ОБЩЕСТВО НОРМАЛЬНЫХ ЛЮДЕЙ МЫСЛИ
Солнце задело верхушки сосен
и покраснело – я, мол, нечаянно.
В комнате были я и осень,
я был один, но тут постучали:
– Здорово, приятель! Как хорошо, что ты дома.
не желаешь ли сходить к одним знакомым?
В обществе нормальных людей мысли
побудешь немного, а то совсем здесь прокиснешь…
Нехотя разжав объятья кровати,
я посетил – ну, скажем, санузел,
и много сил впустую затратив,
я галстук завязал в гордиев узел.
Вот было бы здорово, если б люди разом
с разноцветным галстуком надевали разум.
Но в обществе нормальных людей мысли
моден галстук пятнистый.
В обществе нормальных людей мысли
водку не пьют, пьют только рислинг.
К ней подошел я, и обняв за талию,
помог подняться по высокой лестнице.
Не мог же я знать, что в этой компании
вовсе не приняты такие любезности.
А я совсем-совсем не коварный,
я просто очень хотел быть галантным.
Но в обществе нормальных людей мысли
моден галстук пятнистый.
В обществе нормальных людей мысли
водку не пьют, пьют только рислинг.
Солнце задело верхушки сосен
и, как в тот раз, опять покраснело.
В комнате были я и осень.
И никому до нас не было дела.
МОЙ ПАРУСНИК
Не с горя, не с пьяной радости,
а просто устав молчать,
решил я построить парусник,
но только с чего начать?
Не пение, а терпение
спасает от немоты.
Не зрение, а озарение,
не дождь, а глоток воды.
И, пряча усмешку в бороду,
как солнце средь облаков,
на нём поплыву над городом
вне времени и богов.
Не веры мне надо, но дерево,
чтоб с небом опять на «ты»,
а парус пусть – из материи,
а свет пусть – из темноты!
Не шторм, а крови волнение,
не море, а вечный спор,
не воздух, а вдохновение,
не бог, а сосновый бор.
Не света мне надо, но ясности,
не ветра, но чтобы плыл
сквозь бури и штиль мой парусник
над черным и голубым.
* * *
Среди разных орудий казни
нестареющий интерес
вызывает благообразный
одноместный красавец-крест.
Но, в связи с перенаселеньем,
экономией древесин,
стало в мире не до веселья –
грешных много, а крест один.
Веселиться так веселиться!
Технологии суть проста:
из креста можно сделать две виселицы.
Только где взять еще Христа?
ПЕСЕНКА НОЯ
Моя любимая, дождёмся вечера.
Вода стекает с талых гор – уже по плечи нам.
Я вижу серый день, и тем, кто грешен был,
ты не завидуй – их удел не лучше прежнего.
Моя любимая, на свете столько зла:
взмахну веслом – и всё на слом, и всуе нам весна.
Но пыльный город сух, всё выше в небеса
он улетает, и несут его твои глаза…
В излучинах измученных бровей
зрачки твои – грачи под небосводом.
А мир на дне на сотни лет и лье,
как будто дождь не прекращался всю субботу.
Моя любимая, мы не изгнанники,
и день полощется, смотри, подобно знамени.
Ты видишь серый день, для нас он – белый дом,
а тем, кто выбрал мир теней – он мёртвым городом.
Моя любимая, пусть гибнет всё вокруг,
ты только солнце, опалясь, не выпусти из рук.
Но пыльный город сух. Всё выше в небеса.
Ему не страшен Божий суд и серые глаза…
В излучинах измученных бровей
зрачки твои, как два водоворота.
А мир на дне на сотни лет и лье,
как будто дождь не прекращался всю субботу.
* * *
Две осины, как косяки
у входа в лес осенний.
Их плечами холостяки
задевают по воскресеньям.
Оттого что в субботу пьют,
невзирая на бред Офелий,
крупноблочный сухой уют
разменяв на шалаш похмельный.
Дальше осени за листвой
их вот-вот заметут метели
к новоселью на Рождество,
к невеселью, на самом деле.
Две осины, как косяки
у входа в лес осенний.
Их ломают холостяки,
обнимая по воскресеньям.
Воздух воздухом пахнет вновь,
а небесное – лишь на небе.
Разве можно купить любовь,
распродав всю лесную мебель?
Две осины, как косяки
у входа в лес осенний.
К ним щеками холостяки
припадают по воскресеньям.
Думать Гамлету: пить – не пить?
Сделать вдох или сделать выдох?
Всё же главное – вход найти,
а потом уж найдётся выход.
Две осины, как косяки
У входа в лес осенний.
Здесь повеситься – пустяки,
если б не было воскресений.
* * *
Я только-только от любви, но сбит на взлёте.
Стрела настигла – «Се ля ви» – вы улыбнетесь.
Такой еще, мол, молодой, не видел жизни.
Сражен амурною стрелой, держись, дружище…
Но нет, увы! Стрела не та, хотя ажурна.
Представьте – стройка на века, а я – дежурный.
Пришел тягач-панелевоз, а на панели
любовь моя – такой курьёз – ну что с ней делать?
И я бегу сквозь сор и хлам той вечной стройки
искать, просить подъёмный кран: О, мой высокий!
Прошу поднять любовь, она достойна неба!
…Но перерыв, и даже там ушли обедать.
Безбожье, пустота и зной, и красным надпись:
«Не стой, товарищ, под стрелой – опасно!»
А я стою под ней, как раб, как на коленях:
– Любовь мою возвысь, о, кран! Жду повелений.
Стою, прошу, а шофер там сигналит: – Время!
Но неподвижен истукан – стальные нервы.
И распалённый пустотой, безмолвьем неба,
решил я сам подняться, чтоб затем – планету,
А с ней панели и любовь, и стройки века…
Вот тут он и качнул стрелой – не помню ветра…
Очнулся, выжил. Года три душа, как в гипсе.
Диагноз: «Перелом в любви и жажда жизни».
Решали, кто был виноват, штук сто комиссий…
Я сам! Я с детства был объят инфантилизмом.
Всему виной мой детский бред и детский лепет,
но в нём я больше, чем поэт,
и меньше лет, мне меньше лет, все меньше лет мне…
АНГЕЛ МОЙ
Ангел мой, что с тобой?..
Не к лицу тебе страдать.
Добротой, красотой
никого не испугать.
Ангел мой, всеблагой,
не заставил долго ждать –
взял и улетел с тобой
в те края, где благодать.
Ангел мой, золотой…
В сад не выйти без ножа.
Волчий вой, сучий рой.
Где, скажи, моя душа?
Ангел мой, громче пой…
Будет время не дышать.
И не бойся, сам герой
выйдет нас сопровождать.
А когда темнота
позовёт нас от… И вот,
будет повод, господа,
слать вдогонку перевод.
Ангел мой, Бог с тобой…
Не к лицу нам поучать.
Лучше мчаться в мир иной,
в Благодать из Благовзять.
ВОСТОЧНЫЙ ВЕТЕР
Восточный ветер, восточный ветер,
странно тёплый среди зимы,
вниз летит, как под горку дети,
как снежинки, летит из тьмы.
Как вдогонку за ним несётся
весь восточный угар-дурман…
В снежных клубах он с ним дерётся,
в снежных барах, в снежных барах,
в снежных барах напившись пьян.
Ураганный угарный ветер,
словно флюгер нетерпелив,
пристаёт на сквозном проспекте
к людям, к судьбам, неволя их.
Весь в любви, как пьянчуга в снеге,
весь в крови, как былая страсть,
он не просит причудных денег,
он скорее, он скорее,
он скорее всё сам отдаст.
Только кто-нибудь из прохожих,
кто хоть раз не себя любил,
вдруг обнял бы его до дрожи
и чуть-чуть бы поговорил.
Восточный ветер, восточный ветер,
странно тёплый среди зимы,
вниз летит, как под горку дети,
как снежинки, как дружинник,
как ментовка, летит из тьмы.