, и ей пришлось воспользоваться метро. Она выбила в кассе билет и, пройдя через турникет, с тяжелым сердцем села в вагон.

«Осторожно, двери закрываются, – казенным голосом по-русски сказал машинист. – Следующая станция «Пролетарская».

Виточка бросилась к двери, но было уже поздно, поезд тронулся.

Напротив сидел лысый мужчина с потертым портфелем, который читал «Нашу страну».

– Вы слышали, что он сказал? – обратилась к нему Виточка.

– А что он сказал?

– Следующая – «Пролетарская»!..

– Ну так что?

Виточка беспомощно оглянулась по сторонам.

– Но ведь это же советская… то есть, украинская станция…

– Так я не выйду, – пожал плечами мужчина и стал читать статью Ривки Рабинович о проблемах культурной абсорбции.

Виточка села на краешек сидения и поставила на колени сумку с конспектами.

…Поезд замедлил ход, за окном показался полузабытый перрон «Пролетарской», броско украшенный рекламами «Купат-холим а-Клалит^[1]», мебельной фабрики «Шапиро, хабиби и сыновья» и столовых ножей Харьковского турбинного завода. Из вагона вышли два араба и направились к эскалатору.

– Вот где эти сволочи ножи покупают, – зло сказала полная женщина в ситцевом сарафане. – У них на это валюта есть, а мы вот вчетвером на один теудат-оле^[2] живем.

– А вы куда едете? – осторожно спросила Виточка.

– На базар, – ответила женщина. – На предпоследней станции есть колхозный рынок, милочка, там на десять шекелей можно купить два ведра картошки, целую индейку, шесть кило яблок, банку меда и польский лифчик. Пора бы знать.

Вошел милиционер. Он покосился на бородатого милуимника^[3], дремлющего в конце вагона с винтовкой М-16 на коленях, но ничего не сказал, потом вошли две тетки в платочках и профессорского вида человек со щегольским кульком «Мальборо». Двери захлопнулись.

«Следующая станция «Кикар Солель Боне», – объявил на иврите машинист, поезд тронулся.

– Ой, Виктория Марковна! – вдруг сказал человек с кульком, застенчиво улыбаясь.

– Борис Семенович? – широко раскрыла глаза Виточка. – А мне писали, что вы в Америку уехали.

– Нет, я все еще в институте работаю. Меня сделали главным специалистом, и я уже побывал в командировке в Болгарии.

– Слиха, ма шаа^[4]? – спросил сзади небритый марокканец в шортах и с серьгой в ухе, который развалился у окна, положив ноги на соседнее сидение.

– Тейша ва рева^[5], – блеснул знанием иврита Борис Семенович. – Мы язык в ДК Строителя учим.

– А я вот на курсах секретарш, – сказала Виточка. – Мне после них обещали работу в одном олимовском мисраде^[6].

– Если не получится, можете к нам в институт возвращаться, – доброжелательно сказал Борис Семенович. – У нас Сильвочка Гомонящая в декрет ушла, кому-то надо документы подшивать.

– Нет уж, спасибо, – ответила Виточка. – Я махшев^[7] целый год учила. И потом, у меня же «пятая графа».

– Так у нас новый начальник отдела кадров, – подмигнул Борис Семенович. – Анархосиндикалист, ему никто не указ.

– Женщина, дэ вы такие джинсы бралы? – спросила вдруг одна из теток в платке.

– На рынке Тальпиот, по мивце^[8]…

– В Израиле?

– Да.

– То-то я дывлюсь. Бачишь, Дуся, яки гарнэньки… А вы не можете мэни уступыть? Вы соби ще купытэ, а в менэ дочка одиннадцятый класс заканчуе.

– Как? Прямо здесь?

– А шо такое? – удивилась тетка и достала из хозяйственной сумки «наган». – Да вы не хвылюйтэся, дама, я вам купонами заплачу.

Борис Семенович покраснел и деликатно отвернулся. Виточка растеряно посмотрела на спящего милуимника и на милиционера.

– Ой, швыдче, – попросила тетка, – а то через одну выходить.

Ватными руками Виточка расстегнула пояс и, едва удерживая равновесие, сняла джинсы. Тетка насыпала ей полную сумку каких-то разноцветных талонов и, встряхнув джинсы, показала товарке.

– От моя дытына обрадуется! Дывысь, и зовсим недорого…

Марокканец с серьгой в ухе мутным взглядом, не отрываясь, смотрел на Виточкины голые ноги.

– А как там ваша жена Зина? – дрожащим голосом спросила Виточка, прижимая к бедрам сумку с конспектами.

– Спасибо… Знаете, ничего, – Борис Семенович подчеркнуто интеллигентно вытер очки носовым платком. – Недавно грыжу вырезали и еще из старших бухгалтеров перевели в экономисты.

– Ужас… – клацая зубами, тихо произнесла Виточка.

Поезд замедлил ход и вкатился на станцию «Кикар Солель Боне». Вторая тетка в платочке сунулась к выходу, но милиционер погрозил ей кулаком. Вошли трое молодых людей, по виду студенты Техниона.

«Осторожно, двери закрываются. Следующая станция «Индустриальная», – сказал по-русски машинист.

– Черт, какая «Индустриальная»? – возмутился один из студентов и стукнул ладонью по закрытой двери.

– А я тебе говорил, Ицик, надо было тремпом^[9] ехать, – отозвался другой и положил в рот жевательную резинку.

– Ну, будьте здоровы, Виктория Марковна, – сердечно начал прощаться Борис Семенович. – В Хайфе живет Хмыкман из шестого отдела. Увидите, передавайте привет от Глузманов.

– А вы еще не решили ехать? – шепотом спросила Виточка.

– У нас анкеты на Австралию. Будем прорываться…

– Да что они там, с ума сошли? – недовольно сказала едущая на базар женщина в сарафане. – То по-русски объявят, то на иврите. Так и остановку проехать недолго.

– Потому что поездные бригады меняют часто, – желчно объяснил лысый мужчина, складывая газету. – Такая новая правительственная программа создания рабочих мест.

Марокканец закурил «Тайм» и бросил на пол горелую спичку, однако милиционер тут же заставил ее подобрать и потушить сигарету.

– Смотри, гои будут меня воспитывать, – удивился марокканец, но спичку поднял, окурок спрятал в пачку и с независимым видом уставился в окно.

Поезд въехал на станцию «Индустриальная». Двери открылись, Борис Семенович, тетки в платочках, милиционер и женщина в сарафане вышли. Милуимник с винтовкой проснулся и тоже хотел выйти, но не успел.

«Осторожно, двери закрываются. Следующая станция «Ган а-Эм», – сообщил на иврите машинист.

– Ой, я болван, ой, я идиот! – забормотал по-русски милуимник. – Проспал!..

– А разве вам здесь выходить? – робко спросила Виточка.

– Я же должен был сестру взять к себе. Она самолетом боится, так я на метро хотел… Сегодня за меня специально Абрамович дежурит… Слушайте, почему вы голая?

– Я джинсы продала какой-то противной тетке из деревни, – чуть не плача, сказала Виточка.

Подняв брови, милуимник достал из обширного ранца вафельное полотенце со штампом «МПС».

– Вот, обмотайтесь и можете не возвращать. У меня этого полный багаж пришел, но никто и за пятьдесят агорот не берет. Дикари.

На «Ган а-Эм» Виточка вышла из метро завернутая в вафельное полотенце, с раздувшейся от купонов сумкой, но никто не обратил внимания.

За полчаса она пешком спустилась в нижний город и в этот день на курсы не пошла.

Так как Виточка Шац уже хорошо владела ивритом, она написала жалобу в полицию, а в качестве вещественного доказательства приложила украинские купоны и вафельное полотенце со штампом «МПС».

В полиции жалобу до сих пор бы рассматривали, не попадись она на глаза общественнику из «Группы проверки предвыборных обещаний». Он тут же пошел на прием к депутату Кнессета от оппозиции и показал полотенце.

– Мамаш^[10], поездка на этом метро – для человека с крепкими нервами, – сурово сказал депутат. – Государственные средства израсходованы впустую!

Получился скандал, и метро закрыли на профилактику.

– Ни хрена они не умеют, – сделал вывод Виточкин свекор, ветеран войны и труда. – Вот раньше в Советском Союзе существовали «особые отделы» на транспорте. Так местные поезда за границу не ходили.

Железный порядок был!

ЛЮБИМЫЙ ЕВРЕЙ МАРШАЛА УСТИНОВА

Действительно, достаточно уже писали о летающих тарелках, астральных связях, полтергейсте и воскресших мертвых. На разные лады обговорены способности экстрасенсов, колдунов, индийских факиров и мануальных терапевтов из украинских местечек. Передались из уст в уста и забылись легенды о неожиданных завещаниях, крупных выигрышах, сенсационных блатах и ссудах без гарантов под три процента…

А о замечательных изобретателях писали? Еще как писали, и даже недавно. Однако, для полноты картины, хорошо упомянуть и Леву Воентруба, который, работая на оборону в Союзе, был засекречен, а, вырвавшись в Израиль, честно попытался продать свои секреты капиталистам за деньги. Но не тут-то было, не те времена. Ни за деньги, ни без денег капиталисты Леву слушать не хотели, а хотели ведрами хлебать свой кофе, лапать секретарш и ходить в милуим со старыми винтовками «эм-шеш-эсрэ».

– И это цивилизованные предприниматели? – горячо возмущался Воентруб, ностальгически вспоминая свой подполковничий китель с лауреатским значком и зарплату среднего директора гастронома. – Что они видят дальше собственного носа?

Лева был крупный изобретатель, светлая голова, золотые руки, любимый еврей маршала Устинова и лауреат секретной Чапаевской премии.

Изобретал Воентруб для Советской Армии растворимые мины замедленного действия, мастерил сверхмощный насос для откачки личного состава противника из траншей передовой линии укреплений прямо в лагеря военнопленных, проектировал орбитальный постановщик телепатических помех, чтобы на заседаниях Комитета начальников штабов в Пентагоне все были идиотами, и многое другое.

А в плане конверсии у Левы была заготовлена документация на усовершенствованный рояль концертного типа, оснащенный дополнительно к клавиатуре рулем, педалью сцепления и двумя ведущими мостами, а также на машину времени в виде сортирной кабинки с циферблатом, креслом и кольцом для катапультирования.

Со всем этим бумажным добром гоняла нужда Воентруба от одного балабайта^[11] к другому по тридцатиградусной жаре, на которой у хамоватых уличных торговцев бутылочка местного лимонада стоит четыре шекеля.

– Ну, не хотите брать рояль и растворимые мины, возьмите хоть машину времени, – убеждал краснорожих дельцов Лева, вызывая своим растерзанным видом желание подать пять шекелей на водку. – Что вы на меня так смотрите? Я доктор военно-технических наук и заслуженный изобретатель!

– Хорошо, мы можем тебе дать работу по уборке помещений и мест общего пользования, – соглашались некоторые мягкотелые хозяева. – Только принеси открепительную справку из лишкат-аводы^[12] и подпиши бумагу, что согласен на шесть шекелей в час.

– Не-ет!.. – орал Воентруб, размахивая папками, – сначала постройте для меня завод в Галилее и полигон в Негеве, а тогда уже поговорим о зарплате!

Однажды, на пороге одного офиса Леву чуть не побил бородатый, весь в медалях, швейцар, в котором Лева вдруг с ужасом узнал бывшего референта Устинова по артиллерийским вопросам.

– Вы же были со мной в одной партийной организации! – сверкая очками, кинулся на него Воентруб. – Еще вымпел вручали на активе за победу в социалистическом соревновании!

– Ниче не знаем. Велено шизобретателей не пускать, – важно отвечал на иврите бородатый швейцар. – Идите отсюдова, товарищ подполковник, а то недолго и миштару^[13] кликнуть.

Совершенно убитый, Лева очередного балабайта прямо с порога бросился душить, забыв даже для порядка показать проекты.

– Ух, какой вы энергичный, – хрипя и отпихиваясь от него ногами, выдавил балабайт, – ладно, возьму чертежником на стипендию Шапиро, проверим, чему вас там научили.

Воентруб решил уже не спорить с этим дураком и согласился, но только потому, что из-за нервов и голодной диеты желудок все чаще заставлял его становиться по стойке «смирно» в самой неподходящей обстановке.

Сначала, отъевшись, а затем и начертившись до одурения двутавровых балок и болтов с левой резьбой, Воентруб тихо предложил хозяину сделку – бросить к чертовой матери железные конструкции и перейти к выпуску гуманного и дешевого оружия против бесчинствующих хулиганов на территориях – маленьких крылатых ракет с фекальной боеголовкой и пружинным двигателем.

– Ей-Богу, ключиком завел – и готово, – клялся он. – Если в полиции и ЦАХАЛе не дураки – закажут тысяч пять. А материал для зарядов добровольцы накакают, я организую людей.

– Это что же, нэшек^[14] делать? – откидываясь в кресле, спросил хозяин.

– Ну, нэшек, нэшек, – нетерпеливо пританцовывая, сказал Воентруб.

– Нет, – ответил хозяин. – Тогда у меня на фирме «особый отдел» сделают.

– Ну и что?

– Вот, только «особого отдела» мне не хватало, – ответил хозяин, глядя на Леву болотными глазами.

– Тогда давайте делать машину времени, – бесцеремонно предложил Воентруб. – Это мирная вещь, а археологи с историками нас озолотят, вот увидите!

– А она железная? – зачем-то спросил балабайт, бросая любовный взгляд на стеклянный шкаф с образцами двутавровых балок, болтов и металлических уголков.

– Из композитных материалов, – свысока объяснил Лева. – По технологии нужен клей казеиновый, кубометр доски «тридцатка», платиновые катоды, кресло пилота и кило алмазного порошка в сыромятном мешке.

– А бензин? – спросил хозяин.

– Бензин не нужен. Машина работает на мускульной энергии. Экологически, между прочим, абсолютно чистый продукт.

Хозяин пожал плечами и отправился вместе с Левой к своему престарелому тестю, чьи деньги, оказывается, были вложены в дело.

– Кос кафе^[15]? – гостеприимно спросил пожилой тесть в кипе и старомодных очках и, шаркая тапочками по греческой мозаике, заковылял на кухню.

– Оле хадаш? Ничего, леат-леат, савланут, ихъе бэсэдэр^[16]… Будете работать у нашего Шломи, без куска хлеба не останетесь… Вот когда я приехал в Эрец-Исраэль, мы жили в землянке, а моя Двора ходила мыть посуду в портовый трактир.

– Папа, а разве вы не приехали из Нью-Йорка на «крайслере» с пятьюдесятью тысячами в кармане и целый год не прожили с мамой в отеле «Царь Давид»? – искренне удивился Шломи, закуривая сигарету. – Израиль до сих пор отказывается выдать вас американским властям.

– Вейзмир^[17], память, память… – безмятежно покачал головой тесть, размешивая сукразит в чашке. – Так что там у вас за майсы^[18]? Какая машина, а?

– Времени, – нервно сказал Лева. – Хронотрон. Можно узнать, что делалось тысячу лет назад, или даже две.

– А зачем? – подслеповато щурясь, удивился тесть.

– То есть, как это? Можно уточнить даты иудейских войн, фамилии ответственных за разрушение Второго Храма, встретиться с авторами Талмуда и даже спросить кое о чем Авраама…

– Вы с ума сошли, – перебил тесть. – О чем нам говорить с Авраамом? У нас будут крупные неприятности с иешивами, раввинатом, партией ШАС и еще Бог знает с кем!.. Кроме того, вашей машиной может воспользоваться налоговая инспекция и что-то проверить, скажем, у меня в бумагах за восьмидесятый год. Так лично мне это совсем не подходит.

– Ну, тогда можно предсказать дату высадки человека на Марс, или кто победит на президентских выборах в Америке, чтобы Израиль уже сейчас мог подготовиться, или, например, когда случится землетрясение на Ближнем Востоке…

– Слушайте, какое землетрясение? – глядя поверх очков на Леву, спросил тесть. – Что вы мне голову морочите? А номера «лото» узнать можно?

– Мож-ж-но, – медленно ответил Лева, и тоже поглядел поверх очков на тестя…

Как нетрудно догадаться, Лева уже держит собственный офис, где каждое утро выпивает литр черного кофе, пристает к своим секретаршам и раз в год, забросив дела, ходит в милуим со старой винтовкой «эм-шеш-эсрэ^[19]».

Вот только бесит, что в Израиле с выигрыша принято делать кучу пожертвований, а в том же Советском Союзе кабак сняли, все пропили – и привет…

Эх, были же, ей-богу, времена!

СВИНИНА НА КОСТОЧКЕ

Во вторник утром внезапно начался Страшный Суд, и Миша Бершадский увидел на улице ангелов, грешников, древнюю охрану с копьями, а также Бориса Евгеньевича Бондаря, который в напудренном парике готовился исполнять обязанности адвоката.

– Как же так, не предупреждали! – замахал руками выскочивший из дома Бершадский, но его увлекла толпа в сторону небесного Иерусалима.

– Русские газеты надо было читать! – сказал ему в ухо человек по фамилии Рак и дохнул перегаром. – А я в Судный день голодал! Голодал!

– Какие газеты?! – завопил Миша. – Что вы мелете!.. Дама, да не толкайтесь вы так!..

В Бершадского уперлась грудью исступленная женщина в черных очках.

– Боже всемилостивый!.. – всхлипывала она. – Он же мне за научный атеизм голову оторвет…

Миша изловчился и ухватился за пальму, чтобы остановиться в толпе, но стражники отодрали его от дерева и толкнули в самую гущу. Он оказался между двух восточных евреев в кипах, которые, не успев доесть завтрак, так и семенили с фалафелем в раскисших питах^[20].

– Товарищи! – закричал Бершадский на иврите. – Товарищи, я не готов!..

– Вы, русские, дураки, – ответил с набитым ртом один из евреев.

– Это все за ваши грехи… То Ликуд свалили, теперь Страшный Суд… Сидели бы в своей России, кролей кушали…

– Да не убоишься лица народа своего… – сказал идущий рядом мужчина и погрозил восточным евреям здоровенным кулаком.

– Ой, Николай Трофимович! – обрадовался Миша. – Товарищ Кабаненко! Помните, я еще вас на квартиру устраивал в девяностом… Я умоляю, свидетельствуйте в мою пользу… Это ваш православный долг! Я же вас почти не обманул тогда.

– При чем тут православный? – обиделся Кабаненко. – Суд для всех. Вон, араба потащили…

Действительно, стражники скрутили на тротуаре смуглого человека с бородой и, отобрав сверток с детонатором, поволокли вперед.

– Аллах акбар! – кричал человек с заломленными руками. – Ваш Бог судить меня не может! Нет Бога кроме Аллаха и Магомет пророк его!..

Пока Бершадский смотрел на араба, Кабаненко ушел вперед, а Миша неожиданно оказался с краю колонны, рядом с ангелом в белом хитоне, торжественно вышагивающим, не касаясь земли. Ангел трубил в рог и посматривал на небо, где другие ангелы готовили трон и неисчислимые скамьи для подсудимых.

– Послушайте, мужчина, а вы не Кац? – заискивающе обратился Миша к ангелу, подпрыгивая и стараясь идти с ним в ногу. – Ну вы же Кац, я вижу. Как вы пробились в ангелы?

– Что значит, пробился? Умер, как все. Но вовремя, – ангел сплюнул и аккуратно вытер рукавом рот. – Потом сокращенные курсы и церемония производства. Вы Лившица помните? Он теперь там, впереди идет.

– Знаете что, достаньте мне хитон, я вас очень прошу… – взмолился Бершадский. – Я за это готов дать показания… Я много знаю… Страшные грехи… почти про всех, особенно про Полину Гордон и Бродецкого, такая сволочь!

– У вас же абсолютно не ангельская внешность, – черство сказал Кац. – И эти золотые зубы…

– А я смотрю, ангельская внешность не обязательна… – Миша незаметно кивнул на другого ангела с красным носом, который то и дело кричал в рупор: «Ага! Попались, голубчики!»

– Так это не ангел, – отмахнулся Кац. – Просто уже спер где-то хитон, скотина.

В этот момент Бершадский споткнулся, а когда поднял голову, ангел Кац был уже далеко. Его снова затянуло в толпу, и он опять оказался рядом с очкастой женщиной, которая ногтями вцепилась в рукав огромному детине со шрамом на подбородке.

– Атеизм – это не пустые слова, – веско говорил детина. – За базар надо ответить…

В этот момент зазвучали небесные фанфары, сверкнула молния, грянул гром, и все оказались сидящими на скамьях подсудимых. Бондарь в парике занял место защитника, а на место прокурора вышло несколько суровых ангелов с книгами судеб под мышкой.

– А где Господь? – начали роптать в первых рядах. – Бог где?!

– Господь не имеет никакого образа, и от его имени распоряжения и приговоры будет оглашать в рупор специальный архангел Гавриил, – объяснил ангел Кац и погрозил кому-то в шестом ряду пальцем. – Архангел Гавриил – Управляющий гласом Божьим…

– Абрамович! – торжественно прошелестело над рядами.

Сутулый человек в шортах и бейсбольной шапочке предстал перед троном.

– Всю жизнь воровал в транспортном отделе, – зачитал ангел-прокурор. – Тяжело и помногу.

– Мой подзащитный уже получил наказание в форме грыжи! – выкрикнул адвокат Бондарь.

– Грыжу унесет лиса! – озвучил в рупор странный приговор Гавриил и ударил молотком.

Сутулого Абрамовича стражники тут же схватили под руки и потащили вниз, в сторону зоопарка библейских животных.

– Справедливое решение! – звонко выкрикнул человек по фамилии Рак, и все принужденно захлопали.

– Вы-ы-резали-и-и… – вопил издалека Абрамович. – Убери-ите соба-аку-у! Это произвол!..

Бершадский посмотрел по сторонам. Справа и слева сидели незнакомые люди, однако сзади оказался терапевт Дьячук, у которого Миша лечился частным образом за двадцать шекелей.

– Григорий! – зашептал Миша. – Мы же с вами русские люди… Может быть, как доктор, вы скажете, что мне угрожает? Я вас очень прошу!

– Болезнь, – тихо сказал Дьячук, – это ответ Бога на неразумное поведение в жизни. Болезнь – это страшный грех.

– А я себя очень хорошо чувствую, – неестественно выпрямился Бершадский. – Особенно после вашего лечения. И мысли такие светлые…

– Это у вас прекратилось вздутие живота, газы перестали давить на позвоночник, вот вы и посветлели разумом. Вы же, дорогой мой, всю жизнь думали спинным мозгом…

– Аксельрод! – разнеслось под небесами.

К трону вытолкнули хорошо одетого человека с профессорской бородкой.

– Я крупный ученый! – выкрикнул Аксельрод возмущенно. – Не смейте толкать меня в спину!

– Специалист по научному коммунизму и диалектическому материализму, – зачитал ангел-прокурор. – После переезда в Израиль – теоретик сионизма и еврейского взгляда на мир…

– Требую огласить материалы экспертизы! – выкрикнул адвокат Бондарь.

Один из ангелов развернул большую энцефалограмму и стал читать ее, как газету.

– Ну, здесь же все видно, – сказал он Аксельроду. – Вы – идиот.

– Праведник! – важно произнес Управляющий гласом Божьим и изо всей силы трахнул молотком.

– Справедливое решение! – опять закричал человек по фамилии Рак, но сидящий сзади араб дал ему по голове.

Миша Бершадский заерзал, высматривая между скамеек проход.

– В чем дело? – недовольно спросил сосед. – Мешаете слушать.

– А если мне в туалет надо? – возмутился Миша. – Что, если Суд, так уже и в туалет нельзя? Вон, я вижу проход, уберите колени, я нагнусь и тихонько пройду…

– Бершадский! – вдруг разнеслось над рядами.

– А!?.

– Идите, идите, – злорадно подтолкнул сосед. – Вы задерживаете. Некрасиво.

– Бершадский! – прогремело повторно.

Миша прикрыл глаза и тут же, неведомо как, очутился перед троном.

– Писал материалы в русские газеты и ходил к проституткам! – зачитал ангел-прокурор. – Не любил какать и плохо выглядел.

– Я ходил только интервью брать! – крикнул Миша, шаря честными глазами по пустому трону. – Надо поднять подшивки… А после лечения у доктора Дьячука я стал хорошо выглядеть… Нет, покажите мне Бога! Я требую!!! А то это совершенно не юридическая процедура!

– Господь не имеет образа, – строго повторил ангел Кац. – Вы не отвлекайтесь, гражданин.

– А я не привык воспринимать все на веру! – опять закричал Миша. – Откуда я знаю, что через этого Гаврилу говорит Бог? А может, ему заплатили?..

– Мой подзащитный сказал это в состоянии аффекта, – поспешно произнес адвокат Бондарь. – Вот, передайте ему валидол!

– Виновен в богохульстве, распутстве и преднамеренных запорах!.. – провозгласил архангел и уже занес молоток, но тут вдруг в шестом ряду вскочил бородатый мужчина с пейсами и в черной шляпе.

– А он свинину ел! – закричал мужчина. – Это что – не грех? Я видел! Товарищи, никакой это не Страшный Суд! Это некошерное судилище! А ну, надо сорвать с них маску!

Придерживая шляпу, он полез через ряды, а за ним, на ходу закатывая рукава, полезли еще десятки бородатых мужчин в черных шляпах.

– Шухер! – вдруг тонко закричал архангел Гавриил и, обернувшись страшной оскаленной головой, на одной ноге, высоко подпрыгнул и скрылся в небе. За ним стали прыгать вверх остальные ангелы, а трон у всех на глазах развалился и упал вниз в районе Маале-Адумим… Последним подскочил в небо ангел Кац, и Миша увидел, что никакой это не Кац, а мохнатый паук с хвостом.

Мужчины в черных костюмах, задрав головы, оглушительно свистели в два пальца, а адвокат Борис Евгеньевич Бондарь в сердцах размахнулся и швырнул парик вслед пауку.

– А я сразу догадался, – сказал человек с пейсами и бородой, – что это никакие не ангелы, а нетрезвые водители с грузовых летающих тарелок. Инструменты свои – инопланетные домкраты – они используют для организации массовых чудес на Земле, а не для ремонта своих дурацких кораблей… Они же над нами просто издеваются.

– Надо жаловаться прямо в Галактику! – строго сказал человек по фамилии Рак. – Это они в девяностом году Фиру Бойм украли. Вот сейчас же послать телеграмму через большой радиотелескоп на Гавайских островах.

– А все-таки, слабо им было Бога показать, – закуривая, сказала женщина в темных очках. – Потому что Бога – нет…

– Да! Мы не служим в армии! – важно объяснял группе любопытных другой мужчина в кипе и с пейсами. – Мы учим Тору. И вот, мы спасли Израиль и все человечество. Теперь вам ясно, зачем мы в иешиве сидим?

…К двенадцати часам дня все успокоились и вернулись к своим делам. Обломки трона отвезли в лабораторию, полиция и Шабак написали отчеты, а уже в понедельник бородатому мужчине с пейсами и в черной шляпе присвоили скромное звание «Герой Израиля» и подарили Талмуд в настоящем кожаном переплете.

Однако Миша Бершадский сейчас же написал сестре в Америку, что это он, конечно, всех спас, потому что никогда не стеснялся покупать у «Зильбера» сало и свинину на косточке.

СВОБОДА…

Есть у нас знакомый. Петя Кац. Кандидат химических наук, между прочим, который умеет и духов заклинать, и порчу снимать, и от дурного глаза лечить. Умеет даже отстающих к экзаменам на аттестат зрелости, на багрут этот готовить, но это наши все умеют…

Так вот, случилась с ним такая история. Как-то в понедельник утром он встал не с той ноги, пошел на работу и сам не уберегся от дурного глаза. Короче, вместо работы сменного технолога на комбикормовой установке продали его, к чертовой матери, в рабство. Издавна, кстати, в Израиле стоит остро вопрос о манерах в трудоустройстве ближнего.

– В какое такое рабство? – спрашивает Петя Кац. – Я же оле хадаш, новый репатриант все-таки. Какое вы имеете право мною торговать?

– А что, проститутками можно, а тобой нельзя? – цинично отвечают ему работорговцы с золотыми цепями на шеях. – Сегодня другой работы в стране нет. У нас вон сорок человек в рабы записаны, а место одно.

– А делать что?

– Прислуживать фараону по административной части. Бумажки подписывать, шашни крутить с секретаршами и все такое…

– Не буду, – гордо говорит Петя. – Двадцать первый век на дворе. Вы что, в самом деле!

– Так это от Рождества Христова двадцать первый век, – смеются работорговцы. – А у нас давно пятьдесят восьмой, так что не выступай. А то сошлем, так-тебя-и-так-через-пень-колоду, на галеры, у нас вон адвокаты какие влиятельные.

И стал Петя Кац рабом у фараона. А фараон богатый, у него три завода в Израиле, два в Германии, еще свой депутат в Кнессете и публичный дом в Яффо.

– Только, давай, не коси под Иосифа, – строго предупредил фараон.

– Все читали, все знают. У нас другая общественно-политическая обстановка и договор о рабстве. Будешь, как маг и волшебник, организовывать своих «русских» для насылания порчи. Ясно?

– Какой порчи? – спрашивает Петя Кац. – Не понимаю.

– Брось, брось, – отмахивается фараон. – Вы все приехали из страны дурного глаза. Полно специалистов. Такого дурного глаза, как у вас, ни у кого нету. Подберешь десятка два человек, поставишь, и чтоб они все в одну сторону смотрели. Я по шестнадцать с половиной шекелей заплачу. У меня есть враги и конкуренты.

– Чтоб у них молоко скисло? – спрашивает Петя.

– Нет, чтоб они сдохли. И смотри мне, в чем суть профессионального рабства – будешь делать, как твой фараон говорит, а держаться как свободный человек, понял? Чтоб во всех интервью и всяких там разговорах – ни-ни!.. А то сошлю к трепаной матери на галеры!

И стал Петя Кац гнуть спину на фараона. Собирал по биржам труда да по кабланам^[21]-посредникам «русских», отводил к слугам фараона, а те говорили, куда смотреть. Один конкурент фараона дотла разорился, другой убежал в Канаду, а третий чуть до смерти не повесился, его еле-еле в уборной сантехники спасли. Но проездные, между прочим, фараон вообще не платил. И погорел на этом.

Стали «русские» переть на Петю, требовать постоянные билеты, грозить Гистадрутом и судом по рабочим вопросам, а он уже и сам чувствует в груди революционный огонь.

– Товарищи! – говорит. – Что нас всех объединяет – так это дурной глаз! Смотрите, что мы можем, когда мы вместе. Говорю не как раб, значит, а свободный человек, маг, волшебник и кандидат химических наук! Это нас двадцать пока. А если всех наших собрать? И мы все на них разом посмотрим? Они ведь даже, прости Господи, и перекреститься не могут!

В общем, восстал Петя Кац против фараона. Нашел на помойке драное знамя с Лениным и возглавил «русских».

И свершилась Великая Русская Ближневосточная революция. Фараон еле успел убежать в Германию, работорговцев пересажали, а рабство национализировали.

Теперь «русских» с дурным глазом – большинство. Это – политическая сила, и даже интеллигентный американский президент не может видеть это без сахара. Однако ушедшие в подполье местные и старожилы хотели сплести заговор.

Пусть, говорят, объединяются. Они же тогда смотреть друг на друга будут… Да? А глаз-то у них дурной! О!

Не учли, однако, старожилы – глаз-то дурной, но «русские» так устроены, что чуть что – плевать друг на друга хотели. Плевали и плюют, а значит, никогда не сглазят. Так что очень устойчивая политическая структура.

И только одно плохо. Слова фараона у Пети Каца в голове крепко засели. Держится он, конечно, как свободный человек, но для себя никак решить не может – не то на галеры не хочет, не то на свободу… Дурацкий, в сущности, вопрос.

Такая, значит, вкратце, история с нашим Петей произошла…

АЛЛО, ЭТО Я?

На рынке была большая скидка на орехи. Рита Глейзер купила сначала на десять шекелей, а потом плюнула, вернулась и купила еще на двадцать. Пришла домой, высыпала орехи на стол и стала колоть старым утюгом. Разбивала скорлупку, а ядрышко прятала за щеку. Шесть орехов разбила, а по седьмому не попала, а попала по пальцам и вдруг сразу все забыла. Что Рита Глейзер, откуда приехала, где документы лежат, кто сосед сверху и даже как на иврите «что слышно?»

Рита испугалась и села на стул.

– Интересно… – громко сказала она. – Вообще, теперь все интересно…

Рита взяла с тумбочки телефон и набрала первый попавшийся номер.

– Здравствуйте, – сказала она в трубку. – Это я?

– Это вы, – ответили по-русски. – У вас что?

– У меня амнезия, – ответила Рита.

– Не знаем. У нас алоэ, кобальт и нецветные металлы из Молдавии.

– А что такое Молдавия? – спросила Рита.

– Правильно, – с уважением откликнулись на том конце. – Но вагона три-четыре можем обеспечить. Только под кредитное письмо. Вам интересно?

– Интересно…

– Тогда давайте адрес.

Рита посмотрела на стол и взяла какой-то порванный конверт.

– Тель-Авив, – сказала она. – «Электрическая компания Израиля».

– Родная! – ахнула трубка. – Через четырнадцать дней… Нет, через тринадцать…

Рита нажала на рычаг, пожала плечами и, подув на ушибленные пальцы, опять набрала какой-то номер.

– Алло, это я? – спросила она.

– Посмотрим, – ответил басом мужчина. – В каком году случилось нашествие Мамая?

– В том…

– Да, это вы. Ноль очков. Следующий, пожалуйста! – Рита положила трубку и подошла к зеркалу, в котором отразилась незнакомая молодая женщина с подведенными глазами. Рита поправила волосы и опять взялась за телефон.

– Алло, – сказала она. – Кто я?

– Я тебе скажу, кто ты… – вкрадчиво ответили на другом конце. – Ты – стерва поганая! Ты бросила мужа, ты бросила детей и ушла к Йоси, к этому мохнатому фалафельщику… А теперь он тебя бьет, дети воруют и курят наркотики, а брошенный муж, моя деточка Сема, вкалывает на кирпичном заводе… Доктор нашел у меня серьезное внутреннее напряжение, у меня двести двадцать на сто шестьдесят, и ты еще имеешь наглость звонить! Но я до тебя доберусь! Слышишь!

Рита опять нажала на рычаг и снова набрала какой-то номер.

– Алло!.. – чуть не плача, сказала она. – Я не знаю, я это или не я.

– А пить вчера надо было меньше, – ответил в трубке хриплый мужской голос. – Наверно, ты… Я, правда, не видел, кто из вас стрелял… ты или Софка, но Альперовича в реанимации еле откачали, а у Эдика только ухо прострелено. И ведь говорил им, чтоб не связывались с вами, курвами…

– Господи… – тихо сказала Рита и опять покрутила диск.

– Алло! – ответил бодрый голос. – Это кто?

– Не знаю…

– У вас что, память отшибло?

– Ну да…

– Странное дело, всегда, когда кто-то мне должен, он не помнит, а когда я должен, у всех открываются феноменальные способности. Вы брали у меня сто тысяч на открытие варьете, а вернули только пятьдесят шекелей, вот они, у меня в коробочке лежат. Мне что, к гарантам обращаться?

Рита быстро нажала на рычаг и опять стала крутить диск.

– Я не знаю, кто я! – всхлипнула она в трубку. – Я не знаю, что мне делать!

– Мамочка моя, надо продолжать соблюдать традиции, – строго сказал в трубке женский голос. – Изучать Тору и комментарии. Тот, кто хорошо знает Талмуд, может рассчитывать на жениха из очень приличной семьи. Не надо плакать, мы завтра пойдем к Бердичевским, их Хаим-Ицхак уже несколько раз интересовался тобой в доме у ребе Залмансона…

Закусив губу, Рита последний раз набрала номер.

– Доктор Шамес слушает.

– Алло, доктор, – сказала Рита. – Я не знаю, кто я…

– Амнезия? – сейчас же спросил доктор.

– Ага…

– Хорошо, приезжайте. Герцль, двадцать, вывеска на первом этаже.

Доктор Шамес принял Риту без очереди и усадил в глубокое кресло.

– Ну, – сказал он. – Рассказывайте, что вы знаете о себе.

Рита вытерла салфеткой подведенные глаза и рассказала про нецветные металлы, про Мамая, про мохнатого Йоси, про простреленное ухо, варьете и Талмуд.

– Слушайте, это же приличная биография, – всплеснул руками доктор Шамес. – Вы обычная противоречивая натура. Есть положительные стороны, есть отрицательные. Аксиома конструктивной психологии гласит, что вы это на самом деле то, что вы о себе думаете. Но поскольку вам нечего о себе думать, вы все забыли, то теперь вы будете думать о себе то, что о вас думают другие… Я вам выпишу рецепт, вы по нему получите новый теудат-зеут^[22].

– В аптеке?

– Нет, в Министерстве внутренних дел. Там министр – наш человек, я звякну, он будет в курсе.

Через месяц Рита поехала на территории, купила «браунинг», начала учить Талмуд и вышла замуж за Хаима-Ицхака.

А еще через пару месяцев зазвонил телефон, и несчастный женский голос сказал:

– Алло! Вот, купила арбуз на рынке, нечаянно уронила на ногу и теперь ни черта не помню. Даже не помню, я это или не я…

– Орехи, всегда орехи надо покупать! – счастливо ответила Ривка Бердичевская и, дав отбой, положила в сумку Талмуд, Гемару и кобуру с пистолетом…

1. Одна из больничных касс. ↑

2. Теудат-оле – удостоверение репатрианта. ↑

3. Милуим – воинские сборы; милуимник – военнослужащий запаса, призванный на сборы. ↑

4. Простите, который час? ↑

5. Девять с четвертью. ↑

6. В одном репатриантском офисе. ↑

7. Махшев – компьютер. ↑

8. Мивца – операция, кампания; здесь – уценка. ↑

9. Тремп – попутная машина ↑

10. Мамаш (иврит) – действительно. ↑

11. Балабайт – хозяин. ↑

12. Лишкат-авода – государственное бюро трудоустройства. ↑

13. Миштара – полиция. ↑

14. Нэшек – оружие. ↑

15. Кос кафэ? – чашечку кофе? ↑

16. Новый репатриант? Ничего, потихоньку, терпение, будет хорошо. ↑

17. Вейзмир (идиш) – боже мой. ↑

18. Майсы (идиш, иврит) – сказки. ↑

19. «Эм – шеш-эсре» (иврит) – «М-16» ↑

20. Пита (иврит) – лепешка. ↑

21. Каблан – подрядчик. ↑

22. Теудат-зеут – удостоверение личности. ↑