Аркадий Хаенко

на книгу Якова ШЕХТЕРа «Шахматные проделки бисквитных зайцев» – Тель-Авив, «Библиотека Матвея Черного», 1998.

Если Яков Шехтер и перегибает иной раз с назидательностью, то этот грех можно простить по причине чистоты помыслов. Зато, когда менторская тенденция не подавляет в Шехтере художника, он умеет терзать читательскую душу неотразимо. Мне в этом смысле показался симптоматичным рассказ «Полдень».

Человек в ненастный день скитается по Цфату и, по странному наитию, покупает автобусный билет в Рош-Пину. Он становится на постой в первом попавшемся доме, бродит по городку, беседует с экскурсоводом в местном музее, обменивается скупыми фразами с квартирной хозяйкой… Фактически в рассказе ничего не происходит, лишь сменяются пейзажи и настроение героя. Автор не стремится прояснить свои (и персонажа) намерения, давая читателю простор для фантазии и созерцания. Созерцания в том смысле, что ткань этого краткого текста буквально пропитана авторской любовью к изображаемым ландшафтам и знаковым деталям быта.Человек приехал из маленького поселения на Голанах; он растворяется в полдневном чуде израильского Севера, вспоминает недавнюю кончину отца, читает отрывок из книги о Катастрофе, любуется симпатичной девушкой и с трудно квалифицируемым чувством время от времени поглядывает на портрет политика. Человек на что-то решается. «В семь часов вечера он уселся за стол, достал из шкатулки черную свечу и вставил в подсвечник. Свеча горела ровно и тихо, источая аромат, похожий на запах шафрана. Дан открыл книгу и произнес имя». Можно заподозрить, что автор описал некий сакральный акт, призванный нанести ущерб политическому деятелю, который ненавистен герою. Но, как выясняется из дальнейшего текста, деятель лишь почувствовал легкое недомогание, а потом «встряхнул головой, словно освобождаясь из невидимой сети, и, отпустив поручень, двинулся дальше». Он, собирающийся отдать аккуратный горный кибуц, остался невредим, но зато умер пожелавший ему зла герой.

Не знаю даже, что больше импонирует мне в этом психологически напряженном тексте: композиционная ли закрученность, точность деталей или метафорическое отрицание идеи политического насилия. Пожалуй, последнее. При всем моем глубоком уважении ко всему остальному.

Переливается юмором, аллюзиями, композиционными находками, объемными характерами повесть «Попка-дурак», особенно отрадная полным отсутствием дидактики. Именно эта умная, изящная, динамичная повесть наряду с рассказом «Полдень» представляются наиболее удачными в книге.

Впрочем автор, кажется, так не считает, ибо выбрал в качестве заголовка не звучное «Попка-дурак», а длинное словосочетание, которым названа заключительная новелла. Из чего можно заключить, что последний текст в книге имеет для Якова Шехтера программное значение. Для меня же он – лишь один из ряда крепкихрассказов, собранных в книге даровитого автора.