Михаил Копелиович

ОН ЧЕЛОВЕК БЫЛ В ПОЛНОМ СМЫСЛЕ СЛОВА

8 мая 2005 года в Москве умер Юрий Владимирович Шарков-Соллертинский. Умер за три месяца до своего девяностолетия.

Многие стихи Ю. В. посвящены войне – ему довелось участвовать в трёх войнах подряд: в той, незнаменитой – финской, в Великой Отечественной и даже в последней кампании второй мировой – японской. Но прежде, чем перейти к стихотворству – одному из главных занятий этого человека в его долгой и плодотворной жизни (а для меня оно и вовсе главнейшее, поскольку именно оно познакомило и сдружило нас), упомяну другие профессии и ремёсла, в коих Ю. В. достойно проявил свою многостороннюю творческую натуру.

По специальности Ю. В. был геологом (на войне – картографом и артиллеристом). Исколесил вдоль и поперёк Россию и то, что нынче принято называть «ближним зарубежьем», а также Монголию, где Ю. В. искал свои камни в пустыне Гоби.

Первое стихотворение, которое Ю. В. считал настоящим, он написал в 1939 году. В этом тексте Осень (пишу с заглавной буквы, ибо это время года принято прославлять со времён Пушкина) сравнивается с цыганкой «в багряном платье и серьгах». Приведу концовку этого замечательно картинного стихотворения:

И вдруг исчезла в вихре мглистом,
Взмахнув оранжевым платком,
Роняя звонкое монисто
Над замерзающим прудом.

Свои стихи Ю. В. показывал И. Г. Эренбургу – ещё в годы войны (получив, как он рассказывал, десятидневный отпуск из действующей армии после прорыва блокады Ленинграда – «за отличную стрельбу»), и тот нашёл, что в них есть искра Божья.

Геологию Ю. В. не бросал аж до 1983 года; не бросил бы и дальше. Но… семья младшей дочери Шарковых подала заявление на выезд в Израиль, и Ю. В. был отправлен на пенсию. Обладая, однако, характером на редкость непоседливым, Ю. В., так сказать, удалился в лес: стал лесником. Лес же, известное дело, – место не менее, а может быть, и более волшебное, чем пустыня, и там Ю. В. освоил ещё одну профессию, которую именуют по-разному: кто – резьбой по дереву, кто – деревянной скульптурой.

В 1992 году Шарковы приехали в Израиль, к дочери и внукам. (В Москве оставались два старших сына со своими семьями.) Поселились в Иудейской пустыне, в Маале-Адумим. Тут мы и познакомились.

Ю. В. дал мне почитать ворох стихов, по большей части пребывавших в хаотическом беспорядке, и подарил первую свою книгу «Бочаги», изданную в 1990 году в Боровичах (с валдайско-новгородскими краями Ю. В. был также многие годы связан по жизни).

И в лучших, и в нелучших текстах Ю. В. ясно обозначился его человеческий (высокой пробы) и поэтический (чистый, как Кастальский ключ) характер.

Когда в 2000 году в Иерусалиме вышла четвёртая (и последняя) книга стихов Ю. В. – «Долгое мгновение», в своей рецензии я писал:

«Адресовано ли обращение к родным местам поэта (валдайская земля), ко всей ли России, или, может быть, ко всей Земле, выраженное в стихах чувство есть в точном смысле молитвенное. Ибо оно сочетает благоговение перед всем сущим и страх за его, сущего, хрупкость. Две эти ноты суть скрепы, на коих держится поэтический мир Юрия Шаркова. Это «аз» и «буки» его певческого алфавита. С них он начал. И хотя в последующие годы его поэтическая «копилка» полнилась и другими мотивами, включая любовные и гражданские, возвращался он к лесам земли, и к её просёлкам, и к сединам камней, и к произрастающей на земле зелени, и к зверям лесным, и к птицам небесным».

Два слова о «звериных», «птичьих» и прочих скульптурах Ю. В. Может быть, в глазах посвящённых мне повредит признание, что из всех материалов для скульптуры я предпочитаю дерево, живое и тёплое в противоположность металлу и камню. Именно поэтому скульптурные произведения Ю. В., то величественные и патетичные, то немножко пародийные, вызвали в моей душе восторг и влеченье, род недуга. Я даже грешным делом посвятил одной из скульптур – монументальному «строгому» льву весом в полтонны – шуточный стишок, где сравнил шарковского льва с Львом Толстым.

Закончу своим стихотворением 1994 года, адресованным Ю. В.:

Вот русский человек. Смотрите на него.
Учитесь у него искусству жить на свете.
Не стану говорить о нём как о поэте,
а только лишь как о конкретности живой.
Вот в двух шагах от вас стоит он, стройный, крепкий,
с улыбкой на устах, с задорным блеском глаз.
И все сомненья прочь! Он принимает вас,
душою не кривя, не думая о предках –
ни ваших, ни своих – и вовсе ни о чём,
стороннем и чужом сейчасному дуэту.
Да, не пристало злым быть русскому поэту,
но я ведь не про то. Я знаю, что плечом –
своим плечом, к труду и тяжести привычным,
меня не оттолкнёт – поддержит, подсобит.
Ему не важно, кто я – русский или жид,
а важно, что сосед по жизни горемычной.
Вот русский человек. К нему питаю я
весёлое сродство и жаркое доверье.
Такое не скажу про каждого еврея.
Свой человек важней, чем партия своя!

Да покоится с миром его большая прекрасная душа!