О Сергее Горном и его творчестве
Александр (Марк) Авдеевич Оцуп (1882 – 1948) был хорошо известен современникам по псевдониму Сергей Горный, взятому по названию петербургского института, в котором он когда-то учился (его другая, менее известная литературная маска – Александр Авдеев, использовавшаяся в театральных и книжных рецензиях). В русскую печать 1900-х – 1910-х годов молодой беллетрист пришел с беззаботно-веселыми стихами, остроумными литературными пародиями и смешными рассказами, успешно конкурируя ими с творчеством своих учителей – Аркадия Аверченко и Саши Черного.
Большевистский переворот и гражданская война привели Сергея Горного, как и многих его сверстников, под знамена Добровольческой армии, где он храбро воевал с красными на юге России. В одном из боев под Екатеринославом (1919) он был тяжело ранен, попал в плен к махновцам, и, чудом избежав гибели, был эвакуирован в английский военный госпиталь на острове Кипр, где лечился долгих полтора года. В автобиографии писатель скупо, но выразительно описал это переломное событие: «Пришли. Ударили штыком. Глубоко заглядывая в глаза, наклонилась смерть. И вся та прежняя жизнь ушла. Навеки» («Калифорнийский альманах»; 1934). С ней ушло и прежнее творческое мироощущение, сменившееся, как у всех эмигрантов, ностальгией по утраченной родине.
На чужбине Сергей Горный начал новую, полную неожиданных поворотов, жизнь. Много лет он прожил в Берлине, где перепробовал себя в разнообразных качествах: выступал на сцене одного из русских кабаре, издавал театральный журнал, не без успеха практиковал в первой профессии горного инженера. Но за всем этим не забывал о главном служении – литературном творчестве, активно сотрудничая с множеством периодических изданий русской эмиграции. Время от времени выходили книги его «избранного» («Янтарный Кипр», «Санкт-Петербург», «Всякое бывало», «Только о вещах», «Ранней весной» и др.), не вобравшие и десятой доли из написанного. Со второй половины 1930-х годов имя Сергея Горного, к тому времени покинувшего нацистскую Германию, практически исчезло из русской зарубежной печати и из памяти соотечественников, заслоненное творчеством его младших братьев – поэтов Николая и Георгия Оцупов (последний известен историкам литературы по псевдониму Г. Раевский).
На чужбине С. Горный писал о многом и о многих, но подлинное вдохновение он нашел лишь в полузабытом к тому времени жанре «физиологического очерка» в его петербургском изводе. Обладая почти фотографической, чувственной памятью, писатель сумел перевести в художественное слово приметы «анатомического» строения российской повседневности и образы ее вещественной среды, заменив при этом обличительный социальный пафос своих давних предшественников ностальгической печалью по безвозвратно утраченному прошлому. Многие рецензенты отмечали, что благодаря его бессюжетным миниатюрам, читателям открылась новая грань петербургского мифа, аккумулировавшая его материальное измерение.
Все без исключения современники Сергея Горного отмечали неповторимую оригинальность и самобытную непохожесть его творчества. Сам же писатель оценивал себя так: «Когда-то мне помог Розанов. Он «узаконил» мою манеру мышления основной рекой и непрерывной сетью мыслей-притоков. Я «стеснялся» себя самого, думал, что я один только такой урод, думал, вживаюсь, веду не так, как все. Он «узаконил» меня в моих собственных глазах… Я работаю, не «стиснув зубы», а просто и безумно-настойчиво, без паники. Во мне сильней всего кровь моего деда-купца. Это замечательный урод».[1]
Судьба и творчество Сергея Горного еще плохо изучены, но одно обстоятельство останавливает на себе внимание. Многое из им написанного говорит о том, что он был православным, искренно верующим человеком, хотя известно, что по рождению старший сын кронштадтского купца Авдия Мордухова Оцупа Марк принадлежал к еврейству. Теперь можно лишь строить догадки о мотивах, определивших уход будущего писателя от веры отцов. Сам он, по-видимому, не любил распространяться на эту тему, лишь самым близким людям намекая на присутствие в своей жизни какой-то мистической тайны: «Как-то давно, выйдя на Васильевском острове из Горного института, я посмотрел на небо – и оно вдруг позвало туда, в голубой провал меж облаков, в разрыв – мою душу. Мне сделалось так хорошо, что я никогда этого мига не забыл».[2]
Так или иначе, но конфессиональный выбор не отменил его генетической памяти, уважения и живого сочувствия к соплеменникам. Об этом свидетельствует, например, едва ли не единственный «еврейский» очерк Сергея Горного, в котором описана экскурсия по еврейскому гетто в чешской Праге. Он, несомненно, заслуживает перечтения, тем более что после публикации в берлинской газете «Руль» 16 октября 1923 года этот текст более не переиздавался.