Петр Межурицкий

ЭПОХА КАБАРЕ

*   *   *

Пусть свет, который сам пузырь,
Пускает пузыри –
Ночь хороша и вкось, и вширь
До самой до зари.
И пусть, как шапки на ворах,
Горят огни реклам –
Ночь хороша и в пух, и в прах
По всем своим углам,
Где балом правит дребедень
И зла не превозмочь –
Ночь хороша, и плох тот день,
Когда не в радость ночь.

ПРЕЧИСТАЯ БАЛЛАДА

Он был обладатель приза
За лучшую роль-анфас,
Ее звали Мона Лиза,
Как мало кого из нас.

И вплоть до ее финала –
Таков уж ее финал –
Она его тайно знала,
А он ее знать не знал.

Он умер спустя три года,
Став людям еще родней,
Кумир всех слоев народа,
Чего не скажу о ней.

И если любовь от Бога,
Что впрямь исключает грязь, –
Не будем судить их строго
За столь непростую связь.

ГИПЕРБОРЕИ

Нет, не шальная лотерея,
Скорее Ариадны нить –
Сперва на щит поднять еврея,
Затем, как надо, опустить,
Чтобы в мистериях условных
Всем сердцем, а не головой
Додуматься до жертв бескровных
И до любви неполовой –
И в городах белее снега,
На этот раз наверняка
Все, что не так, исправит нега
Очередного ледника.

КУПЛЕТЫ

поэзия должна быть умновата

частное мнение

поп-эзия эпохи кабаре,
неплохо бы пристроиться в каре
соединенных вечным страхом штатов,
откуда глядя, та еще попса
созвездие, считай любого, Пса
на почве просвещенных эмиратов.

а почва, разумеется – пески,
в припадке Боговедческой тоски
при всем народе названные медом, –
короче говоря, земля не рай,
каким дерьмом ее ни удобряй,
молясь харизматическим погодам.

да и саму погоду гонят здесь,
чем очень озадачен прочий весь
род людской, и остается в силе
история, как местный житель бес-
следно, но воистину воскрес,
иначе бы зачем его убили?

иначе бы, зачем не убивать?
ночь-улица, фонарь-диванкровать,
и многие дела смешались втуне,
но все еще толпится у дверей
постэсхатологический еврей
постантисемитизма накануне.
и мне ясна куплетов данных соль:
поэзия не делится на ноль,
народ не возбуждается бесплатно,
Мессия, когда явится, придет,
и только отчего земля не мед
не до конца как следует понятно.

НОЧНОЙ ПЕЙЗАЖ В ПУСТЫНЕ НЕГЕВ

В часы урочные ночные,
Когда рукой до звезд подать,
Пророчат ангелы ручные
И глазки строит благодать.

И снова всяческие шашни,
Презрев естественный мандраж,
Заводит с ней декор вчерашний –
Весь этот вечный антураж.

*   *   *

Дело не в попутном ветре,
Но в свободе поводка:
Хорошо в торговом центре
Небольшого городка,
Где, являя бредни басен,
Изобилья хлещет рог,
И нисколько не опасен
Для здоровья встречных Бог –
Утром встанешь в полшестого
И опять пойдешь под кнут
Ради века золотого,
То бишь нескольких минут.

АМНЕЗИЯ

Хоть встречаемся реже,
Только сцена все та же,
И на сцене все те же,
Несмотря на пропажи.
Бунтовать бесполезно,
Корча, пусть даже лица –
Тут ни вовсе исчезнуть,
Ни вовсю появиться,
Даже выпасть в осадок
Не сподобишься сам –
Если это порядок,
То законных сто грамм
Примешь с горя на этом,
То бишь Леты, на том,
Поменяешься светом
Со своим двойником,
Разучив упражненье,
Непременно дойдешь
До синдрома забвенья,
Чем и станешь хорош,
Точно муха на торте,
Вся уже из него,
По ту сторону черте
Бог весть знает чего.

*   *   *

Ресторанных музыкантов
Обожают повсеместно,
Лошадь ходит на пуантах –
Это тоже всем известно.

Тот доволен урожаем,
Этот рад хоть миражу –
Что же я не обожаем,
На пуантах не хожу?

ИСПОВЕДЬ

Татаро-монгольское иго
Шутя исполняло бюджет,
Но жидомасонская лига
Внезапно вмешалась в сюжет.
Овец ли тощают отары,
Колеса ль скрипят на оси –
Во всем виноваты татары –
Считают с тех пор на Руси.
Из внешне приличного люда,
Лишь тему подкинь, так и прет –
Уже и не вспомнишь откуда
Чему научился народ.
Его приглашали на нары
И жгли просвещенья лучом,
А он: «Виноваты татары!»,
И хоть подавись калачом.
Хоть верь, как младенцы и старцы,
Что будто ни свет, ни заря
Татары на деньги германцев
Едва не споили царя.
Что жены начальства – татарки
На радость заезжих портних,
А в городе сплошь иномарки,
И страшно проведать, кто в них.
А в них неизменные горцы
Решают, когда в свете смут
Страну посетят миротворцы,
И чем правдолюбцы дожмут.
Вот так при посредстве Кобзона
В идейном родстве с Ильичом
Подставили жидомасоны
Татар, что вообще ни при чем.

ПРОБУЖДЕНИЕ

О святости, умри, не скажешь проще:
«Как хороши, как свежи были мощи!.. «

Ах, Моцарт, вновь твоя музыка
Меня порадовала дико,
Ввела в хронический экстаз –
Ты крест на творческой карьере:
Тебя готов убить Сальери,
Чтоб не сказать любой из нас.

«Спас на крови и кровь на Спасе –
Апостол Павел дяде Васе
Посланье шлет и благодать –
Все, дядя Вася, в Божьей воле,
Я Вас люблю, чего же боле,
Что я могу еще послать?».

Плывет паром «Одесса–Варна»,
В умах идеи бродят парно,
А Волга – русская река,
Белеет парус идиотский,
В опале Пушкин, он же Бродский –
Дела кислей, чем ДНК.

В себе изверились морозы,
Покрылся зеленью погост,
Читатель ждет нетленной прозы –
Ну что ж, держи ее за хвост.

Нашел дед листовку, а прочитать не может. О, Боже! Пошел дед к царю и говорит: «Паразит, что ж ты народ грамоте не учишь? Шутишь?». А царь деда не замечает и как бы в сторону отвечает: «Я и сам грамоте не ученый, как червь копченый, – что червю Альфа и что Омега? Как говорил Соломон-коллега: «Во многой грамоте многие враки, а мертвый лев ничуть не лучше живой собаки». Но не послушался дед царя, а зря. И вот как-то повстречалась ему живая собака, и призадумался дед: «Однако, чем же она, в самом деле, ничуть не хуже мертвого льва?». Молва повествует, что бедный дед задумался явно себе во вред, потому что неподалеку, в тени дерев, как раз обнаружился мертвый лев. Дед как его увидел, так сразу с ума и спятил, решил, что не дед он вовсе, а дятел, долбил три недели кору баобаба, и от него ушла баба. Сидит дед без бабы один в дупле почти все время навеселе, то в ус не дует, то корчит рожи, и, конечно, ни о чем, кроме бабы, думать не может. Так, собственно, и прошла его жизнь земная, после чего я и сам не знаю, но думаю, что посмертные наши личины сильно зависят от дня кончины. Скажем, кто умер под знаком Стрельца, не быть тому Овеном после конца.

Конец! И если не сначала,
С чего прикажете начать?
Тем более пора кончать,
В том смысле, что перо устало, –
Как отговорка ни стара,
Но друг мой, Постум, и без Рима
Проходят эти номера,
Что лишь любовью объяснимо.

Итак, в начале были ноты,
С тех пор на всех хватает нот,
Ах, друг мой, Постум, или кто ты,
Маэстро, сочини компот
Такой, чтоб рвался из удил,
Чтоб самовозгоралась спичка,
Чтоб дедка репку посадил,
Чтоб курочка снесла яичко,
Чтоб наконец нажрался волк,
А овцы записались в полк.
Прощай, прощай – я не прощаюсь,
Я даже так не говорю –
На крыше небоскреба аист
Степенно празднует зарю –
Он прав: не стоит бить тревогу –
Джон Донн проснулся, слава Богу!

*   *   *

У счастья длинные руки
И очень ловкие пальцы,
И ты не умрешь от скуки,
Когда наготове пяльцы,
Но будешь сидеть у печки,
И хоть до ее упада
Вовсю вышивать сердечки,
Как будто кому-то надо,
Как будто не здесь, а где-то,
Сбиваясь с дороги сонно,
Несчастное время это
Сползает во время оно,
Его обращая в кальций,
Который добудут внуки, –
У счастья тонкие пальцы
И очень твердые руки.