РАЙЦЕНТР
Мне ничего не надо. Монета есть, магазин под боком.
Правда, закрыли ближний, так это ладно, схожу в соседний.
Я ни рубля не должен собесу, рано пока по срокам.
Я военкому без интересу, мой формуляр – последний.
Дали квартиру в центре района, с библиотекой рядом.
В двух остановках от стадиона, ровно напротив клуба.
Из дому выйдешь – сразу культура, передом, а не задом.
Слева скульптура, справа скульптура, посередине клумба.
В библиотеке библиотекарь – мне не чета, вестимо.
Я-то, понятно, токарь да пекарь, что голова что шляпа.
А он прочёл все книги, сидит он строго, глядит он мимо.
Прямо король гишпанский, завлит губернский и римский папа.
Знает он всякий косинус-синус, разные там науки.
Может помножить минус на минус, а получить не минус.
Мой формуляр – последний. Хурму и фиги – в мои ли руки?
Раз он король гишпанский, ему и книги. А я подвинусь.
Пляшут на Солнце протуберанцы, зло прекословит благу.
А у гишпанцев – гордость, гишпанцы злу отвечают: не-а!
Где-то кому-то камень на шею – и в ледяную влагу.
А надо всею Гишпаниею безоблачное небо.
К вам, кабальерос, я не полезу в храм со своей обедней.
Книга здоровью малополезна, в ней и микроб и вирус.
Множьте там сами крокус на фикус. Мой формуляр – последний.
Маслом их мажьте, чикос-амигос, ешьте, а я подвинусь.
Мне ничего не надо. В квартиру въехал, обои клею.
Хлеба до завтра хватит, кефиру вдоволь, стреляться глупо.
Из дому выйду, гляну, моргая, встану – и прямо млею.
Слева скульптура, справа другая. Посередине клумба.
2003
НАПОСЛЕДОК
Напоследок – георгин продеть в пиджак (для колорита),
хладнокровно убедиться, всё ли взял,
расплатиться. С персоналом попрощаться деловито.
Спину выгнуть, как виконт какой-нибудь. И на вокзал.
Ни трагедий, ни проклятий переменчивому счастью.
Натурально, всё обман в пыли земной.
Вот и лошадь – то ли цифрой обманула, то ли мастью:
вороная, шла под номером седьмым, пришла седьмой.
Не воротишь… заигрался, перегнул насчёт виконтства.
Постояльцем угодил не ко двору.
Хорошо хоть из хозяев ни с одним не свёл знакомства.
Извиняться напоследок не пойду ни к одному.
Честный недруг, уличив меня во вздоре и сумбуре,
с донесеньем не спеши на телеграф:
хоть и честный, а в моей наверняка ты не был шкуре.
Кто бы ни был, если судишь по себе, не будешь прав.
То не горе, что тяжёл исход. Беда, что предсказуем.
Рюмка рому – и в туман без пиджака…
Знаешь, честный, мало мы с тобой кого интересуем.
Колеснице что хозяина везти, что чужака.
В ювелирном, где задёшево чеканят на браслетах
что закажешь, закажу семёрку треф.
И отчалю без оглядки. Либо всё же напоследок
оглядевшись, но диковин за бортом не усмотрев.
А ведь мог бы шапито в конце придумать с циркачами,
позументы из того, что под рукой,
и циркачку (с чересчур, пожалуй, чёрными очами),
и другое… Но тогда бы и сюжет возник другой.
2004
PARIS ENCORE
Потом, не завтра, нет. Зимой, зимой, не раньше.
Прозрев и устремив к былому взгляд и разум,
в былом найдёшь ты ад. Конечно, ад. Не рай же.
Глубин тщеты коснёшься ты и разумом и глазом.
Но тем верней метнёшься к ней, в ущерб всему и разом.
Начнёшь, забыв комфорт, разъяв капкан престижа,
блуждать среди теней во временах богемных.
В дымах и облаках, на чердаках Парижа,
в чумных пирах, в иных мирах – подлунных и подземных.
И вместе с тем – меж серых стен, больничных и тюремных.
Уйдёшь, уйдёшь к теням, в аррондисман вчерашний,
к дверям, что всё скрипят (никто никак не смажет).
Они не на замке, за ними зверь домашний.
Качнётся дверь, очнётся зверь, но ничего не скажет.
Хвостом вильнёт, потом зевнёт. И спать опять заляжет.
Входи, однако знай: нельзя войти в те воды,
в каких уже тонул. Река течёт исправно.
Темна страна теней. Оттуда жди невзгоды.
Оттуда звук – уже испуг, а если знак – подавно.
А если блик – то лишь на миг, неясно и неявно.
Сверкнёт былой хрусталь, и звон его хвалёный
на миг вернёт тебе пиры-костры-гаремы.
Камзол блеснёт златой… мелькнёт берет зелёный…
И – снова тьма. Зима, зима. И никакой богемы.
Вот и ответ. Её ведь нет. И значит, нет проблемы.
А в том, что пуст архив и каталог бессвязен,
Париж не виноват. Уж он давно не рядом.
Давно не помнишь ты, как он спесив и грязен.
Но помнишь ты – мосты… мосты… В саду фонтан с каскадом.
И постамент… и монумент, воздевший длань над садом.
Пред ним, облюбовав одну из трёх ступенек,
стоят седой старик и мальчик-воробейчик.
Слепых не щуря глаз, поют они для денег.
У старика гармоника, у мальчика бубенчик.
Пять первых нот – и вот он, вот – мотивчик тот… рефренчик.
А ты уже не слеп. Уже ты сам из тех, кто платит.
Скучай хоть вечер весь в бистро, один среди стекла и пробок.
Анкор, опять анкор. Третий стакан… шестой, седьмой,
восьмой… хватит.
Не хочет твой близнец былой ни устриц, ни похлёбок.
(Он – тень в толпе, но с ним тебе всё так и жить бок о бок.)
Гарсон возник из тьмы. Принёс ещё спиртного.
Спросил, подать ли счёт. И отошёл, не понят.
А те слепые два – то замолчат, то снова:
la boheme… la boheme… А дальше слов не помнят.
2004
КИНО-МЕТРО
Когда, закончив школу, я расстался с Подмосковьем
и в техникум столичный поступил, набравши балл,
я к новой жизни, жертвуя здоровьем (ежечасно),
тропою просвещенья зашагал.
Была тропа терниста, но зерниста.
За курсом курс отважно просвещался я. И вот
мне выдали диплом специалиста (тёмно-синий)
и вытолкали в люди из ворот.
Я отпуск получил и отпускных – не помню, много ль,
и резво мог на родину катиться кувырком,
в село, чтоб там расхаживать, как гоголь (две недели),
селянкам демонстрируя диплом.
Домой, где ждали роща и пригорок,
родня в ассортименте и компот из ревеня…
Но я пошёл в кино на 10.40 (про индейцев).
И там диплом украли у меня.
Стервятник незадачливый, щипач, дитя притона,
должно быть, полагал, в когтях добычу унося,
что будет с этим он куском картона (шесть на девять)
допущен в кладовые все и вся.
Он думал, что теперь он обеспечен,
что корочка моя сильней отмычек воровских.
А в ней негромко значилось: диспетчер (нормировщик).
И радуг не сияло никаких.
Потом его, конечно, заметут на левых ксивах.
Об клетку станет биться он, как море о причал.
В суде опять же спросят о мотивах (злодеяний).
И он смолчит. А я бы не смолчал.
Сказал бы я и судьям и защите:
виновны – ваша власть, и ваш закон, и сами вы!
Сказал бы: поздравляю, получите (распишитесь).
И стал бы достоянием молвы.
Но в тот момент я был скорей сырьём для психиатра,
когда свою пропажу обнаружил на свету –
и слепо вдоль афиш кинотеатра («Буревестник»)
сомнамбулой поплёлся в пустоту.
Коварнее индейцев и индеек,
судьба, чему учила ты меня такой ценой?
От ужаса полдня за пять копеек (под землёю)
проездил я тогда по кольцевой.
Разжалован, повержен, сокрушён, обезоружен,
за поручень держась и холод чувствуя в груди, –
я знал, что никому теперь не нужен (в новой жизни).
И бездна открывалась впереди.
Туда, где aut bene aut nihil,
несла меня подземка, грохоча как барабан.
Зачем её построил граф Клейнмихель (Каганович)?
Зачем он не построил кегельбан?
…Прерывист мой дальнейший след, свидетельства сумбурны,
молва разноречива. Говорили, например,
что я потом с эстрады пел ноктюрны (на два forte),
успех имел и даже прогремел.
Не то потом я сделался магистром,
не то магнатом даже – версий всех не увязать.
Известно, что метро осталось быстрым (как и прежде).
А больше я не знаю, что сказать.
2004
ДО ПОЕЗДА
До поезда ещё минута. Ещё минута – и прощай.
В кармане дребезжит валюта. Отдашь проводнику за чай.
Как волны, люди все и вещи: с какой ни глянешь стороны,
одна волна другой не хлеще. Со всех они сторон равны.
С подветренной – остёр, как коготь – пакгаузный торчит флагшток.
С наветренной – мазут и копоть обходчика сбивают с ног.
Найти в конце пути свободу, плацкарту в кулаке зажав,
мечтай – пока сигнал к отходу даёт локомотив, заржав.
Но все твои долги и страсти, от коих ты бежишь теперь,
уже свои силки и снасти сплели в конце пути, поверь.
О чём же о таком ты бредишь, торжественно топча перрон?
Куда ты от всего уедешь, когда оно со всех сторон?
До поезда ещё минута. Не поздно поменять билет.
Но запах дыма и мазута давно уже объял весь свет.
И ветры завывают люто. И от судеб защиты нет.
2004